✔✔

⏱

<i> 

Я ещё помню порядочных людей...

Боже, какая я старая!

<b> 

Фаина Раневская.

 ꧁    ꧂

<b>  

Иосиф Бродский

</b>  <i>

Она надевает чулки, и наступает осень;

сплошной капроновый дождь вокруг.

И чем больше асфальт вне себя от оспин,

тем юбка длинней и острей каблук.

Теперь только двум колоннам белеть в исподнем

неловко. И голый портик зарос. С любой

точки зрения, меньше одним Господним

Летом, особенно — в нем с тобой.

Теперь если слышится шорох, то — звук ухода

войск безразлично откуда, знамен трепло.

И лучше окликнуть по имени время года,

если нельзя удержать тепло.

Но, видно, суставы от клавиш, что ждут бемоля,

себя отличить не в силах, треща в хряще.

И в форточку с шумом врывается воздух с моря —

оттуда, где нет ничего вообще.

17 сентября 1993.

__________________

✔✔

 ✉✍✎✑✒ ⌧ ⌨ 

<b>  

Леонид Юзефович</b> 

ДНЕВНИК ЛЕТНЕГО ЧТЕНИЯ

До начала 1930-х признанные советские писатели довольно часто выезжали за границу не в составе официальных делегаций, а с женами или в одиночку. Борис Лавренев попал в Париж во время попытки фашистского путча в феврале 1934 г., а литераторы того поколения даже путевые заметки умели писать так, что стынет сердце:

<i>

"Через ворота палаты депутатов полетели зажженные бутылки с бензином, и тогда за Сеной томительно высоко и страшно горн пропел боевой сигнал. Трижды прозвучала его убийственная жалоба, сразу затем хлестнули два сухих коротких залпа. Обозлившиеся пчелы заныли над садом Тюильри, сослепу тычась в обнаженные ветки каштанов".

<b>  

Борис Лавренев. </b>   Перед бурей. 1934

 ✔✔

|̲̲̲͡͡͡ ̲▫̲͡ ̲̲̲͡͡π̲̲͡͡ ̲̲͡▫̲̲͡͡ ̲|̡̡̡ ̡ ̴̡ı̴̡̡ ̡͌l̡ ̴̡ı̴̴̡ ̡l̡*̡̡ ̴̡ı̴̴̡ ̡̡͡|̲̲̲͡͡͡ ̲▫̲͡ ̲̲̲͡͡π̲̲͡͡ ̲̲͡▫̲̲͡͡ |

<i> 

Одесса. "Привоз" .

Рыбный ряд. Тётка :

-- Бички ! Бички !

Приезжий :

-- Правильно надо говорить "бычки".

-- Правильно " Neogobius fluviatilis", понял !

А "бычки" докуривал ваш

папаша, когда я уже тут

Бички торговала.

Так шо ,вы берёте эту

прэлесть или мине

забыть об вас навсегда .

  ✔✔

⛈☀️ ⛅️ ☁️ﻩﻩﻩ*ﻩ*ﻩ*ﻩﻩﻩ ☁ ϟ

<i><b>

Арсений Тарковский

</b>

Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На пригреве тепло.

Только этого мало.

 

Всё, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,

Прямо в руки легло.

Только этого мало.

 

Понапрасну ни зло,

Ни добро не пропало,

Всё горело светло.

Только этого мало.

 

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала.

Мне и вправду везло.

Только этого мало.

 

Листьев не обожгло,

Веток не обломало…

День промыт, как стекло.

Только этого мало.

 

1967 г

✔✔ Геннадий Шпаликов

 ܬ ܮ

  <i>

 Бывают крылья у художников,

 Портных и железнодорожников,

Но лишь художники открыли,

Как прорастают эти крылья.

 

А прорастают они так,

Из ничего, из ниоткуда.

Нет объяснения у чуда,

И я на это не мастак.

<b>

Геннадий Шпаликов

 ✔✔

_Π___＿

/____＿/＼

║ 田 ║門║

<b> 

Татьяна Хохрина

</b> 

По просьбам трудящихся)

<i>

ОНИ СОШЛИСЬ. ВОЛНА И КАМЕНЬ...

 

Галя Рябко и Рахиль Кацнельсон уже не помнили, когда их семьи судьба свела под общей крышей в одном малаховском пятистенке. По крайней мере, и Галя, и Рахиль родились в этом доме, а вместе со своими будущими мужьями Толей Рябко и Веней Кацнельсоном учились в одной школе возле станции. Знали друг друга всю жизнь, жили рядом всю жизнь и ненавидели друг друга всю жизнь.

И дело было не в тесном соседстве. Вся Малаховка в основном состояла из пятистенков и это парное катание никого не смущало. Из середины дома с обеих сторон торчали заборы и это символизировало приватность жизни каждой половины. Хотя это больше напоминало условные театральные декорации: глухие и высокие внутренние заборы были запрещены, стены внутри дома, кроме несущей, были фанерные и все соседское счастье было как на ладони. При общих стартовых данных каждая сторона под бессильным контролем другой расширяла, укрупняла и облагораживала свою половину, находила способы извлечения из нее дохода, приводила свою долю в соответствие с собственным уровнем жизни. И все это на глазах! Какая уж тут любовь...

Левую половину дома с номером 47-а занимали Кацнельсоны - союз завотделом качества Главрыбторга Вениамина и заведующей ателье "Люкс"Рахили, справа за вывеской 47-б жили Рябки - слесарь комбината "Лакокраска" Толя и кастелянша Красковской больницы Галя. Даже по этим скудным данным легко предположить, как отличались две половины дома 47 по ул.Фабрициуса, тем более что начало этого контраста терялось еще в предыдущих поколениях соседей.

 

----- 2

<i>

Половина Кацнельсонов имела крепкий кованый забор, обсаженный сиренью и жасмином, поэтому что за ним можно было рассмотреть с улицы только зимой, когда кусты облетали. И любопытный прохожий тогда застывал в восторге, увидев горящие вдоль дорожки фонари, ухоженный участок, где, не теснясь, расположился кирпичный гараж на две машины, похожий на пряничный яркий гостевой домик, шестигранная огромная беседка, легко вмещавшая компанию человек в пятнадцать, а вдали могуче возвышался изысканно окрашенный в непривычный Малаховке цвет под названием "густавианская зелень"дом, сияющий огромными французскими окнами в пол и не скрывающий за прозрачными гардинами роскошные хрустальные люстры. Об остальном он мог только догадываться, если бы хватило фантазии...

У Рябков хозяйство тоже было особо не разглядеть с внешней стороны. Они плотно отгородились от мира сплошным занозистым деревянным щитом, сколоченным из негодных ни на что другое или отслуживших свой срок досок, плашек, дверец и остатков чужих снесенных заборов. Сразу за скрипучей, закрытой на засов калиткой часовым у входа стоял дачный покосившийся сортир, благодаря которому всей улице периодически было ощутимо, что жизнь за забором есть. Прямо к сортиру был приткнут летний душ с ржавым плоским баком и шаткой лесенкой.

Угадывающиеся даже под снегом грядки создавали впечатление смиренного кладбища, где мимо усыпальниц вилась протоптанная еще живыми хозяевами дорожка, обозначенная черными от влажности жердями с надетыми сверху банками, и упиралась в правую половину дома, имевшую вид пасынка левой половины. Обшитая залатанным дермантином дверь, вылезшая из щелей и замененная тряпками пакля, давно смытая дождями краска, прикинувшаяся теперь серо-коричневой мутью, три окна с болтающимися наличниками и оторванными ставнями и покосившаяся терраска, напоминающая выброшенный разбитый аквариум. Что внутри догадаться легко, только кому это интересно?

Жизнь этого дворца контрастов отличалась одна от другой еще больше. Особенно если на нее смотреть глазами соседей. Гале Рябко казалось, что Кацнельсоны не работают никогда:

 

----- 3

<i>

 Жизнь этого дворца контрастов отличалась одна от другой еще больше. Особенно если на нее смотреть глазами соседей. Гале Рябко казалось, что Кацнельсоны не работают никогда:

когда Рябки затемно вставали на работу, от Кацнельсонов доносился дружный храп, когда Рябки доползали до кровати и валились спать, у Кацнельсонов еще блямкал рояль, звенели бокалы и в особенно беззвучной ночной поре обязательно раздавался мерзкий голос Веньки-падлы:"Рохл, а почему ты зажала "Вишню в шоколаде"? Ахахаха! Тогда неси обратно осетринку!"

В дополнение к этому в ночи четко слышились звонки городского телефона (единственного на улице Фабрициуса) и мучительные звуки спускаемого унитаза и включенного биде. У Кальсонов (как их нежно называли Рябки) , понятное дело, было центральное отопление, которое тащили в их половину аж из комбината Лакокраски, хотя работал там не Веня, а Толян. Кальсонов от праведного народного гнева спасала только страшная рябковская усталость, их наследственный алкоголизм и невозможность сжечь Кацнельсонов, не задев своей половины.

Дневная жизнь (особенно - летняя) душила Рябков своей несправедливостью еще больше. И действительно! Толян хватался за любую халтуру, тащил домой все, на что натыкался, Галька тоже не терялась, хотя в Красковской больнице кастелянше, кроме драных простыней и швабры, спереть нечего. Все свободное время Рябки торчали задом кверху в грядках, только Малаховка - это не Черноземье, это - окраина пустыни Негев, один песок. Поэтому собранный урожай из ведра картошки, дюжины кабачков, корзины червивых яблок и наволочки кривых, уродливых огурцов не сильно выручал земледельцев. Еще они сдавали дачу - кривую террасу с одной темноватой комнаткой - тетке с двумя дочками и картонный малюсенький сарайчик, больше похожий на собачью будку, - однорукому дедушке. Но и тут доход был невелик - дай Бог, расплатиться по жировкам да крышу чуток подлатать.

 

----- 4

<i>

В это же время кальсонова половина расцветала вместе с природой. По весне приезжал пожилой дядька-садовод и насаживал цветов всяких, которым этот песок только и нужен, и они к июню покрывали участок разноцветным ковром, который держался до конца октября. Оживала жизнь в беседке. На лето привозили из провинции старух - теток Вени и Рахили, селили их в гостевой домик, убирать приходила Райка - уборщица поликлиники, молоко с творогом приносила молочница Вера, о душе поговорить заглядывал старик Гендлин.

К полудню все Кальсоны вываливали на участок, сидели в шезлонгах, в креслах-качалках, на изогнутых лавочках. То пили чай, то ели мороженое, то компот с домашним печеньем. Пахло все время вкусным, каждый день - гости, а между всеми Кальсонша-младшая мотыльком летает. Ну бабочка-то Мирка Кальсон та еще - ножки как у тумбочки и попка чемоданчиком, но одета, как кукла, нянька за ней ходит, а через день - учительница музыки Софья Абрамовна. Ну, понятное дело, к своим-то - с радостью...

У Рябков сынок подрастал, Саня. Крепкий такой паренек, на голову выше однолеток своих, только учение никак не тянул. Второй год в третьем классе сидел. Сарра Оскаровна, докторша детская, говорила - от того, что пили Рябки все. Да ну, херню какую-то сказала, потому, небось, что у них, у жидков, пить не заведено от жадности. А наши все пьют одинаково. А учатся по-разному. И не надо Саньке это учение, не всем профессорами быть! Пусть Кальсоны и Саррочки эти профессоров рОстят, у нас других дел полно, куда руки приложить. Да и наука эта школьная мертвая, а в жизни Санька уже кран за три минуты разбирал и собирал, на папку глядя, и хитрый был, чисто еврей.

 

----- 5

<i>

Кацнельсоны в силу хорошей и сытой жизни по мелочам к Рябкам не цеплялись, но права свои знали, суки грамотные, назубок. Хотел Толик яму выгребную в угол к забору между ними перенести, помои-то надо куда-то лить, у них, как у соседей, канализации ведь не было! А Кальсоны тут же статеечку в нос - запрещено, дескать, ближе пяти что-ли метров к их территории. Скажите пожалуйста! Мало того, что участок у них 15 соток против Рябковых 8, половина двухэтажная, а не в землю вросшая, удобства в генеральском боекомплекте, так еще пять метров рябковой территории типа нейтральной полосы должно быть! И законы все им на помощь! А вот еще дачниковы девки повадились к их Миррочке шастать, три штакетины Толя снял, чтоб проход дать, так крику было! И ходили впредь через улицу вокруг, зато внутренний штакетник был нетронутый!

Рябки Кальсонам серьезно нагадить не могли, но тоже клювом не щелкали. Как 11 пробьет - в милицию на велосипеде Толик, благо близко: "Примите меры, мешают трудовому народу отдыхать после рабочего дня!" Сами на боковую, а у Кальсонов новые гости в погонах на пол ночи! Ну и так, по-мелочи: то газету в ящике поджечь или журнальчик спереть, то покрышку рваную у калитки запалить для аромата! А один раз вообще смеху было: сортир у Рябков чистили, ну и ассенизатор по старой дружбе с трубой пару раз промахнулся и им на забор и крышу гаража продукт пролил. Две недели потом люди мыли-отскребали, а Кальсоны в санаторию сбежали!

А особый праздник был, когда Кальсоны в Болгарию отдыхать умудрились пролезть, а их за это время и обнесли. Да как! Капитально: ворота вскрыли, на грузовике въехали, часов шесть выносили добро да грузили!

 

----- 6

<i>

 

Время было зимнее, Малаховка полупустая, дом напротив леска. Видеть и слышать только Рябки могли, но как-то не заинтересовались. Потом многие в Малаховке поговаривали, что Рябки и навели, но нет. Просто молча получили удовольствие.

С перестройкой контраст еще усилился. Кальсоны десятки раз предлагали Рябкам купить у них их половину, чего только взамен не сулили: хочешь - дом отдельный, хочешь - квартиру в Москве и машину Саньке. Но Саньке машина ни к чему, он каждый день на новой - в ГАИ областном работает, на арестованных ездит. И вообще не хотели Рябки с места сдвигаться, корнями вросли. А вскоре подряд померли Вениамин и Анатолий. Вот тебе, Сарра Оскаровна, и пример: Венька Кальсон в рот не брал, а Толян не просыхал, а померли с разницей в неделю, к тому же Толян враз, а Кальсон мучился года два. Так что ничего эти врачи в питье не понимают.

Галя и Рахиль овдовели. Дружней жить от этого никто не стал, все осталось по-старому, но о переездах никто больше не заикался. Миррочка приезжала редко, все на пианинах своих по разным странам выступала, Санька женился, толстый стал, как боров, девочка у него Верочка, уже в школу скоро, жаль только квасить стал, как папаша покойный. Ну да к этому Гальке не привыкать , пусть невестка теперь думает. Ведь очень постарели уже обе: и Рахилька, и Галя.

Зимой Рахиль выходить старалась по-меньше, очень скользоты боялась, уже раза три в шубе своей шикарной падала. С одной стороны, шуба спасала, подстилалась под нее, а с другой, может, через шубу и падала - в полах путалась. А в тот год Миррочка особенно в разъездах была, Рахильке одной приходилось все вопросы решать. Ну и скрутило ее как-то, врач приходил, новая какая-то, не из евреечек, эти все - кто помер, кто - уехал, уколы назначила.

 

----- 7

<i>

 

А кто купит-то все для уколов и кто делать будет? Сказали, из аптеки на той стороне железки девушка ходит по домам колоть, ну и лекарства там же брать. Вот Рахиль и поперлась, даром что мело ужасно. Ну ее электричка и сшибла. Конечно, снег, ветер, голова в шапке меховой, шуба колом - не услышать, не повернуться...

Миррочка как знала - через два дня приехала. Похоронили ее, Рахильку-то. И сразу Миррочка дом начала продавать, все на нее давно было оформлено. Продала быстро - конечно, красоту-то такую! Продала и больше в Малаховке не появлялась, говорят, вообще за границей теперь живет. Да там пол Малаховки уже.

Пару лет назад я приехала зимой навестить бабушку на кладбище. Вот где тишина-то зимой стоит действительно мертвая. Я все убрала, постояла, уже развернулась на выход, вдруг шаги сзади слышу. Честно говоря, струхнула. Часа четыре было, темнеет уже зимой и ни одной живой души. Кокнут - и относить никуда не надо, здесь и зарывай! Я даже имя какое-то мужское выкрикнула - вроде я не одна здесь, обернулась - а это Галя Рябко. Совсем старуха уже. Я спрашиваю: "Тетя Галя, а что Вы на еврейском кладбище делаете?- а она говорит:?"Рахилю проведываю. За могилой ихней с Веней гляжу. Ведь кому к ним ходить-то? Мирки как след простыл, ни разу после не была. А у меня душа ноет. На их месте другие теперя живут. Но я их ненавижу прямо. Некультурные, наглые, все цветы перекопали, дачников пускают. Разве можно с Кальсонами-то сравнить...Тоскую..."

✔✔

✦

 Последней женой Есенина была Софья Толстая, которая искренне любила Сергея, но в ответ получила только уважение. С помощью Софьи автор золотых строк пытался оторваться от прошлого, но вскоре понял, что это невозможно...

┊┊┊┊⋆ ✧　 　 · 　 ✧　✵

┊┊┊☆ *　　 * ⋆

┊┊★ *

┊┊* . *　✦

┊☆ ° ✧　 　 ·

★*&emsp;  <i> <b> Сергей Есенин </b>

Какая ночь! Я не могу.

Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.

Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.

Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело, —
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.

Любить лишь можно только раз.
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.

Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы —
На этих липах снег да иней.

Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я — другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.

Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.

1925 г.

  ☁ ▅▒░☼‿☼░▒▅ ☁ &emsp; <b>Дмитрий Крылов</b> - тележурналист, автор и ведущий телепередач «Непутёвые заметки»

 ☁

 <i>

  НИОЧЁМКИ или ПРО ЧЕЛОВЕЧКА С МОЛОТОЧКОМ.

 

Впервые я оказался в Вене в феврале1988 года, это была моя первая поездка за рубеж, ну, если не считать поездку на борту бронетранспортёра в августе 68-го, когда мы оккупиров… оказывали интернациональную помощь братскому чехословацкому народу… Нам объяснили, что если мы не войдём, то завтра там будет ната. 50 лет прошла, а эта ната всё так и клякает оружием, гады.

            Итак, спустя 20 лет я оказался на Западе в Вене, как режиссёр совместной передачи нашей Литдрамы ЦТ и австрийского ТВ.  Главный редактор Литдрамы Вилен Васильевич Егоров, с которым мы были в этой поездке, удивительнейшая фигура, во всех смыслах. Внешне Вилен был похож габаритами и красотой на писателя Проханова, но только раза в три, если не более, толще Александра Андреича. Вилен Васильич был человеком с потрясающим чувством юмора, вкуса (у партийный чиновников это случалось) и чувством собственного сохранения в номенклатуре, в которой он пребывал несколько десятилетий. У Вилена Васильевича было лёгкое косоглазие – один глаз смотрел налево под 90 градусов, а другой назад под 120, но это ничуть не смущало его, потому что его человеческое обаяние зашкаливало. Я, как и многие, был в него влюблён.

           Зная о моих взглядах, мой начальник более всего опасался, что я, оказавшись за границей в капстране, непременно сбрызну, поэтому он не отпускал меня ни на шаг, водя на поводке с раннего утра и до позднего вечера. 

----- 2

 <i>

Но у нас был плотный график встреч с коллегами, а мне не терпелось посмотреть город, и я вставал спозаранок до завтрака и шёл осматривать столицу, и бедный Вилен шёл со мной не выспавшийся и костерящий меня литературно-драматическим сленгом. Он жил в предвкушении неминуемой трагедии, когда непременно случится в последний день нашей венской эпопеи. Дело в том, что я должен был улетать в Москву, а ему на два часа раньше предстояло вылететь в Мюних по служебным делам, то есть на два часа я оставался без присмотра. Вилен был уверен, что я стану невозвращенцем. Но я сейчас не об этом. Вам, кстати, это всё интересно? Или я обольщаюсь насчёт себя? Я вот не всякие воспоминания читаю, а вы-то, как говорила Света из Иванова, «более лучше» меня, но да ладно, я скоро закончу.

           Наши австрийские партнёры всячески нас ублажали, водили по знаменитым ресторанам, в один из вечеров пригласили на концерт Монсеррат Кабалье, усадили в партере, где билеты стоили безумных денег.

              Концерт проходил в Венской опере. Я вошел в это замечательное здание, повсюду хрусталь, бронза, мрамор…  Я обращаю внимание на доски, что лежат на ступенях, ведущих в главный холл на втором этаже. Посреди всей этой роскоши? Не удержался и спросил, а что это такое, у вас ремонт? Мне ответили, что нет, не ремонт, просто это старинное здание и оно не приспособлено для посещения инвалидов, поэтому сделали для них пандусы, чтобы они могли попасть в оперный театр.

          Это было одним из самых ярких впечатлений, которые я испытал, открывая для себя мир бездуховного и циничного Запада.

----- 3

 <i>

         И когда спустя четыре года я стал делать путевые очерки, у меня тотчас возникла идея организовать Средиземноморский круиз и собрать в нем людей с ограниченными возможностями, чтобы выехав впервые за границу любимого Отечества, они смогли бы встретиться в Риме и Валлетте,  Марселе и Барселоне  с такими же как они, наказанными не понятно за что судьбой и поделиться друг с другом своим опытом, своими идеями… Тогда, к сожалению, не удалось реализовать эту идею, наши корабли не были приспособлены для колясочников. 

         Но едва ли не в каждом цикле передач о Западе, я непременно показывал заботливое отношение общества к инвалидам. У нас эти люди всегда были вычеркнутыми из общественной жизни.

         Я помню, каких трудов мне стоило проанонсировать в своей передаче «Спутник телезрителя» в 1977 году фильм эстонского журналиста и документалиста Хаги Шейна «Танец в инвалидной коляске». Не скрою, я был рад и внутренне гордился, что вопреки желанию телечиновников, сумел сохранить этот сюжет в программе. А узнал я об этом фильме от Лены Чекаловой, что написала о нём в прекрасном очерке в егоровских «Московских новостях» (Хаги потом, в новой Эстонии стал директором ЭстТВ, но Хаги легендарная фигура, это особая история, мы к нему вернёмся).

         Те, от кого зависит судьба инвалидов и возможность их сносной жизни в социуме, никогда ведь не думают, что с ними в один несчастливый для них момент, может случиться непоправимая беда, что прикуёт их к коляске или к вечной темноте, либо тишине, они не читали слова Антона Павловича, сказавшего в рассказе из школьной программы «Крыжовник»: 

----- 4

 <i>

«Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и все обстоит благополучно».

             Это была первая часть моих НЕОЧЁМОК, на заданную тему. А на фото Вилен Васильевич Егоров, мой венский ангел-спаситель (Вилен – это Владимир Ленин).

PS. Нафталины, помните, первые съезды 1988-1990-х годов, что шли в прямом эфире? Мы, едва ли не всей редакцией, собирались в самой большой комнате, которая нынче поделена на клетушки, а в них сидят редакторы худ-развлекательных программ, так вот мы сидя на полу, на всех не было колченогих стульев, яростно вопили и аплодировали острым выступлениям кумирам перестройки, половина из которых скурвилась… А Вилен сидя в кресле, возвышаясь над нами, с ужасом смотрел на нас сверху (сбоку, вниз, назад), сопел молча, но не говорил ничего. Рушилась его эпоха. А нам казалось, что наступает наше время. Счастливые дурачки. И всё-таки мы были счастливы!

 ═══════════════ஜ۩۞۩ஜ═══════════════

<i><b>

Булат Окуджавa

</b>

МОЙ ОТЕЦ

Он был худощав и насвистывал старый, давно позабытый мотив,

и к жесткому чубчику ежеминутно его пятерня прикасалась.

Он так и запомнился мне на прощанье, к порогу лицо обратив,

а жизнь быстротечна, да вот бесконечной ему почему-то казалась.

Его расстреляли на майском рассвете, и вот он уже далеко.

Все те же леса, водопады, дороги и запах акации острый.

А кто-то ж кричал: "Не убий!" одинокий... И в это поверить легко,

но бредили кровью и местью святою все прочие братья и сестры.

И время отца моего молодого печальный развеяло прах,

и нету надгробья, и памяти негде над прахом склониться, рыдая.

А те, что виновны в убийстве, и сами давно уже все в небесах.

И там, в вышине, их безвестная стая кружится, редея и тая.

В учебниках школьных покуда безмолвны и пуля, и пламя, и плеть,

но чье-то перо уже пишет и пишет о том, что пока безымянно.

И нам остается, пока суд да дело, не грезить, а плакать и петь.

И слезы мои солоны и горючи. И голос прекрасен... Как странно!

1987

 ✔✔Именины

┌─┐┌──┐

└─███─┘

┌─███─┐

└─┘┼└─┘

───┼───  &emsp; <b>  Именины </b>  31 августа

▪Георгий ▪ («Земледелец»)

▪Григорий▪ («Бодрствующий»)

▪Денис▪ («Посвященный богу Дионису»)

▪Евгений▪ («Благородный»)

▪Емельян▪ («Льстивый»)

▪Иван▪ («Яхве (Бог) смилостивился, помиловал», «Благодать Божия»)

▪Иларион▪ («Веселый», «радостный»)

▪Лев▪ («Лев», «царь зверей»)

▪Макар▪ («Счастливый» «блаженный»)

▪Михаил▪ («Кто как Бог»)

▪Ульяна▪ («Из рода Юлиев», «счастье»)

 ✔✔

✿*´¨`*✿⊱╮　

(　 .. .. . . ~✿~ <b> День памяти </b>~✿~

✿.¸¸¸.✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿⊱╮

<b>

Илья Эренбург</b>

русский прозаик, поэт, переводчик с французского и испанского языков, публицист, фотограф и общественный деятель.

<i>

•*

Так ждать, чтоб даже память вымерла,
Чтоб стал непроходимым день,
Чтоб умирать при милом имени
И догонять чужую тень,
Чтоб не довериться и зеркалу,
Чтоб от подушки утаить,
Чтоб свет своей любви и верности
Зарыть, запрятать, затемнить,
Чтоб пальцы невзначай не хрустнули,
Чтоб вздох и тот зажать в руке.
Так ждать, чтоб, мёртвый, он почувствовал
Горячий ветер на щеке...

1912 г.

•*

Разные бывают люди: одни вылеплены из воска, другие высечены из камня; это вопрос не убеждений, а природы, и часто человек выбирает путь, мало соответствующий материалу, из которого он сделан.

•*

Есть в музыке огромное преимущество: она может, не упоминая ни о чём, сказать всё.

•*

После поэта остаются книги, после художника — полотна, после государственного деятеля — страницы истории. А после человека? Разве что память, немного света и тепла.

•*

Искусство не только раскрывает нам глаза, оно раскрывается от жара наших глаз.

•*

На кладбище друзей, на свалке века
Я понял: пусть принижен и поник,
Он всё ж оправдывает человека,
Истоптанный, но мыслящий тростник.