❀
❃ ❁ ❋
    ДЕНЬ ПАМЯТИ
 
  ❀ ❃ ❁ ❋
<i> <b>Григорий ЧУХРАЙ:
Я ЖИВУ В ЧУЖОЙ СТРАНЕ </b>
</i>
 
  ♨ ♨ ♨
<u> </u>
Пятнадцать лет назад не стало величайшего кинорежиссера современности,
народного артиста СССР, обладателя самого большого количества наград Григория
Наумовича Чухрая.
В этом году ему могло бы исполниться 95 лет. Григорий Чухрай
на сегодняшний день является абсолютным чемпионом мира среди обладателей
международных премий. У него – 101 премия! И это притом, что уникальный
режиссер за всю свою творческую жизнь снял всего 8 фильмов! Но каждый из них он
создавал по своему абсолютно авторскому сценарию. Он говорил о том, что всегда
снимал фильмы по собственным сценариям и просто не представляет, как можно
работать с чужими. Поэтому так нечасты были премьеры. Но зато почти все из них
стали определенными вехами в развитии отечественного киноискусства.
«Талантливый, но неуправляемый» — сетовало начальство по
поводу Чухрая, родоначальника «русской полки». Но он защищал не только
собственные произведения — в историю кино вошел знаменитый апокриф, когда
Чухрай в качестве председателя жюри Московского фестиваля отстоял «Восемь с
половиной»: главный приз все-таки увез Феллини (партийное руководство хотело
наградить фильм «Знакомьтесь, Балуев!», о котором сейчас мало кто помнит). Именно
Чухрай избавил нас тогда от международного скандала, за что ему грозило
исключение из партии, в которую он вступил прямо на фронте, где, по его словам,
«единственной привилегией было подниматься первым в атаку»
<i>
— …Великая Отечественная началась, как известно, 22 июня, а
уже утром 23-го я был в первый раз ранен. Еще не успел до конца вылечиться, как
немцы подошли к Харькову, и меня, двадцатилетнего сопляка, сразу назначили
командиром взвода. То есть присвоили офицерскую должность. Хотя такое повышение
льстило моему самолюбию, пехотного боя я не знал, и до сих пор со стыдом
вспоминаю, как плохо защищал Харьков. Да и бойцы во взводе были абсолютно
неопытны, необучены: если бы, не приведи Господи, случился тогда настоящий бой,
наверное, все побежали бы кто куда. А меня бы судили. Но тогда я боялся не
суда, а бесчестья. Но вообще-то я счастливчик: как только возникает безвыходная
ситуация, мне каким-то чудом удается ее избежать. Так и тут: нежданно-негаданно
объявили набор комсомольцев в воздушно-десантные войска. Обучали нас в городе
Ессентуки, и вот там-то из нас сделали настоящих «суперменов» — теперь мы уже
умели стрелять из любого положения, хоть из кармана, метать ножи, прыгать с
парашюта, с машины на полном ходу, могли выживать в тылу у немцев, группироваться
и все такое. В общем, универсальные солдаты. Вскоре нас бросили на задание,
которое было сорвано немцами, ребят уже в воздухе расстреляли, от 14 тысяч
осталось 240 человек... Это был такой кошмар...
<b>
— Мы вообще никогда не считались с человеческими потерями...
</b>
— Это неправда. То,
что сейчас говорят, что мы не умели воевать, а просто завалили своими трупами
всю Европу — полная чушь. Запад еще тогда хотел отнять у нас нашу победу, преувеличивая
роль союзных войск. Но ведь под Сталинградом, переломившим ход войны, умирали
одни русские, и до Берлина союзники «не дошли» умышленно, опять предоставив
умирать нам, штурмовавшим хорошо укрепленный город. Зато, когда в семидесятые я
снимал документальную картину «Память», задавая респектабельным господам в
Париже и Лондоне один-единственный вопрос — что они знают о сталинградской
битве? — все пожимали плечами.
<b>
— А вы сами были в Сталинграде?
</b>
— Прошел этот ад от начала до конца, и до сих пор удивляюсь,
что остался жив. Это почти невероятно. То, что там было, описать словами
нельзя, горел каждый сантиметр земли, от грохота орудий можно было оглохнуть.
<b>
— Вам, наверное, хотелось снять картину о Сталинграде?
</b>
— Я даже заявку, развернутую подавал, готовился
тщательнейшим образом, встречался с Рокоссовским, с Жуковым. Фантастический был
мужик! От него исходила такая мощь, и он обладал даром предвидения: всю Курскую
битву предсказал в деталях — за четыре месяца до ее начала, когда еще никто ни
сном ни духом. Что-то мистическое. А Рокоссовский, вот странно, был таким,
лиричным... Воин, и лиричный...
<b>
— Но снять картину
вам все-таки не дали... Почему?
</b>
— А у меня были плохие отношения с Главпуром, с большим
начальником по фамилии Епишев. Прочитав мою заявку, он мне так и сказал: нам,
говорит, не нужна окопная правда. Вы, мол, должны показать, как все были
счастливы этой победой. Кто, говорю, счастлив? Вы, может, и были счастливы —
те, кто в Москве сидел. А мы кроме усталости, ничего не чувствовали...
<b>
— Удивительно, как вам еще позволили сделать «Балладу о
солдате», с таким главным героем — обыкновенным солдатом...
</b>
— Добиться этого
было не так-то легко. Федоров, тогдашний начальник главка по производству
картин, вызвал меня и сказал, мол, как же так? Вы же сами были в Сталинграде? —
И вдруг какая-то мелочь: мальчик, девочка, ни одной батальной сцены... Но я сказал,
что очень хочу снять этот фильм. Я так много ребят потерял на войне, и Алеша —
собирательный образ, это свято для меня. И он пообещал мне не препятствовать.
Смету, правда, в пять раз сократили, но все-таки дали. Как я работал на этой
картине с актерами, Жанной и Володей, так больше ни с кем никогда не работал.
Меньше всего я их учил, как нужно играть, — просто рассказывал, к а к и е это
были ребята. Думал, если они поймут это, то с ними легко будет работать. И они
поняли. Но поскольку картина была сделана не по канонам ведомственной эстетики,
многие ее просто не приняли.
<b>
— Да что вы?! Ведь
это был успех тотальный, оглушительный, всемирный!
</b>
— Благодаря
счастливому стечению обстоятельств: Хрущев случайно увидел и говорит:
«Посылайте в Канны». А так все страшно тряслись, кроссворды разгадывали —
понравится начальству или не понравится? Как нужно реагировать? Ничего
непонятно.
<b>
— Молодец Хрущев.
Картину буквально осыпали призами.
</b>
— О некоторых я даже не догадывался. Только недавно Павлик*
мне сказал, что «Балладу» и на «Оскар» хотели номинировать. Но тогда холодная
война была в самом разгаре. Как-то прихожу к Баскакову, он тогда был
замминистра кинематографии, а он сидит, развалясь, курит и пепел стряхивает в
роскошную серебряную пепельницу в виде сомбреро. Я пригляделся — на пепельнице
выгравировано «За «Балладу о солдате». Я взял и вытряхнул пепельницу. И отдал
Вале Ежову, с которым мы вместе «Балладу» писали.
<b>
Ну а как складывалась судьба «Чистого неба»?
</b>
— Да тоже тяжелая судьба, чего там... Картина еще не была
готова, только вчерне смонтирована, а меня уже вызывает директор студии, Сурин,
с требованием показать ему материал. И хотя я отчаянно сопротивлялся, он таки
настоял. Просмотр был назначен на 10 утра, прихожу я на студию и вижу: стоит
Фурцева со всем своим синклитом. Я говорю, что, мол, не имею права
незаконченную картину показывать. Фурцева покраснела — но я же министр
все-таки! Нет, говорю, хоть вы и министр, по уставу студии не положено. Тогда
она отвела меня в сторонку, руки у нее дрожали от гнева, и вынула из сумочки
письмо, где черным по белому было написано, что автор, несмотря на все уважение
к моему таланту, не может скрыть от партии, что я готовлю плевок ей, то есть
партии, прямо в лицо...
<b>
— Кто это такой бдительный?
</b>
— Замдиректора нашей картины. Фурцева мне говорит: «И как я
теперь должна поступить? Я же обязана реагировать на сигнал!» (Тогда доносы
назывались «сигналами».) Короче говоря, пришлось картину в таком виде, с
дублями, несмонтированную, показывать. И Фурцевой, между прочим, понравилось.
Что и сыграло печальную роль в ее судьбе...
<b>
— Неужели Фурцеву сняли из-за «Чистого неба»?
</b>
— В том числе.
Хорошая она баба была и свое падение страшно переживала. Вены себе вскрыла.
<b>
— О боже... А картину запретили?
</b>
— Поначалу. Но
Фурцева все-таки как-то успела показать ее Хрущеву, и ему тоже понравилось.
<b>
— Тогда что, все
единолично Хрущев решал?
</b>
— А то вы не знаете. Мне еще повезло, потому что, несмотря
на весь свой ум — а Хрущев вопреки распространенному заблуждению дураком не
был, — человек он был малообразованный. Но мои картины ему почему-то нравились.
Да что там! Кроме Хрущева, хватало цензоров.
<b>
— Все-таки вам невероятно повезло в жизни — каким-то чудом
вы все время миновали цензуру, несмотря на все опалы. Да еще с таким
характером... Поражаюсь, как «Сорок первый» вышел на экраны? В такие времена?
Фильм, где белый офицер изображен с сочувствием? Чуть не как «положительный»,
как тогда говорили, герой?
</b>
— Когда картина была уже готова, мой соавтор, некто
Колтунов, настрочил на меня телегу. Мол, под этой белогвардейской стряпней он
не поставит своего честного имени. Пырьев, тогдашний директор студии, хороший
человек, вызвал меня, спросил, по сценарию ли я снимал, и я ответил, что не
совсем. Как он меня материл! Тогда ведь это строго было. Но обошлось.
<b>
— Ну а коллеги как
реагировали? Это ведь ваш дебют в большом кино.
</b>
— Когда картину уже
посмотрели на «Мосфильме», я как-то еду в троллейбусе и слышу — говорят о
«Сорок первом». Я так внимательно прислушивался, что и они заинтересовались:
«Вы что, знаете этого режиссера?» — Знаю, — говорю. — «Говнюк?» — «Абсолютный!»
<b>
— Ха-ха! Зачем вы
это сделали?
</b>
— Люблю делать
людям приятное, тем более если мне это ничего не стоит.
</i>
Беседовала Диляра ТАСБУЛАТОВА
04.05.2000
▪ Полностью прочитать
http://2000.novayagazeta.ru/nomer/2000/17d/n17d-s12.shtml
♨ ♨ ♨
