<i><b>

✑ Крылатые слова. И выражения тоже крылатые. ✈

</i></b>

<i>

СтароеЪ, староеЪ… и не только московскоеЪ

</i>

<b>

❏     Олимпийское спокойствие

</b>

<i>

Из поэмы (6-я кн.) «Одиссея» легендарного поэта Древней Греции Гомера (IX в. до н. э.), который говорит в ней об «олимпийском спокойствии».

 Боги древних греков обитали на горе Олимп, куда вход простым смертным, то есть людям, был закрыт. Поэтому до бессмертных богов не доносились ни человеческая суета, ни тревога — на Олимпе царило спокойствие, а сами боги были неизменно величавы, торжественны и невозмутимы.

</i>

•••

<b>

❏ Он пугает, а мне не страшно

 </b>

<i>

Так многие авторы передавали отношение Л. Н. Толстого к творчеству писателя Леонида Андреева, во многих произведениях которого прочитывается явное желание автора ошеломить и потрясти читателя. Но это выражение скорее пересказ отношения писателя к творчеству Андреева, а не цитата: в бумагах Толстого такого выражения нет.

А. Б. Гольденвейзер в книге «Вблизи Толстого» (1959) приводит одну из записей в своем дневнике (25 июля 1902 г.): однажды Л. Н. Толстой, весьма сурово отозвавшись о рассказе Леонида Андреева «Бездна», сказал: «По поводу Леонида Андреева я всегда вспоминаю один из рассказов Гинцбурга (скульптор, знакомый Толстого. — Сост.), как картавый мальчик рассказывал другому: «Я шой гуйять и вдъюг вижю войк... испугайся? испугайся?» — Так и Андреев все спрашивает меня: «испугайся?» А я нисколько не испугался».

А. С. Суворин в своем «Дневнике» (М., 1923) записал 5 июля 1907 г., что П. А. Сергеенко передал ему следующий отзыв Толстого об Андрееве: «Андреев все меня пугает, а мне не страшно». Фраза попала в таком виде в газеты. И вскоре она стала цитироваться в ныне широко известном варианте: «Он пугает, а мне не страшно». В этом виде фраза приводится в «Записках писателя» Николая Телешова (М., 1953).

</i>

•••

<b>

❏ Они жили долго и умерли в один день

</b>

<i>

Последняя фраза рассказа «Сто верст по реке» русского писателя-романтика Александра Грина (псевдоним Александра Степановича, Гриневского, 1880-1932).

Фраза-символ долгой, счастливой супружеской жизни.

</i>

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

  http://bibliotekar.ru/encSlov/

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<< 

Тот самый Юрий Анненков, который упомянут в тексте о Маяковском.


Анненков, Юрий Павлович (1889–1974), выдающийся русский художник-портретист, деятель театра и кино, литератор, выдающийся представитель русско-французского модерна и авангарда.

 Юрий Павлович происходил из известного рода — был потомком Павла Васильевича Анненкова, первого редактора и издателя произведений А.С. Пушкина. Родился в Петропавловске-Камчатском (по другим данным — в казахстанском Петропавловске) 11 (23) июля 1889 в семье народовольца П.С. Анненкова, который был другом знаменитой Веры Фигнер, и был отправлен в ссылку за соучастие в убийстве Александра II. В 1892 семья вернулась в Петербург.

Посещал школы-студии С.М. Зайденберга и Я.Ф. Ционглинского (1908–1910); занимался также в Училище технического рисования барона А.Д. Штиглица (1909–1911) и парижских мастерских М. Дени и Ф. Валлотона, в академии Гранд Шомьер и Л а Палетт.

Лето 1912 Анненков провел в Бретани на биостанции, где выполнял рисунки морской флоры и фауны по заданию сотрудников.

<i> <b>

░    Юрий Анненков

Дневник моих встреч

</i></b>

⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰

<i>

Туманы, улицы, медные кони, триумфальные арки подворотен, Ахматова, матросы и академики, Нева, перила, безропотные хвосты у хлебных лавок, шальные пули бесфонарных ночей - отлагаются в памяти пластом прошлого, как любовь, как болезнь, как годы.

Б. Темирязев

    Автопортрет, написанный Ахматовой, с очень большим сходством, в 1913 году:

На шее мелких четок ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней

От лиловеющего шелка,

Почти доходит до бровей

Моя незавитая челка.

И не похожа на полет

Походка медленная эта,

Как будто под ногами плот,

А не квадратики паркета.

И бледный рот слегка разжат.

Неровно трудное дыханье,

И на груди моей дрожат

Цветы небывшего свиданья.

    Я встретился впервые с Анной Андреевной в Петербурге, в подвале "Бродячей Собаки", в конце 1913-го или в начале 1914-го года, после моего трехлетнего пребывания за границей, где мы, может быть, тоже видели друг друга, не зная об этом. В предисловии ("Коротко о себе") к своей книге стихов (1961), Ахматова пишет:

    "Две весны (1910 и 1911) я провела в Париже, где была свидетельницей первых триумфов русского балета".

    В 1911-м году я тоже жил в Париже и присутствовал, в огромном театре Шатле, на триумфальной премьере русского балета Александра Бенуа - Игоря Стравинского - Михаила Фокина "Петрушка" и на других спектаклях Дягилевской труппы.

    На следующей странице того же предисловия говорится: "Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно, и с большим интересом, заниматься архитектурой старого Петербурга".

    Это было также и моим увлечением, захватившим меня, когда я был еще подростком. Сестра моего отца, моя тетка, Анна Анненкова, вышла замуж за Николая Воронихина (личный врач императора Александра Третьего), внука Андрея Никифоровича Воронихина, знаменитого русского зодчего, о котором я уже говорил в главе, посвященной Максиму Горькому. С детских лет я любовался в квартире Воронихиных автопортретом их предка, висевшим на стене в просторной зале, и его архитектурными рисунками. Уже в гимназические годы я любил узнавать на улицах строения Бартоломео Растрелли, Доменико Трезини, Джиакомо Гваренги, Антонио Ринальди, Карло Росси, Валлэна де ля Мот, Андреаса Шлютера, Ричарда де Монферрана, Тома де Томона, Воронихина, Баженова, Стасова, Захарова... Петербургская классика.

    Вся поэзия Ахматовой напоена петербургским воздухом. Поэзия Петербурга. Понятие трудноопределимое. Но мы, петербуржцы, это отчетливо чувствуем.

Вновь Исакий в облаченьи

Из литого серебра.

Стынет в грозном нетерпеньи

Конь Великого Петра.

    Или:

Сердце бьется ровно, мерно,

Что мне долгие года!

Ведь под аркой, на Галерной

Наши тени навсегда.

.........................

Ты свободен, я свободна,

Завтра лучше, чем вчера, -

Над Невою темноводной,

Под улыбкою холодной Императора Петра.

(1913)

    Может быть, поэтому Георгий Иванов посвятил Ахматовой стихотворение:

Петр в Голландии

На грубой синеве крутые облака

И парусных снастей над ними лес узорный.

Стучит плетеный хлыст о кожу башмака.

Прищурен глаз. Другой прижат к трубе подзорной.

Поодаль, в стороне - веселый ротозей.

Спешащий кауфер, гуляющая дама.

А книзу, у воды - таверна "Трех Друзей",

Где стекла пестрые с гербами Амстердама!

Знакомы так и верфь, и кубок костяной

В руках сановника, принесшего напиток,

Что нужно ли читать по небу развитой

Меж труб и гениев колеблющийся свиток?

    Петербургские ночи, "Бродячая Собака" - ночной кабачок, расписанный Сергеем Судейкиным и посещаемый преимущественно литературно-художественной богемой. Борису Пронину, основателю "Бродячей Собаки", следовало бы поставить памятник. Объединить в своем подвальчике, на Михайловской площади, всю молодую русскую литературу и, в особенности, русскую поэзию, в годы, предшествовавшие первой мировой войне, было, конечно, не легко, и это нужно считать огромной заслугой.

ക 

 

Я помню, как Александр Блок, Андрей Белый и Валерий Брюсов, вожди символизма, читали там свою поэзию. Я помню, как впервые выступил там перед публикой юный Георгий Иванов; как Николай Евреинов читал и мимировал свои сценические миниатюры; как Велимир Хлебников мычащим голосом провозглашал "заумное"... Николай Гумилев, Владимир Маяковский, Георгий Адамович, Осип Мандельштам, Бенедикт Лившиц, Владимир Пяст, Михаил Кузмин, Константин Олимпов, Игорь Северянин, Сергей Есенин, Федор Сологуб, Василий Каменский, даже - Маринетти, даже Эмиль Верхарн...

    Анна Ахматова, застенчивая и элегантно-небрежная красавица, со своей "незавитой челкой", прикрывавшей лоб, и с редкостной грацией полудвижений и полужестов, - читала, почти напевая, свои ранние стихи. Я не помню никого другого, кто владел бы таким умением и такой музыкальной тонкостью чтения, какими располагала Ахматова. Пожалуй - Владимир Маяковский. Но если чтение Ахматовой, полное затушеванной напевности ее тихого голоса, было чтением "под сурдинку", то Маяковский скандировал свои поэмы "во весь голос", как он озаглавил одну из самых последних своих вещей, написанную незадолго до самоубийства. Стихи Маяковского тоже нужно было не только читать, но и слушать в исполнении автора. Когда он читал свою поэзию с эстрады или просто в моей комнате, то можно было подумать, что слышишь ритмический грохот заводских машин.

    Одно из первых стихотворений Ахматовой, услышанное мной в ее чтении, относилось к Пушкину и к Царскому Селу, где она провела свое детство и юность:

Смуглый отрок бродил по аллеям

У озерных, глухих берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни...

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни.

    Тогда же (а может быть, несколько позже) Ахматова прочла, или напевно прошептала, стихотворение "Вечером":

...Он мне сказал: "Я верный друг!"

И моего коснулся платья.

Как непохожи на объятья

Прикосновенья этих рук...

...А скорбных скрипок голоса

Поют за стелющимся дымом:

"Благослови же небеса:

Ты в первый раз одна с любимым

    Эти строфы говорят о Гумилеве.

    И потом - еще одно восьмистишие, посвященное Н.Гумилеву, ее мужу, и написанное в 1912-м году:

В ремешках пенал и книги были,

Возвращалась я домой из школы.

Эти липы, верно, не забыли

Нашу встречу, мальчик мой веселый.

Только ставши лебедем надменным,

Изменился серый лебеденок,

А на жизнь мою, лучом нетленным,

Грусть легла, и голос мой незвонок.

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

ക Полностью читать http://www.akhmatova.org/bio/annenkov.htm

http://www.raruss.ru/excellent/806-portraits-annenkov.html (здесь можно увидеть графику художника)

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

❐ Фотографии и работы Ю.Анненкова

https://www.google.ru/search?q=%D1%85%D1%83%D0%B4%D0%BE%D0%B6%D0%BD%D0%B8%D0%BA+%D1%8E%D1%80%D0%B8%D0%B9+%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE%D0%B2&newwindow=1&sa=N&es_sm=122&tbm=isch&tbo=u&source=univ&ei=DrzOU4rwBafOygPdgoKACQ&ved=0CCgQsAQ&biw=1011&bih=697

http://www.artsait.ru/art/a/anenkov/art1.php

Русский художник Анненков Юрий Павлович

http://www.youtube.com/watch?v=P9KbWZDkjxw

</i>

ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ   

<i><b>

░ Эрнесте Хемингуэй: Тайны болезни и гибели

</i></b>

ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ 

<i>

Препарат резерпин, который Хемингуэю назначали врачи, он принимал немало лет. Это средство, по мнению экспертов, могло усугублять его состояние. Резерпин позже был запрещён во многих странах.

Возрастные изменения и убеждённость Хемингуэя, что за ним следят агенты ФБР, совпали по времени. Врачи, не утруждая себя анализом или дополнительными исследованиями, вынесли однозначный вердикт: у пациента маниакально-депрессивный синдром. Консультации опытных эндокринологов, привлечение к лечению известных психиатров могли бы помочь Хемингуэю справиться с непростым состоянием гормональной перестройки, но этого сделано не было. Врачи-психиатры из клиники Майо были не лучшими специалистами в своей области в США.

Но даже при поставленном диагнозе лечение писателя вызывало и вызывает сегодня недоумение и удивление многих медиков. Решение врачей клиники Майо применять электрошок при статистике, что эти процедуры у десяти процентов больных заканчиваются летальным исходом, не может не удивлять. В 1960-е годы уже существовали медицинские препараты, которые могли справиться с состояниями таких больных, не нанося большого вреда работе головного мозга.

В процессе «лечения» в клинике Майо были проведены одиннадцать процедур и позднее ещё две, которые привели к безвозвратной утрате памяти Хемингуэем и потере возможности заниматься творчеством.

Прекращены эти процедуры были только после решительного требования самого Э. Хемингуэя. Можно лишь удивляться, что Мэри, зная, как болезненно переносил муж сеансы электрошока (он похудел более чем на 20 килограммов), имея представление об их тяжёлых последствиях, допустила проведение такого варварского лечения.

В юриспруденции существует понятие: доведение до самоубийства. Если сама Мэри не понимала масштаба угрозы лечения электрошоком, то директор ФБР Джон Э. Гувер и его помощники, получавшие информацию из клиники Майо, хорошо сознавали, чем грозит всемирно известному писателю такое «лечение». Понимали, но не остановили врачей...

Лишив памяти и возможности творчества, Хемингуэя обрекли на постоянную депрессию. Статистика говорит, что выход из этой ситуации пациенты ищут самый трагичный. Изучив характер писателя, в ФБР без труда могли просчитать, что он мог найти только одно решение для себя — совершить самоубийство. И это произошло утром 2 июля 1961 года.

Первоначально Мэри убеждала полицейских, журналистов и знакомых, что муж погиб случайно, выстрелив при чистке ружья. И только по прошествии месяцев стало ясно, что писатель покончил жизнь самоубийством.

Но ФБР продолжало пытаться сводить счёты с Хемингуэем и после его смерти. В досье на писателя имеется статья журналиста и критика В. Педлера от 17 июля 1961 года, напечатанная в «Джорнэл Америкэн». Работавший под покровительством Э. Гувера журналист написал менее чем через две недели после смерти великого писателя, лауреата Нобелевской премии, что он, Педлер, считает Э. Хемингуэя одним из худших деятелей литературы, писавших на английском языке...

В США находилось немало критиков, которые продолжили нападки на творчество великого писателя после его смерти: Дуайт Макдоналд уверял в своих статьях, что Хемингуэю удавались лишь рассказы, Джон Томпсон из Нью-Йорка в своих критических изысканиях пришёл к выводу, что писателю удался лишь роман «И восходит солнце», а также несколько рассказов. Повесть-притчу «Старик и море» он даже не заметил. Лесли Фидлер написал, что Хемингуэй прославлял только смерть и пустоту...

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

ฆ ๙ Продолжение следует

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

ฆ ๙ ฆ ๙ Фотографии

Последуют…

</i>

<i><b>

░     В этой жизни помереть не трудно

Тринадцатый апостол

</i></b>

◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌

<i>

«Я УЖЕ ПЕРЕСТАЛ БЫТЬ ПОЭТОМ. ТЕПЕРЬ Я ЧИНОВНИК»

В 1928 году в Монте-Карло он проигрался в пух и прах, не оставалось даже франка на еду. Пришлось брать взаймы у художника Юрия Анненкова, уже несколько лет жившего во Франции. На вопрос Маяковского, когда Анненков собирается вернуться в Москву, тот ответил, что никогда, потому что намерен остаться художником. «Маяковский хлопнул меня по плечу, - вспоминал Анненков, — и, сразу помрачнев, произнес хриплым голосом: «А я возвращаюсь... Так как я уже перестал быть поэтом». Затем произошла поистине драматическая сцена: Маяковский разрыдался и прошептал еле слышно: «Теперь я.... чиновник...».

Его выстрел вряд ли стал результатом спонтанного всплеска — предсмертная записка, написанная за два дня до этого, выглядит слишком внятной и подробной, а самоубийство как выход изо всех сложившихся положений, судя по всему, интересовал и тревожил Маяковского не первый год.

В 1925-м покончил с собой Сергей Есенин, с которым у Владимира Владимировича особой дружбы не было, и всегда таинственно молчавший в подобных ситуациях Маяковский вдруг разразился стихотворением, больше напоминающим авторское заклинание. В этом некрологе он не столько почтил память Есенина, сколько пытался уговорить себя не сделать того же.

Вы ушли,

как говорится,

в мир иной.

Пустота...

Летите, в звезды врезываясь.

Ни тебе аванса,

ни пивной.

Трезвость.

Нет, Есенин,

это

не насмешка.

В горле

горе комом -

не смешок.

Вижу -

взрезанной рукой помешкав,

собственных

костей

качаете мешок.

Прекратите!

Бросьте!

Вы в своем уме ли?

Дать,

чтоб щеки

заливал

смертельный мел?!

Вы ж

такое

загибать умели,

что другой

на свете

не умел.

Уговорить себя, что «в этой жизни по­мереть не трудно, сделать жизнь значительно трудней», не удалось.

В течение 1929-го Маяковский по разным причинам разругался почти со всеми товарищами, коллегами и соратниками по РЕФУ («Революционный фронт») — Николаем Асеевым, своим учеником Семеном Кирсановым... Выгнал Пастернака, который пришел к нему домой накануне выставки «20 лет работы» поздравить с творческим юбилеем. «Я бы и с тобой поссорился, — сказал Маяковский Осипу Брику, — но нас еще и другое связывает».

Он метался, сжигал мосты, рвал связи. После потрясения, связанного с замужеством Яковлевой, на фоне нарастающей обструкции со стороны критики и запретов со стороны властей Маяковский вдруг пишет стихотворение «Я счастлив!». Оказывается, поэт счастлив, потому что бросил курить. Курить он так и не бросил. Его последнее выступление перед молодежью за четыре дня до смерти было кошмарным и унизительным. Над ним открыто глумились, затопывали и засвистывали. «Вы ничего не понимаете в моих стихах!..» — кричал он залу.

За день до смерти, 13 апреля 1930 года, Маяковский пришел на генеральную репетицию своей пьесы «Москва горит» и попросил художника-постановщика Валентину Ходасевич прокатиться с ним в его автомобиле. Та ответила, что сейчас не может, так как занимается декорациями. «Нет?! — взвился он. — Опять нет?!! Все мне говорят: «Нет»! Только «нет»! Везде «нет»!».

Он умирал, сходил с ума и действительно не видел выходов. Он не был трусом и не был подлецом, но и всего лишь жертвой трагических обстоятельств тоже не был. И проще всего сегодня, из 2013 года, осудить поэта, покончившего с собой в 1930-м. Судил он себя сам. И было за что.

В августе 1929-го в продолжение идеологических чисток, начавшихся с Академии наук, «проповедовавшей аполитизм», поднялась кампания против писателей Бориса Пильняка и Евгения Замятина, опубликовавшихся на Западе. Маяковский принял участие в травле, выступив с публикацией «Наше отношение» («сдача в белую прессу усиливает арсенал врагов»), а параллельно воспел госбезопасность, посвятив своему другу чекисту Горожанину стихотворение «Солдаты Дзержинского».

Своему товарищу, футуристу, лефовцу, члену сибирской группы «Творчество», автору библиографии Велимира Хлебникова, преподавателю Высшего художественного института Владимиру Силлову, расстрелянному «за шпионаж и контрреволюционную пропаганду» в феврале 1930-го, Маяковский, как обычно, ничего посвящать не стал.

Зато на эту гибель отозвался Борис Пастернак в письме Николаю Чуковскому. «Если по утрате близких людей мы обязаны притвориться, будто они живы, и не можем вспомнить их и сказать, что их нет, если мое письмо может навлечь на Вас неприятности, — умоляю Вас, не щадите меня и отсылайте ко мне как к виновнику». Борис Леонидович наверняка знал, что письма литераторов тщательно отслеживаются и перлюстрируются, и все-таки рискнул высказаться хотя бы в письме. Маяковский не рискнул.

◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌

◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

►►   Продолжение следует…

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

❐   Фотопортреты

https://www.google.ru/search?q=%D0%BC%D0%B0%D1%8F%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9&newwindow=1&es_sm=122&source=lnms&tbm=isch&sa=X&ei=7YnJU4CQGMrjywO32YLoAw&ved=0CAgQ_AUoAQ&biw=1011&bih=697

</i>