<u> </u>
<b>
Памяти Андрея Андреевича Вознесенского</b>
❦ ❖ ❥ ❧
❖
❤
<u> Загадочный
вечер</u>
<i>
Париж, как известно, делают из ажурных клошаров, журчащих
кафешантанов, жужжащих каштанов и жареных шершеляфамов. Голубки Пикассо хорошо
идут с мармеладными монмартрами и пигалями. А если добавить марципановый
женеманжпасисжур от Кисы Воробьянинова, - воображаемый Париж и вовсе готов, как
торт.
Всегда велик риск прилететь в этот Париж своих пленительных
фантазий, - а он отлучился куда-то. Но чаще наоборот: Париж всамделишный на
месте - зато ты как во сне. В шестидесятые годы ХХ века такое могло случиться
со всяким: прозаические граждане казались впечатлительными, как булгаковская Аннушка,
разлившая масло, - что уж говорить о поэтах!
«Превосходно, жаль только, что - неправда», - то ли
произнесла, то ли подумала Белла, наблюдая промельки Парижа в окна отеля. Она
была впервые за границей. Впрочем, поэт Белла Ахмадулина быстро заметила: «Опровергая
подозрение в нереальности, утром в номер подавали кофе с круассанами, Эйфелева
башня и Триумфальная арка были литературны, но вполне достоверны».
А дело было в номере у Вознесенского. Ноябрьские сумерки,
утверждает поэт, настаивались, как чай. За круглым столом ронял голову
Александр Твардовский, прятавшийся от руководителя делегации Алексея Суркова,
прятавшего от него бутылки, в которых прятались спасительные напитки. Стихи
выручавших его молодых поэтов были Твардовскому неблизки, к своему «Новому
миру» он их не подпускал, но поговорить - любил. Тем более в таких
конспиративных обстоятельствах. Вот, впрочем, как развивались события в тот
загадочный парижский вечер.
Вспоминает хозяин номера Андрей Вознесенский:
«В отдалении, у стены, на темно-зеленой тахте полувозлежит
медноволосая юная женщина, надежда русской поэзии. Ее оранжевая челка спадала
на глаза подобно прядкам пуделя. Угасающий луч света озаряет белую тарелку на
столе с останками апельсина. Женщина приоткрывает левый глаз и, напряженно щупая
почву, начинает: «Александр Трифонович, подайте-ка мне апельсин. - И уже смело:
- Закусить». Трифонович протрезвел от такой наглости. Он вытаращил глаза,
очумело огляделся, потом, что-то сообразив, усмехнулся.
Он встал; его грузная фигура обрела грацию; он взял тарелку
с апельсином, на левую руку по-лакейски повесил полотенце и изящно подошел к
тахте. «Многоуважаемая сударыня, - он назвал женщину по имени и отчеству. - Вы
должны быть счастливы, что первый поэт России преподносит Вам апельсин.
Закусить». Вы попались, Александр Трифонович! Едва тарелка коснулась тахты,
второй карий глаз лукаво приоткрылся: «Это вы должны быть счастливы, Александр
Трифонович, что вы преподнесли апельсин первому поэту России. Закусить». И тут
я, давясь от смеха, подаю голос: «А первый поэт России спокойно смотрит на эту
пикировку».
Неизвестно, обмолвился ли Твардовский где-то хоть словом об
этой коллизии. В его рабочих тетрадях 1960-х годов записи о парижской поездке
сухи: «От поездки в Париж осталось изо всей колготы обычное тягостное чувство
несвободы, беспомощности в огромном городе, где редкую вывеску разберешь по
догадке». А если что и зацепило - так только то, что они с Робертом
Рождественским слишком бросались в глаза своими пыжиковыми шапками на фоне
тамошней осенней теплыни.
</i>
❥
<u>«Андрюша
был пригрет на груди Лили Брик» </u>
<i>
Был ноябрь 1965 года. К этому времени Вознесенский уже
вполне освоился в Париже. Первый раз он прилетел туда через год после Америки,
в 1962 году. Не только в Париж, побывал и в Риме. Потом еще через год. Писательские
делегации энергично носились по загранице, расширяя сознание мира советской
литературой. Без молодых литераторов никак было невозможно: да, их популярность
нервировала, дерзость настораживала, но зато зарубежный читатель мог ясно
увидеть - советская литература идет в ногу со временем, а в чем-то и опережает.
Голоса у нее такие вот по-детски звонкие. Лица такие вот
светлые и открытые. В разные страны отправляли, заметим, не одного
Вознесенского - и Аксенова, и Соснору, и Евтушенко, и Рождественского, и
кого-то еще. Не у всех, конечно, складывалось все таким вихрем, как у Андрея.
Это не фигура речи. Выступления его действительно сразу вызвали ажиотаж, газеты
отслеживали каждый шаг, круг знакомств расширялся сам собой стремительно. А какие это были знакомства, какие имена!
Всякий советский писатель знал: Париж - это непременное
пересечение с гордостью французской литературы Луи Арагоном, а также с его
супругой Эльзой Триоле. Арагон, сюрреалист, перекрестившийся в коммуниста, со
времен своего стихотворного сборника «Ура, Урал!» значился верным другом СССР,
а Эльза - верная сестра Лили Брик. Обойти их не мог и Вознесенский - да и с
чего бы вдруг? Ревнивая муза Маяковского, Лиля Юрьевна, чутко держала молодые
дарования в поле зрения и Вознесенского приметила давно. Тот поначалу от нее
ускользал, но едва вышла «Треугольная груша» - жив, курилка-футуризм! - Брик
немедленно позвонила сама, и Андрюша был пригрет на ее груди. Примерно так -
«пригрела!» - лет через тридцать, уже после смерти Лили Юрьевны, расценят это
знакомство ее наследники, нелепейшим образом рассорившись с поэтом. (Он и сам,
конечно, был хорош.)
Поэт, получив от Лили Юрьевны напутствия, знакомится с ее
парижской сестрой, Эльзой Юрьевной. Эльза Юрьевна с Арагоном помогали Андрею с
первыми поэтическими вечерами в Париже. Ко всему прочему, Триоле переводила его
стихи, готовила обширную антологию советской поэзии на французском, и в ней
молодому поэту отводилось достойное место. Но - Париж огромен, литературная
жизнь в Париже, как и в Москве, как и всюду, отличалась склочностью враждующих
лагерей, - среди новых именитых знакомцев поэта, естественно, оказались и неприятели
Луи с Эльзой. Их это настораживало. А то и обижало.
Один из вечеров Андрея Вознесенского - в парижском театрике
«Вье Коломбье» - стал историческим для Парижа. Впервые за многие годы в одном
зале оказались «два великих врага и гениальных поэта, два былых друга - Бретон
и Арагон. «Троцкист и сталинист, - вспомнит Андрей Андреевич. - В темном зале
было два водоворота, как в омуте. Если арагоновцы хлопали, то бретонцы -
враждебно хранили молчание, и наоборот. Зал был похож на электробритву с двумя
плавающими ножами».
Вознесенский однажды улетел, даже не попрощавшись с Эльзой и
Арагоном. Не специально, так вышло, не успел. «Мои встречи с Пьером Эммануэлем,
Жаном Полем Сартром и Анри Мишо не могли не раздражать хозяев, пригласивших
нас». Мудрая Лиля Юрьевна посоветовала срочно смягчить ситуацию покаянным
письмом. Вознесенский тут же написал: «Милая Эльза Юрьевна, я хочу благодарить
Вас за все, что было во Франции. Я весь полон Парижем, пишу, пишу. Когда я
улетел, впопыхах я не послал обещанных строчек к пластинке. Вместе с Клодом, В.
Катаняном, С. Кирсановым - мы наколдовали этот текст. У Руара есть мои
прозаические переводы - пересказы стихов. Умоляю - чтобы был напечатан Ваш
«Аэропорт»! Привет и моя любовь Арагону, скоро выйдет мой сборник с посвященной
ему «Быть женщиной». До
свидания. Обнимаю, люблю Вас, Андрей Вознесенский».
У него уже были «Бьют женщину», «Бьет женщина», но за
рифмовавшимся с ними названием - «Быть женщиной» - все же скрывался некий
подвох, смутивший Лилю Брик: услышав эти стихи, она попросила: «Знаете,
Андрюша, лучше их не печатайте пока. Потом, когда-нибудь...» Хотя что могло
смутить в них Арагона, который пустится на склоне лет во все тяжкие?
«Быть женщиною -
быть антимужчиной.
Быть женщиною -
быть антимашиной.
Быть с женщиной -
тяжел как
жернова.
Будь женщиной,
родившийся мужчиной,
спустивший
на ботфорты
кружева!»
Но обижать Лилю Юрьевну Вознесенский никак не хотел - напечатал,
как и просила, те стихи лишь много лет спустя.
</i>
❥
<u> «Это манто вы купили в Парижe?» </u>
<i>
Чем же закончился писательский вояж в Париж 1965-го?
Антология советской поэзии, изданная усилиями Эльзы Триоле, шла нарасхват - и с
авторами, прибывшими самолично к французским читателям, искали знакомства. Как
и ожидалось, торжественное выступление советских поэтов прошло невероятно
успешно. Еще громче - отдельный вечер Вознесенского с Ахмадулиной. Эльза
Юрьевна отчего-то не скрывала своей неприязни к Белле. Даже во время
выступления - несмотря на аплодисменты - перебивала ее. Потом, уже дома у
Арагонов, Семен Кирсанов попытался сгладить неловкость, предложив Ахмадулиной
прочитать ее посвящение Пастернаку. Но и это Триоле не одобрила: как стихи, так
и Пастернака. Несколько смягчилась она лишь тогда, когда молодая гостья
«похвалила ее перевод «Путешествия на край ночи» Луи Селина, тогда мало
известный».
Наконец, Триоле и Арагон пригласили Беллу с Андреем в зал
«Олимпия» на концерт популярного певца Джонни Холлидея. Предстоящий культпоход
обсудили с коллегами. И тут Ахмадулина в очерке «Среди долины ровныя...»
припоминает «экспансивную даму русского происхождения», постоянно мелькавшую
рядом с ними и любившую тискать Твардовского, восклицая «Наш Трифоныч!» («от
чего он страдальчески уклонялся»). Кто была эта дама? Видимо, Белла Ахатовна
имела в виду Ольгу Андрееву-Карлайл, внучку Леонида Андреева. Как раз тогда,
одновременно с приездом советских писателей, она открыла в парижской галерее
Кати Грановой свою персональную выставку рисунков и живописи. Прежде она жила в
Париже, теперь приехала уже из Америки.
Вознесенского познакомил с Ольгой еще Корней Чуковский,
помнивший ее деда. Но встречалась она не только с автором «Мойдодыра», но и с
автором «Одного дня Ивана Денисовича». Так что объясним был интерес ее к
«Трифонычу», опубликовавшему повесть Солженицына. Как и ко всем, кто имел
отношение к Александру Исаевичу: чуть позже, пару лет спустя, ее отец, Вадим
Леонидович, поможет Солженицыну вывезти тайком на Запад рукопись «Архипелага
ГУЛАГ». Андреева-Карлайл переводила на английский «В круге первом» и
«Архипелаг», способствовала изданию произведений Солженицына. Правда, писатель
останется ею недоволен и все это выльется в конфликт - об этом Ольга Вадимовна
позже расскажет подробно Зое Богуславской (жена Андрея Вознесенского. - Ред.),
но это уже другая история... Здесь же нужно заметить: Вознесенскому Ольга
(почти что его ровесница, на три года старше) совсем не казалась, как
Ахмадулиной, «экспансивной дамой». У него она, напротив, «изысканная
парижанка». Про нее стихи Вознесенского - «Олененок»: «Плачу по-русски, смеюсь
по-французски... Как несуразно в парижских альковах - «Ольга» - как мокрая
ветка ольховая!»...
Вслед за Триоле, издавшей сборник советских поэтов на
французском, Андреева-Карлайл в 1968 году издаст в Америке первую серьезную
антологию русской поэзии XX века - «Поэты на перекрестках».
Однако вернемся в Париж 1965-го. Ахмадулина вспомнила Ольгу
Андрееву неспроста. Поэты поэтами, а женщины женщинами: неисповедимы закоулки
их самолюбия. «Она объявила мне, - язвительно напишет Белла, - что появиться в
театре «Олимпия» без шубы - неприлично и позорно для нас и наших пригласителей.
Обрядив меня в свое норковое манто и атласные перчатки, она строго
напутствовала меня: «Не вздумай проговориться, что манто - не твое». Дальше -
сцена в концертном зале: «С пронзительной женственностью оглядев меня, Эльза
Юрьевна тут же спросила: «Это манто вы купили в Париже?» - «Это не мое манто»,
- простодушно ответила я, о чем, неодобрительным шепотом, было доложено
Арагону».
В Москве Ахмадулина должна была передать небольшую посылку
от сестры Лиле Юрьевне Брик. «Было очень холодно, и моя приятельница закутала
меня в свой каракуль. «Это манто вы купили в Париже?» - незамедлительно
спросила Лиля Юрьевна. Ответ был тот же. Сразу зазвонил телефон из Парижа, и в
возбужденной беседе сестер слово «манто» было легко узнаваемо».
</i>
Из новой книги Игоря Вирабова (серия ЖЗЛ)
❦ ❖ ❥ ❧ ❖ ❤
