<b>Помним</b>
 
 
 
  ❖ ❦ ❥ ❖ ❧ ◥
❤
    Всеволод Мейерхольд
</b><i>
Карл Теодор
Мейергольд родился 9 февраля 1984 года в семье владельца винно-водочного
завода. В доме была нервная и какая-то неприятная атмосфера, вероятно, отчасти
навеянная удушливыми винными парами. Возможно, поэтому в 1896 году, отказавшись
от наследства и семейных связей, Мейерхольд предпринимает судьбоносный шаг —
бросает юридический факультет и поступает в филармоническое общество, в класс
Немировича-Данченко. Со своими учителями — Данченко и Станиславским —
Мейерхольд провёл 7 лет ученичества, в том числе — в новом, прогремевшем на всю
Москву театре — МХТ. Его учителя, как позже и он сам, хотели видеть в
Мейерхольде сырой материал, готовый подчиниться любому решению мэтра. Однако
молодой, но уже окрепший актёр с самого начала видел «свои» роли. Данченко,
строго соблюдавший традицию текстового театра, так никогда и не понял
Мейерхольда, а Станиславский, несмотря на все разногласия, в конце своего
творческого пути называл Мейерхольда своим единственным творческим наследником.
Фактически,
Мейерхольд и Станиславский могли бы быть одним творческим целым, отчего бы
театральное искусство только многократно выиграло. В пределах этой «единой
личности» театральные идеи непрерывно бы углублялись, переосмыслялись и
обновлялись. Никто бы не обвинял театр Станиславского в пресной
рафинированности, а Мейерхольда — в поверхностной эксцентричности и формализме.
Но сложилось так, как сложилось, и, за исключением коротких периодов общей
работы, критика развела Мейерхольда и Станиславского по разные стороны
театральной Москвы.
///////////////////////////////////////2
<i>
Отношения между учеником и учителем не воспринимались, по
мнению обывателей, между академичным Станиславским и эпатажным «звонарем»
Мейерхольдом не могло быть ничего общего. С обеих сторон действительно часто
звучали выпады относительно творческих методов, но ни разу ни один из них не
очернил другого. «Если я стал чем-нибудь, то только потому, что годы пробыл
рядом с ним. Зарубите это себе на носу! Если кто из вас думает, что мне
приятно, когда о Станиславском говорят дерзости, то он ошибается. Я с ним
расходился, но всегда глубоко уважал его и любил», — говорил Мейерхольд.
</i>
<i>
• Люди, которые
со всем согласны, — не лучшие граждане.
• Мастерство —
это когда «что» и «как» приходят одновременно.
• В школе
нельзя всему научиться — нужно научиться учиться.
• В шишкинские
сосны верят только шишкинские мишки. (о картине Шишкина «Утро в сосновом лесу»)
<b> Всеволод
Мейерхольд</b>
Как бы ни были
толсты и непроницаемы тюремные стены, как ни старались скрыть то, что творилось
в следовательских кабинетах, крики оттуда донеслись до нас. Сохранилось в досье
арестованного Всеволода Мейерхольда (расстрелян в 1940 г.) его письмо к
председателю Совета Народных Комиссаров Молотову
<i>
… Когда
следователи в отношении меня, подследственного, пустили в ход физические методы
(меня здесь били – больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз,
резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же
резиной били по ногам сверху, с большой силой… В следующие дни, когда эти места
ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим
красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что,
казалось, на больные, чувствительные места ног лили крутой кипяток, я кричал и
плакал от боли. Меня били по спине этой резиной, руками меня били по лицу
размахами с высоты) и к ним присоединили еще так называемую «психическую
атаку», то и другое вызвало во мне такой чудовищный страх, что натура моя
обнажилась до самых корней своих:
//////////////////////////////////3
<i>
В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные, чувствительные места ног лили крутой кипяток, я кричал и плакал от боли. Меня били по спине этой резиной, руками меня били по лицу размахами с высоты) и к ним присоединили еще так называемую «психическую атаку», то и другое вызвало во мне такой чудовищный страх, что натура моя обнажилась до самых корней своих:
Нервные ткани
мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа
оказалась нежной и чувствительной, как у ребенка; глаза оказались способными
(при нестерпимой для меня боли физической и боли моральной) лить слезы
потоками. Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться и
корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет ее хозяин. Конвоир,
который вел меня однажды с такого допроса, спросил меня: «У тебя малярия?» -
такую тело мое обнаружило способность к нервной дрожи. Когда я лег на койку и
заснул, с тем чтобы через час опять идти на допрос, который длился перед этим
18 часов, я проснулся, разбуженный своим стоном и тем, что меня подбрасывало на
койке так, как это бывает с больными, погибающими от горячки.
Испуг вызывает
страх, а страх вынуждает к самозащите.
«Смерть (о,
конечно!), смерть легче этого!» - говорит себе подследственный. Сказал себе это
и я. И я пустил в ход самооговоры в надежде, что они-то и приведут меня на
эшафот…
</i>
❖❖❖