┈┈╱◥███◣.•*¨*•♪♫ ❤ ♩ ♪ ◆ ☆ ♫ ℓo√ﻉ ☊ ♬ ► ♭ ♮ ❢ ♯ ☆
┈┈│田│❤∩│❤―☆
<b>
«Теплые штаны для вашей мами!»
</b>
    <i>
Как же я люблю Одессу!
Я всегда ее любила — по книгам, ни разу в ней не бывав.
Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена — Бабель, Олеша,
Паустовский, Ильф и Петров?..
Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся
Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на ее
легендарных улицах и бульварах... Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м
меня — уже из Израиля — пригласили приехать в Одессу, выступить.
И вот — промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но
обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окна... Первая
наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может, грустно
подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь,
уныние и запустение...
С такими тяжелыми мыслями я взобралась в вагон пустого, по
вечернему времени, трамвая.
И первым делом увидела плакат, на котором была изображена
дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжен четверостишием:
Быть может, мечтая о сцене, о славе,
Она отступила от уличных правил,
Забыв, что подобная неосторожность
Буквально отрежет такую возможность!
Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное: «Все мущины — обманщики и притворщики!», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!»
Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное: «Все мущины — обманщики и притворщики!», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!»
///////////////////////////////////////////////////////////////////////2
<i>
А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный
лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии: «Для съемок нового
цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским
выражением лица». И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи, тут же
прочла в разделе «Спортивные новости»: «Вчера в Москве состоялся матч между
одесским „Черноморцем“ и местной футбольной командой».
Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, ее не размыли
дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции...
Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик. И
уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку
внутри вагона: «Соня, ты вошла, Соня?!» — «Она еще как вошла! Она уже трижды
мне на ногу наступила!»
Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он
висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени
говорил в микрофон: «Ну ты, холубой... поднимись же с подножки... Холубой, я ж
сейчас не знаю — шо будет... Тебя мамця не узнает, холубой...» Наконец, он
остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке, подбежал к
задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека!
Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас
побоище! Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек
повернул голову в профиль и сказал спокойно: «Не понял юмора!»
///////////////////////////////////////////////////////3
///////////////////////////////////////////////////////3
<i>
И еще одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае. Это
был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки.
Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая
есть ни что иное — как литературный миф... После этих ее слов в вагоне
воцарилась тяжелая пауза. Одесситы переглядывались и ждали — кто возьмет соло.
Наконец, маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал
задумчиво: «Да-а-а... коне-е-ечно... Одесса могла понравиться только такому
голодранцу, как Пушкин... Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью! А
вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не
смог бы даже такой старый еврей, как я!» И все вздохнули с облегчением, и
трамвай покатил дальше...
А объявления — одесские объявления! Таблички, дощечки,
записки... На дверях одной аптеки я видела целых два. Одно казенное: «Аптека
временно закрыта», другое рукописное, пониже: «Фима, заходи!»
А на дверях круглосуточной аптеки висел листок с написанным
от руки: «Слышу! Уже иду!»...
В те дни я просто гуляла и гуляла по Одессе, заглядывая в
какие-то лавки, посматривая в открытые окна, забредая во дворы... С одного
балкона свешивался по грудь старик в тельняшке, видно, из бывших моряков.
— «Хаю-ду-ю-ду, вашу мать! — орал он на ссорящихся во дворе
соседок. — Гуд морнинг, *ляди!»
////////////////////////////////////////////4
////////////////////////////////////////////4
<i>
И вот так, гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки
я услышала:
— Дама, зайдите! Такого вы еще не видали!
Я, конечно, вошла, и едва взглянула, поняла: да, такого я не
видала. Это была величавая женщина с лицом императрицы, невероятных габаритов.
Третий подбородок плавно переходил у нее в грудь, грудь — в живот, живот — в
колени. И все это расстилалось вокруг и занимало всю небольшую комнатку. А на
прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, какие
в народе называются «сотчные».
Увидев меня, она схватила огромные фиолетовые трико,
развернула баяном на своем могучем бюсте и страстно проговорила:
— Теплые штаны для вашей мами!
Я поняла, что не могу отсюда уйти без добычи.
— Скажите... — спросила я, замирая от блаженства... — а
моего размера у вас что-нибудь?..
Она смерила меня оценивающим взглядом и отрезала:
— Дама! Шо вы с себя строите?
— Понимаете... — проговорила я. — Вот если б на этой майке
были цветы...
— Да-а-ама! — пропела она презрительно. — Вам нужны цветы?!
Так по-са-ди-те их!
Именно в Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового
мастера, каких нигде уже не осталось. Накануне я сдуру купила часы,
легкомысленно забыв наставления Великого Комбинатора, что вся контрабанда в
Одессе делается на Малой Арнаутской. Само собой, на вторые сутки часики мирно
усопли. Так что, можно представить, с какой надеждой я кинулась к будке
часовщика.
В ней сидел маленький лысый старичок, с насаженным на глаз
картонным стаканом-линзой. Мой дед был точно таким часовщиком в Харькове,
поэтому я чуть не прослезилась.
/////////////////////////////////////////////////////////5
/////////////////////////////////////////////////////////5
<i>
— Боже мой! — воскликнула я. — Только в Одессе остались
такие часовые будочки.
Он поднял лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно
на меня посмотрел.
— Мадам... — грустно проговорил он. — От Одессы осталась
одна интонатия...
А взглянув на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:
— Вам нужен трамвай.
— Какой номер? — встрепенулась я, думая, что он направляет
меня в какой-нибудь Дом быта поблизости...
— А это вам без разницы, — ответил он без улыбки. —
Дождитесь трамвая и положите этот хлам на рельсы... Для развлечения.
Вообще, в этот, да и в следующие мои приезды со мной в
Одессе происходили разные забавные и трогательные случаи и встречи, о которых
когда-нибудь расскажу. Но самым страшным впечатлением был мой собственный вечер
в Израильском культурном центре. Ну, думала я, одесская публика должна быть
самой чуткой к юмору... Выступаю я легко, артистично, рассказываю много
смешного и, в общем, не утомляю публику своей прозой. Наградой мне обычно
бывает неумолкающий смех аудитории. Но тут... Внимательно и строго глядя на
меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную программу. Прошли полчаса... Я
поняла, что это — провал... Никогда в жизни мне не было так страшно и так
одиноко на сцене... Благодаря своему опыту «вечной выступальщицы», я дотянула
вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова... И тогда
из заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из
бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал:
— Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!
<b>
Дина Рубина
</b>http://izbrannoe.com/news/yumor/teplye-shtany-dlya-vashey-mami-//
