╬╬╬╬╬╬

╬╬╬╬╬╬

╬╬╬╬╬╬&emsp;  <b>Валерий Шубинский рассказал, почему не стал заниматься экономикой с Чубайсом, но увлекся походами Хармса в гости к ребе, мифами Гумилева о самом себе и пьянством Ломоносова. </b>

<b>Вы окончили Ленинградский финансово-экономический институт, но стали в итоге литературоведом. Как так?</b>– Я стал писателем, по-дилетантски занимающимся историей литературы. Когда я оказываюсь в компании академических ученых, я ощущаю себя самозванцем. В ЛФЭИ брали без большого блата и с «пятой графой», в то время это был очень живой и свободомыслящий институт. Там велись бурные дискуссии о преобразовании советской экономики, которые, как говорили, часто прерывались криком научного руководителя: «А ты, Чубайс, вообще замолчи!» Так что я мог оказаться в исторической компании реформаторов. Но я познакомился с замечательным поэтом Олегом Юрьевым, и с этого началась моя настоящая жизнь в литературе. С работы по распределению после института я слинял при первой же возможности.

<b>Почему вы взялись за биографии именно таких многосложных персоналий, как Гумилёв, Хармс и Ходасевич?</b>
– Я стал заниматься биографиями почти случайно. В 2002 году мне было предложено написать что-то для издательства «Вита Нова», для их серии биографий. И я выбрал Гумилева, потому что там был зазор между легендой и подлинной личностью, который меня волновал. К тому времени я уже много лет занимался литературой – поэзией, критикой. Да я и сейчас всем этим занимаюсь и продолжаю считать себя писателем, а не ученым. 

/////////////////////

Академический специалист не будет так разбрасываться, но у меня есть преимущество – заниматься тем, что мне интересно. Мне интереснее всего человеческий образ героя, его «антропология». Но и эпоха, ее язык, ее взаимоотношения – тоже. Мне иногда предъявляют претензии: ты столько нагородил, а где же сам Гумилев, где же сам Ходасевич? А вот они, это все, что вокруг да около – это они и есть, это их мир. Есть «миф о Гумилеве», разные проекции личности Хармса в истории культуры. Работа биографа не только в том, чтобы разоблачать мифы, но и в том, чтобы анализировать их становление. Особенно это относится к писателям, самим занимавшимся «жизнетворчеством», к тем же Гумилеву и Хармсу. Мифы об их жизни – тоже их творение.
<b>
Но у вас есть исследование и о Ломоносове – как пришли к нему после череды поэтов?</b>– Обыватель помнит о Ломоносове три вещи. Что он «внебрачный сын Петра Первого» – уж не знаю, кто это придумал. Что он открыл закон сохранения материи. И что он основал Московский университет. Все эти три вещи – неправда. А подлинная его личность и подлинные заслуги во многом не поняты. Вот вы говорите – «после поэтов». Так он сам поэт, и это, может быть, в нем главное. Поэт не только в стихах – а это он создал русскую поэзию, какой мы ее знаем, – но и в научных экспериментах. А еще Ломоносов совсем не похож на нас нынешних. На людей советского времени он больше походит. Ломоносов – человек сверхпроекта. У него есть глобальная идея – насаждение наук в России. Он подчиняет этому всю свою жизнь и требует того же от других, ни с чем не считаясь. Он авторитарен, как какой-нибудь советский индустриальный руководитель. Но при этом он очень страстный человек – самолюбивый, вспыльчивый, пьющий, иногда брутальный, а иногда по-детски беззащитный.

///////////////////////////////////
<b>
Недавняя ваша книга посвящена Евгению Азефу, двойному провокатору, работавшему и на эсеров, и на тайную полицию. Были точки соприкосновения с работами, посвященными Серебряному веку?</b>– Об Азефе не случайно упоминали Блок, Маяковский, Ходасевич, да и не они одни. Он стал легендарной фигурой, и да, он, несомненно, превосходил других двойных игроков той поры интеллектом, дерзостью и цинизмом – хотя у него были свои границы и принципы, которые он не нарушал. Будучи некрасивым и необаятельным человеком, он сумел заслужить неограниченное доверие и у эсеров, которыми руководил, и у сотрудников тайной полиции. Все это создало почву для демонизации его личности – сам по себе он был довольно приземленным человеком. Он был не единственным двойным агентом, но стал знаковой, символической фигурой, мифологемой. Отношения «человеческого» и «сверхчеловеческого» – вот его контекст. Парадоксально, что та же тема возникает при разговоре о Гумилеве и Ходасевиче.

Полностью читать http://jewish.ru/ru/interviews/articles/186173/