13 сент. 2021 г.

 ✔✔Дары волхвов


  ̘͍̯͔̥́ ͔̭͉̬͔͞ ҉͔ ̨̘̱̟͈͓̝̦ ̡̟̙̹ ̴͔ ̲͍ ̵̳͍̦̮̖ ҉ ̜̪̼̰̲̳ ͍̖͉͓͡ ͉̗̻̜̙̦͡ ̢̰̮͍̳͉͈̟ ̤̼̩͚̫͓͎͠ ͎̲ ̵̹̣̗͎ ͚͚̜͙͈ ͔̣̱͍̞̣ ̥̦̭̫̺͠ ̯̙̰̹̣͉ ̵̖̜͔̝̘̠ ̟̤̘̠̜   <b> Дары волхвов  </b>_̥̱͇̲̬͈ͧ̏ͮͨ̍̎_̽ͧ̅͒҉̞͇̭͓̜̦͈_̵̻͉̗̭̞͔͍̔͆͛_̫̲͓̩͖̯̂̏ͭ͆̕_͉̭͇̪̻̮͆░̆̈̍͢_͔͈̼͙̣ͭ_̃̓҉͇̙_̺͓̺̜̱͖̺ͪ̆ͮ͒͊̋͞_̢_̠̫̦̲̣̠̓_̤̱̭̺̕_̼̞̏ͧ_̒̎ͭ̌̋̚͡_͙̊͑̈̌_ͭ̉ͦ̌͐ͧ░ͧ̐ͥ̽ͯ̐̈͏̹

<i>

Один доллар и восемьдесят семь центов! И это всё! Из них шестьдесят центов — по одному пенни. Она выторговывала их по одной-две монетки у бакалейщика, зеленщика и мясника, и у нее до сих пор горели щеки при одном воспоминании о том, как она торговалась. Господи, какого мнения были о ней, какой жадной считали ее все эти торговцы!

Делла трижды пересчитала деньги. Один доллар и восемьдесят семь центов… А завтра — Рождество.

Ясное дело, что ничего другого не оставалось, как хлопнуться на маленькую потертую софу и разреветься. Делла так и сделала — из чего можно вывести заключение, что вся наша жизнь состоит из слез, жалоб и улыбок, с перевесом в сторону слез.

В то время как хозяйка будет переходить от одного душевного состояния к другому, мы успеем бросить беглый взгляд на квартиру. Это меблированная квартирка, за которую платят восемь долларов в неделю. Нищенская квартирка — вот наиболее точное определение.

В вестибюле, внизу, висит ящик для писем, в щель которого в жизни не протиснется письмо. Внизу же находится электрический звонок, из которого ни единый смертный не выжмет ни малейшего звука. Там же можно увидеть и визитную карточку: «М-р Джеймс Диллингем Юнг».

----- 2

<i>

Во времена давно прошедшие и прекрасные, когда хозяин дома зарабатывал тридцать долларов в неделю, буквы «Диллингем» имели чрезвычайно заносчивый вид. Но в настоящее время, когда доходы упали до жалкой цифры в двадцать долларов в неделю, эти буквы как будто бы потускнели и словно задумались над очень важной проблемой: а не уменьшиться ли им всем до скромного и незначительного Д.?

Но при всем том, когда бы мистер Джеймс Диллингем Юнг ни возвращался домой и ни взбегал мигом по лестнице, миссис Джеймс Диллингем Юнг, уже представленная вам как Делла, неизменно восклицала: «Джим!» и крепко- крепко сжимала его в объятиях. Из чего следует, что у них все обстояло благополучно.

Делла кончила плакать и припудрила пуховкой щеки. Она стояла у окна и смотрела на серую кошку, которая пробиралась по серому забору на сером заднем дворе. Завтра Рождество, а у нее только один доллар и восемьдесят семь центов… И на эти деньги она должна купить Джиму подарок. Несколько месяцев она по пенни копила эти деньги — и вот результат. С двадцатью долларами в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались гораздо больше, чем можно было предполагать, — так всегда бывает! И ей удалось отложить только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму. Ее Джиму! Сколько счастливых часов прошло в мечтах! Она строила всевозможные планы и расчеты и раздумывала, что бы этакое красивое купить… Что-нибудь очень изящное, редкое и стоящее, достойное чести принадлежать ее Джиму!

Между окнами стояло простеночное трюмо. Быть может, вам приходилось когда-нибудь видеть подобные зеркала в восьмидолларовых квартирках? Тоненькой и очень подвижной фигурке иногда случается уловить свое изображение в этом ряде узеньких продолговатых стекол. Что касается стройной Деллы, то ей удалось достигнуть совершенства в этом отношении.

----- 3

<i>

Вдруг она отскочила от окна и остановилась у зеркала.

Ее глаза зажглись ярким светом, но лицо потеряло секунд на двадцать свой чудесный румянец.

Она вынула шпильки из волос и распустила их во всю длину.

А теперь я должен сказать вам вот что. У четы Джеймс Диллингем Юнг были две вещи, которыми они гордились сверх всякой меры. Золотые часы Джима, которые в свое время принадлежали его отцу, а еще раньше деду — это раз. И волосы Деллы — два.

 Если бы царица Савская жила напротив и хоть бы раз в жизни увидела волосы Деллы, когда та сушила их на солнце, то мгновенно и навсегда потускнели бы все драгоценности и дары ее величества.

Если бы, с другой стороны, царь Соломон, при всех своих несметных богатствах, набитых в подвалах, хоть единый раз увидел, как Джим вынимает из кармана свои замечательные часы, то он тут же на месте, на виду у всех, выдрал бы себе бороду от зависти!

Итак, волосы, чудесные волосы Деллы упали вдоль ее плеч и заструились, точно каскад каштановой воды. Они достигли ее колен и окутали ее, словно мантией.

Вдруг нервным и торопливым движением Делла снова собрала волосы. После того минуту-две постояла в глубокой задумчивости, а тем временем несколько скупых слезинок скатилось на потертый красный ковер.

Она надела старый коричневый жакет. Надела старую коричневую шляпку. Затем завихрились юбки, сверкнули глаза, Делла шмыгнула в дверь, слетела со ступенек и очутилась на улице.

Она остановилась перед вывеской, на которой было написано следующее: «М-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос».

Мигом взлетела Делла на второй этаж и остановилась на площадке, с трудом переводя дыхание. Мадам, поразительно белой, холодной и неприятной, совершенно не подходило изящное «Софрони».

----- 4

<i>

— Вы купите мои волосы? — спросила Делла.

— Я покупаю волосы! — ответила та. — Снимите шляпу и дайте мне взглянуть на ваши.

Снова заструился каштановый каскад.

— Двадцать долларов, — молвила мадам, опытной рукой взвешивая волосы.

— Давайте скорее деньги! — сказала Делла.

А затем, в продолжение целых двух часов, она парила по городу на розовых крыльях. Простите эту метафору и затем позвольте сказать вам, что Делла перерыла чуть ли не все магазины в поисках подходящего подарка для Джима.

Наконец, она нашла то, что ей было нужно. Несомненно, это было сделано для Джима — и только для него. Подобной вещи не было больше ни в одном магазине, а она побывала повсюду. Это была карманная платиновая цепочка, очень простого и скромного рисунка, которую только знаток оценил бы по-настоящему, несмотря на отсутствие мишурных украшений. Именно так выглядят стоящие вещи! Цепочка была вполне достойна часов. Как только Делла увидела ее, она тут же на месте решила, что должна купить ее для Джима. Цепочка была подобна ему. Благородство и высокая ценность — вот что одинаково характеризовало и Джима, и цепочку. Делла уплатила за подарок двадцать один доллар и поспешила домой с восьмьюдесятью семью центами в кармане. С подобной цепочкой Джим мог себя свободно чувствовать в любом обществе. Несмотря на высокое качество самих часов, Джим очень редко вынимал их на людях — из-за старого кожаного ремешка, заменявшего цепочку. Но теперь все пойдет по-иному!

Когда Делла вернулась домой, ее возбуждение мгновенно уступило место осторожности и рассудку. Она вынула щипцы для волос, зажгла газ и энергично принялась за ремонт повреждений, произведенных ее благородством и любовью. Ах, дорогие друзья, какая это была тяжелая работа!

----- 5

<i>

Через сорок минут ее голова покрылась мелкими завитушками, которые сделали ее удивительно похожей на лохматого школьника. Она бросила долгий, внимательный и критический взор на свое изображение в зеркале.

— Если Джим сразу не убьет меня, — сказала она самой себе, — то скажет, что я похожа на хористочку с Кони-Айленда. Но что я могла поделать! Что я могла поделать с одним долларом и восьмьюдесятью семью центами в кармане?

К семи часам вечера кофе был готов, и на газовой плите уже стояла сковородка для жаренья котлет. Джим никогда не опаздывал. Делла сложила цепочку, крепко зажала ее в руке и села за стол поближе к двери, в которую всегда входил Джим. Вдруг она услышала шум его шагов по лестнице и на миг побелела, как полотно. У нее была привычка произносить молитву касательно самых незначительных будничных вещей, поэтому она прошептала:

— Господи Боже, сделай так, чтобы Джим и теперь нашел меня хорошенькой!

Дверь открылась, пропустила вперед Джима и закрылась. Джим выглядел похудевшим и очень серьезным. Бедный мальчик! Всего только двадцать два года, а уже обременен семьей! Ему необходимо было новое пальто. Перчаток у него тоже не было.

Он остановился у дверей, точно сеттер, внезапно почуявший куропатку. Джим устремил пристальный взор на Деллу, и как Делла ни старалась, она никак не могла прочесть это выражение. Она испугалась насмерть. Во взгляде Джима не было ни гнева, ни удивления, ни порицания, ни ужаса — словом, ни единого из тех чувств, которых ждала Делла. Он просто стоял против нее и не отрывал от ее головы какого-то странного, незнакомого, необычайного взора.

----- 6

<i>

Делла выскочила из-за стола и побежала к нему.

— Джим, дорогой мой! — взмолилась она. — Ради всего святого, не гляди на меня так! Я срезала волосы и продала их потому только, что не могла встретить Рождество без того, чтобы не купить тебе подарка! Они у меня опять отрастут! Ради бога, не волнуйся: увидишь, что они отрастут! Ничего другого я не могла сделать! А что касается волос, то они растут так быстро… даже чересчур быстро. Ну, Джим, скажи мне: «Счастливого Рождества!» — и будем веселиться! Ах, если бы ты только знал, какой замечательный, какой чудесный подарок я приготовила тебе!

— Значит, ты остригла волосы? — спросил Джим с таким видом, точно после самой напряженной работы ума не мог все-таки уразуметь такой простой и очевидный факт.

— Да, остригла и продала их! — ответила Делла. — Разве же ты из-за этого не так любишь меня, как раньше? Ведь, хоть и без волос, я осталась та же самая и такая же самая!

Джим оглядел всю комнату.

— Итак, ты говоришь, что твоих волос уже больше нет? — снова, почти с идиотским видом спросил он.

— Напрасно ты ищешь их здесь! — сказала Делла. — Ведь я же ясно говорю тебе, что я продала их! Сегодня — сочельник! Пойми же это, дорогой, и будь ласков со мной, потому что я сделала это только для тебя! Очень может быть, что мои волосы уже разделены и рассчитаны, — продолжала она с серьезной нежностью, — но нет на свете такого человека, который бы мог подсчитать мою любовь к тебе!.. Джим, жарить котлеты?

----- 7

<i>

Казалось, Джим вышел, наконец, из состояния столбняка и крепко прижал к своей груди Деллу. Очень прошу вас, бросьте на десять секунд ваш внимательный взор на какой-нибудь другой предмет в комнате. Восемь долларов в неделю или миллион в год — какое значение это имеет? Математик или остряк дадут вам совершенно неправильный ответ. Волхвы принесли в свое время очень ценные дары, но и среди тех даров не было подобного этому. Это туманное утверждение разъяснится впоследствии.

Джим вынул из своего кармана какой-то пакет и бросил его на стол.

— Делла, — сказал он, — я не хочу, чтобы ты ложно истолковала мое поведение. Меня совершенно не волнует, что ты сделала со своими волосами: остригла ли ты их, побрила ли или просто-напросто помыла шампунем. Из-за такой мелочи я не стану меньше любить мою дорогую девочку. Но если ты потрудишься и развернешь этот сверток, то сразу поймешь, почему я в первую минуту так вел себя.

Белые проворные пальцы очень живо справились с веревочкой и бумагой. И тотчас же раздался восторженный крик радости, который — увы! — слишком скоро и чисто по-женски сменился истерическими слезами и воплями, потребовавшими от хозяина квартиры, чтобы он немедленно пустил в ход все имеющиеся в его распоряжении успокоительные средства. Потому что на столе лежали гребни — целый набор боковых и задних гребней, которыми Делла уже очень давно любовалась, видя их часто на одной из витрин на Бродвее. Это были великолепные гребни, настоящие черепаховые, с блестящими украшениями по бокам, вполне подходящие для таких же великолепных, но, к сожалению, остриженных волос Деллы. Это были очень дорогие гребни. 

----- 8

<i>

Делла прекрасно знала это, и сердечко ее долго и страстно рвалось к ним без малейшей надежды на то, что она когда-нибудь в сей жизни будет обладать ими. И вот сейчас они лежат перед ней, однако уже нет волос, которые эти желанные гребни должны были украшать…

Но она прижала их к своей груди и, наконец, собралась с силами, подняла головку, поглядела на них затуманенными глазами и с улыбкой сказала:

— Джим, у меня страшно быстро растут волосы!

И тут же на месте подскочила, как кошка, и закричала на всю комнату:

— О! О!

Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка! Она порывисто протянула ему этот подарок на своей раскрытой ладони. Казалось, что на тусклый драгоценный металл упало сияние ее яркого и страстного духа.

— Ну, Джим, разве не прелесть? Имей в виду, что я перерыла буквально весь город. Теперь ты сможешь вынимать их сто раз в день. Дай-ка сюда часы! Я хочу посмотреть, как они выглядят с цепочкой!

Но вместо того чтобы исполнить приказание, Джим опустился на софу, заложил руки за голову и улыбнулся.

— Знаешь, что, Делла, я скажу тебе, — промолвил он, — я предложил бы на время отложить наши подарки в сторону. Для настоящего момента они слишком хороши. Я продал часы, чтобы купить тебе гребни. А теперь, дорогая моя, время жарить котлеты.

<b

— О’Генри

 ✔✔

(⌐■_)

<i>

Дореволюционная Россия. Великий портной Исаак Шафран говорит сыну: — Сёма, у меня к тебе мужской разговор. Когда ты окончил гимназию и захотел учиться наукам, я послал тебя в Кембридж. Ты закончил первую ступень и поступил в Оксфорд. Потом тебя взяли в Гарвард, где ты блестяще защитил диссертацию. Всё это хорошо, но ты уже вырос, сынок, и пора определиться в этой жизни. Так каким ты хочешь стать портным: мужским или дамским?


✔✔

 

И снова о Вишневском


"Жизнь надо прожить так, чтобы люди брали твою фамилию, имя и бороду"

<b>

Алексей Бекетов

 ✔✔Именины

┌─┐┌──┐

└─███─┘

┌─███─┐

└─┘┼└─┘

───┼───  &emsp; <b>  Именины </b>  14 сентября

▪Марфа▪ («Госпожа», «хозяйка»)

▪Наталья▪ («Родная»)

▪Семен▪ («услышанный Богом»)

▪Татьяна ▪ («Устроительница», «учредительница»)

 ✔✔День слушания шорохов

 ⠁⠂⠃⠄⠅⠆⠇⠈⠉⠊⠋⠌⠍⠎⠏⠐⠑⠒⠓⠔⠕⠖⠗⠘⠙⠚⠛⠜⠝⠞⠟⠠⠡⠢⠣⠤⠥⠦⠧⠨⠩⠪⠫⠬⠭⠮⠯⠰⠱⠲⠳⠴⠵⠶⠷⠸⠹⠺⠻⠼⠽⠾⠿⡀⡁⡂⡃⡄⡅⡆⡇⡈⡉⡊⡋⡌⡍⡎⡏⡐⡑⡒⡓⡔⡕⡖⡗

⡘⡙⡚⡛⡜⡝⡞⡟⡠⡡⡢⡣⡤⡥⡦⡧⡨⡩⡪⡫⡬

⡭⡮⡯⡰⡱⡲⡳⡴⡵⡶⡷

⡸⡹⡺⡻⡼&emsp;   <b> День слушания шорохов</b> 

<i>


Шорохи подобны нерассказанной сказке, которая вот-вот проявится. Шорохи - это музыка ночных шуршунчиков, которые расчесывают перья лунных птиц. Но это - ночью. А днём они маскируются, прячутся от нас за ревом пожарных сирен, гудками трамваев, топотом тысяч ног, и голосами прохожих. И все же, если прислушаться... Шорох шин, спешащего на свидание авто, вкрадчивый шорох шагов любимой, шорох листвы, шепчущейся с ветром, шорох дыхания кота, притаившегося в засаде...

***

Нас мало — юных, окрыленных,
не задохнувшихся в пыли,
еще простых, еще влюбленных
в улыбку детскую земли.

Мы только шорох в старых парках,
мы только птицы, мы живем
в очарованья пятен ярких,
в чередованьи звуковом.

Мы только мутный цвет миндальный,
мы только первопутный снег,
оттенок тонкий, отзвук дальний, —
но мы пришли в зловещий век.

Навис он, грубый и огромный,
но что нам гром его тревог?
Мы целомудренно бездомны,
и с нами звезды, ветер, Бог.

—  Владимир Владимирович Набоков

***

„Чу! шорох ― я смотрю: вокруг гнилого пня“ 

—  Аполлон Николаевич Майков

***
„У осени есть два безошибочных звука… Шорох хрустящих листьев, гонимых порывистым ветром вдоль улицы, и скороговорка стаи мигрирующих гусей.“ 

—  Хэл Борланд

***

У одних людей ход мыслей, у других — шорох мыслишек.

***
Утомляют праздники с годами,
 Мне теперь уж во сто крат милее
 Шорох павших листьев под ногами. 
Налетайте, ничего не жалко, 
Не браня дождливую погоду,
 На пылающих аллеях парка
 Обретаю нынче я свободу.
 —  Борис Леонидович Пастернак



 ✔✔

▨ ▧ ▦

<b> Николай Заболоцкий </b>

<i>

"Екатерина Васильевна была лучшая женщина, которую я знал в своей жизни...", </i>- писал друг семьи Заболоцких Евгений Шварц.

Именно на плечи Екатерины Васильевны легли все заботы после ареста поэта в 1938 году. Высланная из Ленинграда в Уржум (Вятка), она искала подработку, чтобы прокормить детей и посылать хоть что-то мужу в лагерь. Все без исключения знакомые и друзья вспоминают, что без Екатерины Васильевны, без ее самоотверженности, семья бы погибла.


Ценил ли это ее муж? В общем да, но его письма из тюрьмы и лагеря полны только бытовыми подробностями и просьбами...

В 1944 семья воссоединяется. Вроде бы все хорошо и даже постепенно к поэту возвращается признание, а с ним достаток и комфорт. Как вдруг почти 50-летняя Екатерина Васильевна влюбляется и уходит к другому - к писателю Василию Гроссману.

<i>

Откинув со лба шевелюру,
Он хмуро сидит у окна.
В зеленую рюмку микстуру
Ему наливает жена.

Как робко, как пристально-нежно
Болезненный светится взгляд,
Как эти кудряшки потешно
На тощей головке висят!

С утра он все пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.

А скрипнет под ней половица,
Он брови взметнет,- и тотчас
Готова она провалиться
От взгляда пронзительных глаз.

Так кто же ты, гений вселенной?
Подумай: ни Гете, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант.

О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?

Но коль ты хлопочешь на деле
О благе, о счастье людей,
Как мог ты не видеть доселе
Сокровища жизни своей?

⧚⧚⧚   ⧚⧚⧚

 <b> 

Сергей Николаевич Марков</b>  (12 сентября 1906 — 4 апреля 1979) - прекрасный, недооцененный поэт; узник советского ГУЛАГа.

* * *
<i>
Мороз и снег придуманы не зря —
Чтоб охладить не одного витию;
Не зря у нас одни фельдъегеря
Исследуют огромную Россию.

К чему Гумбольдт, когда есть Бенкендорф?
О, страшный край морозов и оков,
Где на ветру декабрьском стынут слезы,
Воротами, отворенными в ад,
Шлагбаумы сибирские скрипят,
Звенят протяжно мерзлые березы!

Попробуй пикни. Только шевельнут
Одним перстом, затянутым в перчатку,—
Умчат в Пелым, Березов иль Камчатку,
Куда китов гоняет алеут...

1937

Публикация Victoria Chulkova

✔✔

 Картинная галерея 

Картина:  Зюганов зажигает свечки в Храме. 

Ленин разглядывает картину.

«Ленин в музее созерцает страшное видение фантастического будущего».
Холст, елей, парафин, огонь, песок, пустота, 2021 г.

✔✔

 ┻┳|      

┳┻|__

┻┳| .)

┳┻|

┻┳|&emsp; <b> Человечек за забором</b>

<i>

В России - в нашей прежней России - было одно странное явление, изумлявшее меня с ранних лет. Это было - как бы сказать? - какое-то особое «общественное мнение». Я его слышал постоянно - этот торжествующий голос «общественного мнения», и он казался мне голосом какого-то маленького и противного человечка за забором... Жил человечек где-то там, за забором, и таким уверенным голоском коротко и определенно говорил свое мнение, а за ним, как попугаи, повторяли все, и начинали кричать газеты.


Эта российская странность была поистине особенная и отвратительная. Но откуда брался этот господин из-за забора, с уверенным голоском?

Н.А.Римский-Корсаков создает свои чудесные оперы - «Снегурочку», «Псковитянку», «Садко».

- Не годится, - говорил человек за забором, - не нужно, плохо...

И опер не ставят. Комитет императорского театра находит их «неподходящими». Пусть ставит их в своем частном театре Савва Мамонтов. Голос за забором твердит: «Не годится».
За ним тараторят попугаи: «Мамонтов зря деньги тратит, купец не солидный».

Другие примеры: Чехов Антон Павлович, писатель глубокий. А господин за забором сказал:

- Лавочник!

Или вот Левитан - поэт пейзажа русского, подлинный художник, мастер, а тот же голосок шепотком на ухо:

- Жид.

И пошла сплетня: и Школы-то Левитан не кончил, и пейзажи-то Левитана не пейзажи, а так, какие-то цветные штаны (остроумно, лучше не придумать!).

Да разве один Левитан? И Головин, и аз грешный тоже «не годились». Человечек за забором отрезал:

- Декаденты.

И поехало. А что такое «декаденты» - неизвестно. Новое, уничижительное. Вот и крестил им человечек кого попало.

А когда приехал в Москву Врубель, так прямо завыли: «Декадентщина, спасите, страна гибнет!» Суворин, Грингмут, «Русские ведомости» - все хором...
Видно, человек за забором вовсю работал.

----- 2
<i>
А вот и Шаляпин. Поет он в Частной опере - ставят для него «Псковитянку», «Хованщину», «Моцарта и Сальери», «Опричника», «Рогнеду». Но голос за забором хихикает:

- Пьет Шаляпин...

Лишь бы выдумать ему что-нибудь свое, позлее, попошлее, погаже - ведь он все знает, все понимает...

И кому кадил он, этот человечек, кому угождал - неизвестно. Но деятельность его была плодовита. Он поселял в порожних головах многих злобу, и она отравляла ядовитой слюной всех и вся...

Когда я поступил художником в императорский театр, господин за забором оказался тут как тут. При первых же моих оперных и балетных постановках на меня полились, как из ушата, помои в расчете на поддержку «общественного мнения». Газеты хором неистовствовали...

«Новое время» и «Русские ведомости» заодно с «Московскими». Красота! Человечек за забором работал. А в театре лица артистов были унылы. Малый театр волновался, балетные рвали на себе новые туники. Не нравились «декадентские» костюмы. Плакали, падали в обморок...

Артист Южин в «Отелло», по укоренившейся традиции, выходил в цветном кафтане с золотыми позументами и почему-то в ярко-красных гамашах - похож был на гуся лапчатого. Я попросил его изменить цвет гамаш. Он обиделся, а успокоился только тогда, когда я заявил:

- У Сальвинии - белые, как же вам в красных? Поверивши, он долго жал мне руку:

- Пожалуй, вы правы, но все так против... «Все» - вот оно, «общественное мнение».

Вспоминаю я еще случай. В Большом театре в «Демоне» Рубинштейна грузинам почему-то полагалось быть в турецких фесках - назывались они «бершовцами», по имени Бершова, заведующего постановочной частью.

Бершов мужчина был «сурьезный», из военных. На репетициях держал себя, как брандмайор на пожарах, и, осматривая новую постановку, выкрикивал: «Декораторы, на сцену!»

----- 3
<i>
Декораторы выходили из-за кулис, опустивши голову, попарно. Было похоже на выход пленных в «Аиде» на гневные очи победителя.

- Отблековать повеселей, - кричал Бершов. - В небо лазури поддай!.. Он был в вицмундире, в белом галстуке, при орденах, и расторопностью хотел понравиться Теляковскому, новому директору. Но произошел случай, который его расстроил навсегда. В этом случае повинен я.


Неизвестно, с какой стати в постановке «Руслан и Людмила» в пещере финна ставили большой глобус, тот яке, что и в первой картине «Фауста».
Придя в Большой театр на репетицию «Руслана», я позвал Бершова и спросил его:

- Кто такой финн и почему у него в пещере глобус?

Бершов только посмотрел на меня стеклянными глазами, а машинист, которого звали Карлушка, ответил за него:

- Глобус ставят финну, потому он волшебник-с, как и Фауст.

- Уберите со сцены глобус, - сказал я рабочему-бутафору.

Когда бутафоры уносили глобус, артисты, хор, режиссеры смотрели на меня и на глобус с боязливым удивлением и любопытством. Потом шепотом говорили, что, пожалуй, верно, глобус не при чем у финна. А режиссеры из молодых, окрыленные моей смелостью, доказывали, что и при Фаусте не было глобусов. Перестали ставить глобус и в лабораторию Фауста.

Но человечек за забором продолжал работать. И вот «Русские ведомости», профессорская газета, с апломбом поставила точку над «i» - воспользовалась первым поводом для уличения меня в полном невежестве.

Дело было так. При постановке «Демона» Рубинштейна я поехал на Кавказ и писал этюды в горах по Военно-Грузинской дороге. Эскизы мои изображали серые огромные глыбы гор ночью: скалы, ущелья, где Синодал видит Демона и умирает, сраженный пулей осетина...
Мне хотелось сделать мрачными теснины ущелья и согласовать пейзане с фантастической фигурой Демона, которого так мастерски исполнял Шаляпин.

----- 4
<i>
Высокую фигуру Шаляпина я старался всеми способами сделать еще выше. И действительно, артист в моем гриме, на фоне такого пейзажа казался зловеще-величественным и торжественным.

Тогда-то «Русские ведомости» и написали свою злостную критику:

«На постановку «Демона» тратятся казной деньги, на Кавказ посылается художник Коровин, а он даже не удосужился прочесть поэму нашего гениального поэта Лермонтова. В поэме «Демон» слуга обращается к князю Синодалу:

Здесь под чинарой бурку расстелю,
И, уснув, во сне Тамару узришь ты свою...

А Коровин чинары не изобразил. Какая дерзость так относиться к величайшему поэту земли русской! Вот какое невежество приходится терпеть от новых управителей образцового театра».

Конечно, все это было чистейшим вздором: денег на поездку я не брал, а ездил на свой счет. Но дело не в этом. Ошеломил меня больше всего упрек в незнании и Лермонтова, и я написал в редакцию «Русских ведомостей» письмо, в котором выражал свое удивление и огорчение - как могла профессорская газета принять вышеприведенные вирши оперного либреттиста за поэму Лермонтова? Тогда приехал ко мне Н.Е.Эфрос и просил забыть эту «ошибку».


Однако «Русское слово», к великому конфузу «Русских ведомостей» письмо мое напечатало. А вслед за тем получил я повестку, приглашающую меня в отдел министерства внутренних дел...

Во дворе большого дома, напротив Страстного монастыря, - крыльцо. Звоню. Дверь открывает жандарм. Я показываю ему повестку.

- Пожалуйте, - говорит жандарм и ведет меня по коридору, по обе стороны которого - двери; одна из них отперта, и в комнате сидит дама в глубоком трауре, а перед ней жандармы роются в чемоданах.

В конце коридора мне показали на дверь.
- Пожалуйте!

----- 5
<i>
Я вошел в большую комнату. Ковер, письменный стол. Прекрасно одетый господин с баками встает из-за стола, с любезной и сладкой улыбкой рассыпается в приветствиях.

- Очень рад, ну вот, Константин Алексеевич, так-с!

- Я получил от вас повестку, - начинаю я.

- Ну да. Так-с. Но это не я писал. Пустяки-с. Маленькая о вас справочка из Петербурга. Вы так нашумели, все газеты кричат. Вот, например, статья Александра Павловича Ленского...

И он сделал серьезное лицо.

- Вы ведь знаете Александра Павловича? Артист божией милостью. Как играет. Боже мой! Я, знаете, плачу. И вот он - тоже, Карл Федорович Вальц, маг и волшебник - тоже... Согласитесь! Ах, что ж это я? Садитесь, пожалуйста...
- Так вот, - продолжал он, - от вас нужно нам маленькое разъяснение... Сигары курите?

И он пододвинул мне серебряный ящик с сигарами и сам закурил.

«Какой любезный человек, - подумал я. - Как расчесан, какая приветливость! Приятный господин!» А в голове мелькнуло: «Не этот ли и есть человек за забором?»

- Нам нужно от вас, Константин Алексеевич, - как ни в чем не бывало заговорил он опять, - узнать...

Тут он многозначительно запнулся и затем медленно докончил:

- Какая разница между импрессионизмом и социализмом?

По правде сказать, я не знал, что такое социализм, а импрессионистами мы, художники, называли отличных французских мастеров, писавших с натуры картины, полные жизненной правды и радости. Знал я, конечно, также про существование разных социальных учений, но никак не подозревал, что между тем и другим есть что-нибудь общее.
Так я приблизительно и ответил.

- Ну вот, так и запишем, - сказал мой собеседник и стал писать.
- А скажите, - обратился он ко мне опять, - почему импрессионизм явился как раз в одно время с социализмом?

-----6
<i>
Я ответил: «Не знаю». И с досады пошутил:

- Впрочем, может быть, открытие Пастером сыворотки от укуса бешеных собак как раз совпадает с днем вашей свадьбы? Почему бы?

- Так-с, - ответил он. - Но я бы просил вас быть искреннее. Он встал и быстро зашагал взад и вперед по комнате. - Я тут не при чем, - повторил он. - Но вот-с, запросец из Петербурга. Согласитесь, могут быть осложнения. Вам это не будет приятно.

- Что же это: допрос? - осведомился я.

- Ну, допрос, не допрос, а... разъяснение. Вот видите, и «Русские ведомости» - тоже. Даже они-с, согласитесь! И весь театр и Грингмут. Согласитесь! Ленский - тоже. Вот что-с. Прошу вас, к завтрашнему утру приготовьте в письменной форме ваше определение импрессионизма и социализма и принесите мне. Напишите кратко, по вашему разумению. Ну-с, а теперь до свиданья. На дорожку сигару? Отличная сигара, кого-нибудь угостите.

Теляковский, бывший уже управляющим императорских театров, когда я рассказал ему об этом допросе, посмотрел на меня своими серыми солдатскими глазами и сказал:

- Вот оно, понимание красоты и искусства!

Он добавил:

- Подождите, я сейчас оденусь. Поедемте вместе.

----- 7
<i>
В зале дома генерал-губернатора к нам вышел великий князь Сергей Александрович, высокий, бледный, больной. Теляковский говорил с ним по-английски.
Великий князь обратился ко мне:

- Вы вошли в театр, где было болото интриг, рутина, и, конечно, вызвали зависть прежних. Ничего не отвечайте в министерство...

Через день ко мне приехал какой-то репортер и привез статью для Московских ведомостей, написанную в защиту моего направления. Эту чью-то статью я должен был подписать, якобы в свое «разъяснение».

Я оставил статью у себя для просмотра - против чего долго возражал репортер, - а на утро послал ее через нотариуса в редакцию «Московских ведомостей» с просьбой не писать от моего имени провокаторских статей.

Репортер примчался ко мне взволнованный и, горячась, объяснил, что писал статью он по указанию самого Грингмута.

- Не шутите с Грингмутом, вы его не знаете. О, разве возможно! Это столп! Патриот! С кем вы спорите, берегитесь!

«Вот он, милый человечек за забором», - подумал я опять.

А милый человечек все продолжал работать, неустанно хлопотал, развернулся вовсю: лгал, клеветал, доносил, все знал и жил, вероятно, неплохо. И поклонников у него была уйма...
Ах, как скучно на свете, на прекрасной земле нашей, от этого человечка за забором!
<b>
Константин Коровин

Федор Шаляпин и художник Валентин Серов

  (̅_̅_̅_̅(̲̲̲̲̲̅̅̅̅̅̅(̅_̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̲̅_̅()~&emsp;  <b>Актерская курилка

 </b> <i>

 Знаменитый бас Федор Шаляпин и художник Валентин Серов были очень дружны. И Шаляпин часто захаживал в мастерскую Серова.

При входе в мастерскую был у двери сбоку вбит гвоздь. Слуга Серова - Василий, входя, обычно всегда вешал на этот гвоздь картуз и, вытянувшись по стойке "смирно", слушал приказания.

И вот однажды шутник Шаляпин предложил Серову такую забаву... Они выдернули гвоздь и вместо этого Серов написал краской гвоздь и тень от него - на пустом месте.

- Василий! - крикнул Шаляпин.

Василий, войдя, по привычке хотел повесить картуз на гвоздь. Картуз упал. Он быстро поднял его и вновь повесил. Картуз опять упал.

Шаляпин, не выдержав, захохотал. Василий посмотрел на Шаляпина, на гвоздь, сообразил, в чем дело, молча повернулся и ушел.

Придя на кухню, он сказал обиженно:

- В голове у них мало. Одно вредное. С утра все хи-хи да ха-ха... А жалованье все получают во какое!