▒▓▒ <i> <b> Хроника текущих событий
Из самого интересного…</i></b>
◈◈◈
๚๚๚ ◈◈◈ ๚๚๚ ◈◈◈ ๚๚๚ ◈◈◈ ๚๚๚ ◈◈◈ ๚๚๚ ◈◈◈ ๚๚๚ ◈◈◈
<b>Инга Каретникова
Портреты разного размера</b>
Об авторе |
Инга Каретникова родилась в Москве в 1931
году. Окончила искусствоведческое отделение Московского университета. Работала
куратором в Гравюрном кабинете ГМИИ. После окончания Высших сценарных курсов
писала сценарии для студии документальных и научно-популярных фильмов. В 1972
году покинула Советский Союз. Год жила в Италии, где опубликовала книгу об
Эйзенштейне в Мексике. С 1973 года жила в США, преподавала сценарное мастерство
в американских университетах, приглашалась кинокомпаниями Германии, Австрии и
Швейцарии в качестве консультанта.
Была награждена Гуггенхеймовской
премией за работу о живописи и кино, а также премиями Карнеги-Меллон и
Радклифского колледжа. В Соединенных Штатах опубликовала несколько книг о кино,
среди них исследования о «Казанове» Феллини, «Веридиане» Бунюэля, «Семь
киношедевров 40-х годов». Книга о сценарном мастерстве «Как делаются
киносценарии» получила широкую известность в Америке и Европе. В 2014 году в
Голландии на английском был опубликован ее роман «Полин». В марте 2015 года
Инги Каретниковой не стало.
Разрыв человека, привыкшего не
просто говорить, но писать на родном языке, резкое погружение в чужой язык чаще
всего завершается тем, что этот человек либо совсем перестает писать, либо
продолжает свою работу на том языке, на котором писал прежде, стараясь не
замечать двусмысленности создавшегося положения.
Когда Инга Каретникова уехала из России, перед
ней, как и перед многими другими людьми гуманитарных профессий, должен был
встать этот катастрофический вопрос: возможно ли продолжение того, что она
делала, там? Сорок два года жизни в Америке ответили на этот вопрос с
предельной выразительностью: она продолжала работать в том же профессиональном
ритме, с тем же напряжением и тем же блеском, только язык ее труда изменился:
книги Каретниковой выходили не в переводе с русского, как это случается почти
всегда, — она писала их по-английски. Помню, как она однажды сказала мне:
«Знаешь, детка, я, кажется, справилась. Я не только сама понимаю, что говорят
американские дети, но и они понимают меня».
«Портреты» — поразительный опыт
возвращения не только в прожитую жизнь — лучше сказать «судьбу», — но и в лоно
родного языка, вытесненного в силу обусловленных этой судьбой обстоятельств.
Работая над «Портретами», она нанизывала человеческие характеры на стержень
собственной биографии, с каждым из них возвращаясь обратно, в не остывшую за
столько десятилетий колыбель своего, как говорят по-английски, «mother tongue»,
в буквальном переводе — «материнского языка».
Ирина Муравьева
<i>
<b> КОМПАНЬОНКА
УЛАНОВОЙ ТАТЬЯНА АГАФОНОВА</b>
У Тани было
три фамилии: Борисова — по отцу, который умер до ее рождения; Миловидова — по
отчиму, известному московскому адвокату по уголовным делам, и Агафонова — по
мужу-архитектору.
Брак был
очень коротким, Агафонов был на редкость глуп и неинтересен, но его фамилия
стала ее профессиональным журналистским именем.
Мы
познакомились, когда еще шла война. Москва вечерами была в полном затемнении,
хотя бомбежки бывали редко. Я вернулась после двух лет эвакуации к своему отчиму,
который из Москвы не уезжал.
Таня и ее
родственники тоже оставались в Москве. Мне было тогда двенадцать лет. Таня была
на пару лет старше. Мы учились в параллельных классах, но познакомились, когда
она около школы одним ударом свалила «хулигана», который дернул меня за косы.
Потом мы всегда ходили домой вместе.
Занятия
заканчивались в семь вечера, когда темнело или было совсем темно. Но с Таней не
могло быть страшно. Она была, как из истории для подростков, «сильной и
смелой». Высокая, стройная, мускулистая, светлые волосы и голубые глаза. Но
привлекательной она не была. Мешали зубы, которые кривовато теснились из-за
нескольких лишних. Желание скрыть это искажало ее мимику и заслоняло улыбку.
Хорош был
голос, его тембр. Она красиво читала стихи, и от нее всегда пахло дорогими
духами ее мамы. Таня сразу же рассказала мне о Виталике Каменеве:
— Он мой
любовник.
В том
поколении, в России, это прозвучало ошеломляюще. Их отношения начались рано.
Виталик и его известная мама, актриса Галина Кравченко, часто приходили к
Миловидовым. Они играли в покер. А Виталика Галина укладывала спать в Таниной
комнате — там было тепло.
Очень рано
секс стал центром всех Таниных мыслей и переживаний, вытеснив интерес к музыке,
искусству, книгам. Она мало читала. Ее необразованность и отсутствие
любопытства, тогда и в дальнейшем, вызывали удивление.
Уроков она
обычно не делала, я помогала ей, как могла, и с сочинениями, и с задачами по
геометрии. Она была среди самых плохих учеников, но всегда находилось что-то,
что это сглаживало: Таня выиграла первое место по конькам; Таня победила
чемпионку другой школы; Таня протащила на руках соученицу, которая, катаясь на
лыжах, сломала ногу...
В последнем
классе появилась тема: она только и говорила, что хочет стать актрисой и
выступать на сцене Московского художественного театра. Мы уговорили мою маму,
которая хорошо знала одного из руководителей театра, попросить его помощи. Он
велел Тане сразу же выбрать, с чем она хочет выступить на приемных экзаменах в
театральную школу, и взять классы по декламации и движению.
У Тани началась
новая жизнь. Ей наняли учителей, и для экзамена она выбрала крыловскую басню
«Ворона и Лисица» и пушкинский «Памятник». Декламировала она неплохо. Ее
родители мало интересовались тем, что происходит, но все расходы без упреков
оплачивали.
Таня была
счастлива, однако продолжалось это недолго. В Школу Художественного театра ее
не приняли; Виталика, который был внуком бывшего вождя, а потом расстрелянного
«врага народа» Каменева, арестовали и отправили в сибирский концентрационный
лагерь; ее отчим Миловидов умирал от нефрита.
К этому
времени я как-то отошла от нее. Я поступила в Московский университет, и не
только университетская занятость, но и другие люди, другие интересы, музыка,
концерты и мое очень раннее замужество отодвинули Таню.
Она
поступила на вечернее Литературное отделение университета, начала писать,
пристраивала свои маленькие статейки о «героях труда», футболе, собаках,
юбилеях и прочем. Мы изредка говорили по телефону. Потом она вышла замуж за
архитектора Агафонова.
— Тебе он не
понравится, мне тоже не нравится, но нужно было для разных практических дел.
Писала она
плохо (вроде «в комнату вошел председатель колхоза Огурцов с лицом Пьера
Безухова»), но темы и людей находила ловко, устроилась репортером в одну из
центральных газет, была первой советской журналисткой на Кубе. У нее начался
роман с главным редактором газеты, зятем Хрущева Аджубеем. Агафонов, Танин муж,
увидел их, сильно выпивших, — совокуплялись ночью в подъезде Таниного дома. На
следующее утро Агафонов прибежал в партийную организацию газеты жаловаться. Его
выгнали, не слушая. Таня сразу же подала на развод и уехала на Сахалин что-то о
ком-то писать. Вскоре она стала самой влиятельной журналисткой в своей газете.
Время от
времени она мне звонила, рассказывала о своих делах и как-то очень тактично
понимала, что она мне не нужна. Иногда спрашивала:
— А Ничуша
(прозвище ее отчима) — помнишь, как сказал?
Виталика она
не вспоминала никогда.
Ей нравилось
поражать меня, рассказывая о веренице мужчин;
— Никаких
увлечений, понимаешь, никаких. Просто секс. А вчера была сразу с двумя! Одного
из них ты хорошо знаешь.
Когда я
позвонила ей сказать, что мы уезжаем, ее это мало тронуло.
— А моя
новость — вот какая, произнесла она медленно. — Я сейчас презираю всех мужчин —
эту потную свору — и боготворю мою возлюбленную. Она неземное существо. Спроси,
кто это.
Я спросила.
— Галина
Уланова. Любовь с первого взгляда. У обеих!
Поверить в
это было невозможно, не поверить — тоже нельзя: Таня не была вруньей. И она
рассказала мне, что никто не мог добиться интервью с Улановой, а она прямо
вошла в ложу, где та сидела, слушая концерт. Проговорили весь антракт, а для
фотографий Уланова пригласила ее к себе на следующий вечер, но сказала, что
обеда не будет, так как она, к сожалению, не умеет готовить. На следующий вечер
Таня пришла в высотный дом на Котельнической набережной с сумками — там был
обед: и первое, и второе, и даже, как в детстве, клюквенный кисель. Все
началось не с поцелуев, а с семейного уюта.
Это был
первый Танин вечер в квартире, где она провела последующие двадцать лет, до дня
своей смерти.
Но Уланова?
«Когда я вижу ее на сцене, я весь в слезах, — говорил Пастернак. — Так всегда
случается, когда я оказываюсь рядом с истинно великим»... Как духовная
изысканность Улановой — она казалась неземным существом — моглa сблизиться и
соединиться с Таниной примитивностью, вульгарностью? Уланова, которая любила
тишину и одиночество, поселила у себя не только Таню, но и ее маму.
Несколько
раз Таня передавала мне приветы через мою сестру в Москве, просила сказать, что
она счастлива, что ушла из газеты, что она всегда вместе с Галиной — и в
России, и за границей.
Мне
рассказывали, что она владела Улановой целиком: разогнала всех ее друзей,
огорчалась, когда та представляла ее как своего секретаря, а за границей иногда
— как свою дочку. Молодая, по сравнению с Улановой, Таня умерла первой. Уланова
собственноручно омывала ее тело и одевала для гроба, а после ее похорон пробыла
почти год в нервно-психической клинике.
Три года
спустя она сама умерла.
Кембридж, Массачусетс, 2014
</i>
