✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑
❐
ИЗ ОБРЫВКОВ СТАРЫХ ЖУРНАЛОВ…Ъ
✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑ ✒ ✏
✑
<b> ㋛ Актёрские байки </b>
<b>
Вениамин Смехов </b>
☻
<i>
Есть в
графском парке... стакан коньяка
Все мы в
группе были в восторге от песен Ю.Ряшенцева и М.Дунаевского. Блестяще записали
свои «арии» Алиса Фрейндлих и М.Боярский. Кто-то был «не в голосе», а кто-то и
«не в слухе» — всем нашли замену. Кого-то обидели, больше всех — Атоса. Я долго
не умею обижаться, стараюсь свалить вину на себя, и это справедливо. Я не
музыкант, хотя были фильмы, спектакли и пластинки, где удалось прилично исполнить
песни. Знаю, для этого необходимо терпение репетитора-композитора, время и
атмосфера поддержки. Так, например, мое счастливое сочинение, мюзикл «Али-баба
и 40 разбойников», было записано на фирме «Мелодия» в нежном режиме дружбы. Там
трудились и «вытягивали» певцов из актеров Сергей Никитин и Виктор Берковский
(композиторы). Там было славно заниматься «не своим делом» драматическим
актерам — и С.Юрскому, и Н.Теняковой, и А.Джигарханяну, и О.Табакову, и мне
тоже. Но для песни Атоса Максиму-композитору не хватило времени, а мне —
музыкальной хватки.
Максим жил
недалеко от меня, и накануне съемок я трижды его навещал. Репетиции вселяли
надежду. Песня технически трудная для неопытного исполнителя. Максим играл на
рояле своего великого отца, Исаака Дунаевского. Наверное, это тоже мне
помогало. Максим хотел свести меня с Сашей Градским, чтобы я «потренировался» с
мастером. Но время не позволило, и я поехал на запись в Лиховом переулке, где
нашей группе дали минимум студийных часов. Однако молодой Дунаевский бодрился:
«Не робей. Дома получилось, получится и с оркестром. Берем с собой коньяк,
выпьешь для куража, обратно твою машину поведу я».
Студия
огромная, дирижер Дима Атовмян, большой мастер, друг Максима. Все у меня
впервые: такая студия, дирижер, оркестр, наушники. Мне бы потренироваться,
успокоиться.
Максим после
первой пробы: «Ну, неплохо, раза три всего сфальшивил, прими коньяку и —
смелее!»
Коньяк у
меня, конечно, не впервые, но в сочетании с новой закуской («черный пруд... там
лилии цветут...») — напиток вышел боком. Я спел так смело и громко, что слушать
этот «дубль» было невозможно. Еще выпил, еще спел, еще больше содрогнулся от
фальши в записи. Мой голос, как лошадь, испугался пьяного «наездника» и
«выбросил» меня из седла. Кое-как записали куплет Атоса в общей песне мушкетеров
(«На волоске судьба твоя, враги полны отваги...»), а главную песню решили
отложить.
Ночью спал я
крепко. Верил композитору, что обязательно перепишем песню — или в Полтаве, или
во Львове, или в Одессе. Обманул меня мой приятель, хотя больше всех виноват я
сам. Так и осталась в фильме «черновая запись», сделанная голосом одного
музыканта. Его встретила через много лет в Нью-Йорке моя дочь. Он просил
передать привет папе. Недавно он умер, но голос его продолжает украшать фильм,
а я продолжаю получать комплименты. «Как вы прекрасно сыграли Атоса! А особенно
— спели про черный пруд!»
Когда фильм
вышел, я регулярно набирал номер телефона М.Дунаевского и пел ему страшным
голосом:
Есть в
графском парке черный пру-уд, там лилии цвету-у-ут, там лилии цветут!
Сначала Макс
смеялся, потом стал хвалить меня за идеальное пение, потом умолял его извинить,
а потом почему-то так испугался, что вот уже двадцать лет ежегодно меняет
квартиры, города, страны, семьи и номера телефонов — лишь бы я не дозвонился...
Думаю, песни
сделали добрую половину успеха нашему фильму, не меньше, чем песни отца Максима
— лучшему советскому киномюзиклу «Веселые ребята». Два эпизода на эту тему.
Первый. В
Москве, где еще не испарились надежды на светлое будущее, НТВ снимает новогоднее
шоу (к 1995, кажется, году). В огромной студии в Останкино -— сплошные звезды
экрана, депутаты, шоумены, министры, поэты, певцы — от Газманова до Гайдара, от
Зыкиной до Явлинского, от Хакамады до Пригова.
Ведущий
Л.Парфенов перед каждым номером призывает всех к овациям: «Еще веселее! Еще
дружнее! Еще раз запишем эту песню с вашими счастливыми лицами! Прошу встречать
— Эдита Пьеха!»
Все было
хорошо, и всем было хорошо, вкусно и бесплатно. Перед выходом мушкетеров
«временно непьющие» Миша — Д'Артаньян и Валя — Портос льют мне водку, умоляют
балдеть «за всех, а все — за одного», я послушно выпиваю. Игорь — Арамис от
зависти лопается, хотя он тоже «в завязке» — льет и пьет. Портос и гасконец
хохочут, как тогда во Львове: Арамис — всегда Арамис! Старыгин, по дружелюбной
кличке «гюрза», миролюбиво объясняет, что Новый год с мушкетерами — редкость,
.почему бы «завязку» не перенести на январь? Я беру за воротничок Максима
Дунаевского, предлагаю выпить за общий «черный пруд» ... и тут ведущий просит
народ поаплодировать на выход четырех мушкетеров.
Мы выходим,
с нами — наш «пятый мушкетер», душа компании, любимец Володя Болон и элегантный
Макс Дунаевский. Он садится за красный концертный рояль, а мы встали вдоль
рояля. Миша запевает, мы подпеваем, с нами подпевают — без подсказки ведущего —
все в зале. Овации, тоже без призывов Парфенова.
— Стоп.
Техника? Номер записан? Еще дубль нужен?
— Не нужен!
— гремит голос с облаков.
— Нужен,
нужен! — как малые дети, вдруг просят хором поэты, певцы и политики.
Хохочем.
Повторяем. К нам подходят, в порядке импровизации, молодые и бывалые,
знаменитые и суперзнаменитые... И вся махина студии сотрясается в упоительном
безумии:
Пора-пора-порадуемся
на своем веку! Красавице и кубку, счастливому клинку! Пока-пока-покачивая
перьями на шляпах. Судьбе не раз шепнем: «Мерси боку!»
Потом — соло
каждого из нас:
Судьбе не
раз шепнем... '
И грянули все вместе напоследок:
«Мерси
боку!»
И кричали, и
аплодировали, и смеялись, как дети... Этот номер был всем в радость, как будто
именно приобщение к «мушкетерству» освобождало души от быта, от суеты и от
реальных забот.
Второй
эпизод приключился в совсем не подходящем месте. Мне удалось выполнить просьбу
Ю.П.Любимова: 7 ноября 1996 года я попал на прием к Юрию Лужкову. Не сам.
Несмотря на все добрые отношения — ни М.Ульянов, ни М.Захаров тогда не смогли
помочь. Лужков не хотел, видимо, общаться с «Таганкой» Любимова, ибо у него —
победителя — не вышло победить ситуацию с «оккупацией» второй половины здания
группой Н.Губенко. Необходимо было личное свидание с мэром Москвы. Помог — и
очень, я бы сказал, артистично — Григорий Явлинский.
В тот день
Москва отдыхала, блаженная команда коммунистов-демонстрантов отмечала день
революции, а мэр трудился и ждал Г. Явлинского для консультации по
экономическим проблемам. Политик привез актера во двор Моссовета. Никаких
документов у меня не спросили, лицо моего спутника было здесь «популярнее»
звезд кино и эстрады. В огромной приемной секретари и референты мэра еле
скрывали неприязнь ко мне, непрошеному гостю. Григорий прошел в кабинет. Я
предчувствовал неудачу. Явлинский же предчувствовал характер мэра. Распахнулась
дверь. Секретарь сладко улыбнулся: «Смехов, пожалуйста!» Я вхожу в кабинет.
Справа от меня — напряженно ожидающий Явлинский, слева на меня быстро
надвигается харизматичный, упругий Юрий Лужков. И то, на что уповал
политик-экономист, свершилось — мэр крепко пожал мне руку и запел:
Есть в
графском парке черный пру-уд, там лилии цветут, а?
«Цветут!» —
уверил я начальника, и беседа состоялась. Лужков назвал акцию Губенко и его
самого ругательными словами и просил передать это театру и Любимову... Я
поблагодарил и, радостный, пошел к выходу.
Пора-пора-порадуемся
на своем веку! —
пропел мне
вслед мэр столицы России.
— Еще как
порадуемся! — уверенно попрощался с мэром актер оккупированного театра...
Все, что
здесь касается песни Дунаевского-младшего, — все похоже на чудо.
Все, что
касается Театра на Таганке, — увы, чудом быть перестало. И обещание мэра не
исполнилось. Одно дело — песни, другое — политика.
</i>
☻
☻ Продолжение следует….
☻