<b>Помним</b>
 
 
 
❖ ❦ ❥ ❖ ❧ ❤
 
  <b> Василий Аксёнов
</b>
 
 ﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌
<i>
<b> Возвращенец
Аксенов
Зоя
Богуславская - о встречах и расставаниях на границе эпох</b>
Он уезжал в
Штаты знойным июльским предвечерьем 1980 года. На даче в Переделкино было много
народу. Все смеялись, травили анекдоты, но привкус истерики от сознания, что,
быть может, никогда не увидимся, ощущался, все нарастая. Прощание совпало со
свадьбой. Василий Павлович Аксенов вступал в новую жизнь. Впереди - необжитая
страна, новая женщина - Майя, которую он страстно полюбил, долго завоевывал.
В тот день все
переплелось: праздник любви, ожидание чуда и разлуки, горечь потери - все было
трагически непредсказуемо. От свадьбы остался снимок, где мы с принаряженным
Василием стоим в обнимку на фоне его машины, делая вид, что все прекрасно, что
он, наконец, вырвался, впереди свобода, новые ощущения, бытовой комфорт.
А за неделю до
этого, в нашей с А. Вознесенским квартире на Котельнической, мы яростно спорим
об их предстоящем отъезде. Василий и Майя, я и Андрей с перекошенными лицами,
бегая по комнате, бесполезно и безрассудно рассуждаем о путях и смыслах
нынешней эмиграции. Вернется, не вернется? Если б дано было заглядывать в книгу
судеб... Если б знать... Если б знать?..
- Ты не сможешь
там, - бледнея, настаивает Андрей, - без стихии русского языка, когда лица,
природа, запахи - все только в памяти. К тому же там и своих знаменитостей пруд
пруди.
- Ничего
подобного, - стиснув зубы, отвечает Майя, - там его будут почитать. Он не будет
слышать ежедневных угроз, телефонного мата. Господи, только подумать, что
кончатся придирки к каждому слову, травля цензуры! Уже сейчас американские
издательства спорят, кто первый напечатает его новую книгу.
- Ну да, -
ерничаю я, - 40 тысяч одних курьеров. Не будет этого! Каждая рукопись пройдет
невыносимо медленный процесс заказа рецензий, затем, даже если они
восторженные, подождут оценки внутренних экспертов издательства.
- Не в этом
дело, Заята (Зоя), - бубнит Вася. - Просто здесь больше невозможно. Давят со
всех сторон, дышать нечем.
Я знала, что за
этими словами Аксенова стоит жесткая предыстория, связанная с публикацией
романа "Ожог", самого значительного для него сочинения последних
десятилетий. Запрещенный цензурой в наших журналах, он уже был востребован
несколькими иностранными издательствами. Колебания автора были мучительны, он
начал тайную переписку по поводу возможной публикации "Ожога" на
Западе. Вскоре Аксенов был вызван в КГБ, где "по-дружески" его
предупредили: "Если выйдет эта антисоветчина за рубежом", его либо
посадят, либо вышлют. Смягчением жесткой альтернативы могло быть только согласие
Аксенова на добровольную эмиграцию в течение месяца. Угроза была реальной.
Мы хорошо
помнили, как десятилетие назад Н.С. Хрущев громил выставки художников
абстракционистов, альманах "Тарусские страницы", а во время
исторической встречи с интеллигенцией 8 марта 1963 г. орал, что вышлет Андрея
Вознесенского из страны:
- Почему вы
афишируете, что вы не член партии? - сорвавшись, размахивал вождь кулаком. -
Ишь ты какой, понимаете! "Я не член партии!" Он нам хочет какую-то
партию беспартийных создать. Здесь, знаете, либерализму нет места, господин
Вознесенский. Довольно!..
И тут Хрущев
увидел, что Аксенов не аплодирует: "А вы почему стоите молча? -
переключился он на Василия Павловича. - Мстите за смерть родителей,
Аксенов?" - "Никита Сергеевич, мои родители живы, - тихо поправил его
Василий Павлович. - Наша семья видит в этом вашу заслугу".
Хрущев метнул
гневный взгляд в сторону дезинформаторов, поставивших его в глупое положение, и
продолжил свою проработку. Этот спектакль "прилюдной" порки, быть
может, уникальный в советской культистории, соединил двух дерзких кумиров того
времени на всю оставшуюся жизнь.
Впоследствии
одну из своих книг Аксенов подпишет Вознесенскому: "Дорогой Андрей! Ты
помнишь, как мы стояли с тобой под куполом Голубого зала, где нам обоим было
так весело? С любовью, твой Васята".
А Вознесенский
вспоминает этот момент в стихах: "Первая встреча:/ облчудище дуло - нас не
скосило./ Оба стояли пред оцепеневшей стихией./ Встреча вторая: над черной
отцовской могилой/ я ощутил твою руку, Василий. /.../ Мы ли виновные в сроках,
в коих дружили,/ что городские - венозные - реки нас отразили?"
Конечно же,
столь яростный взрыв Хрущева против двух молодых писателей не был случаен. Его
подготовил донос польской писательницы Ванды Василевской, которая при личной
встрече с Хрущевым обвинила А. Вознесенского и В. Аксенова в идеологической
диверсии. Она процитировала интервью, которое они, будучи в Польше, дали их
ведущей газете, где посмели утверждать, что "социалистический
реализм" - не главный и не единственный метод советского искусства.
Так историческая
встреча главы страны с интеллигенцией обозначила жесткий водораздел в жизни
советских художников. Между "хрущевской оттепелью" 1961 года и
"горбачевской гласностью и перестройкой" 1985 года была вырыта черная
яма, в которую провалился целый пласт выдающихся творцов поколения 60-70-х
разных жанров и направлений.
После ареста и
ссылки И. Бродского (1972-й) и А. Солженицына (1973 год) под жесточайшим
давлением из страны выпихнули: В. Войновича, Г. Владимова, Ю. Алешковского, А.
Галича, С. Довлатова, М. Барышникова, Р. Нуриева, М. Шемякина, Н. Макарову, Ю.
Купера, О. Целкова, Л. Збарского, И. Рабина, О. Иоселиани, П. Лунгина и многих
других ныне почитаемых классиков XX века.
Аксеновы
уезжали в 1980-м, когда, казалось, движение на Запад несколько замедлилось.
Однако ж они претерпели на границе все те издевательства чиновников, отбиравших
рукописи, картины, магнитофонные записи, которые сопутствовали вынужденным
эмигрантам...
***
Когда Аксенов
попал в Америку, наше общение не прекратилось. Так случилось, что его приезд в
Нью-Йорк совпал с моим пребыванием в Колумбийском университете, на два месяца я
была приглашенным "гостем-писателем" для работы над книгой
"Американки"... Одним из самых памятных для меня было наше
пересечение - в момент тягчайшей драмы в жизни Аксенова. В тот день он узнал из
газет и телефонных звонков, что лишен российского гражданства.
Мы сидим с ним
в столовой Колумбийского университета для профессоров. В США питание студентов
и преподавателей осуществляется раздельно. - Преступники! - кричит Аксенов, не
обращая внимания на жующих коллег. - Нельзя человека лишить Родины!.. Они хотят
перечеркнуть мою жизнь за все прошедшие годы, мои книги, родителей, магаданское
детство в Костромском приюте, сына Лешку (Кита в его рассказах), который продолжает
жить в Союзе.
Мне нечего
возразить, я полностью разделяю его возмущение. Потом мы еще долго бродили
вдоль темной набережной, влажные ветки парка щекотали лицо. Мы оба не знали,
что отнятое гражданство - лишь эпизод долгой творческой жизни писателя
Аксенова.
...И вот он
вернулся, стал жить в своей стране с Майей, в одном городе с детьми - Алешей и
Аленой. Им дали квартиру в высотке на Котельнической набережной, и теперь наша
с Андреем квартира была прямо над ними.
***
Личная история,
как бывает, вернулась на круги своя...
Мы были
свидетелями начала романа Аксенова с Майей. Они приехали из Ялты поездом,
вместе с Беллой Ахмадулиной, веселясь всю дорогу. Аксенов и Майя решили не
расставаться, у обоих были семьи. Майя и Роман Кармен жили с нами в одном доме,
все в той же высотке на Котельнической. Я подружилась с Майей, она часто
прибегала ко мне в ужасе от создавшейся ситуации. Казалось, ничто не
предполагало ее развода с Карменом, самым высоко взлетевшим создателем
документального кино. Роман Кармен был своего рода легендой, очевидец испанских
событий, друг Хемингуэя и Кастро, он запечатлел уникальные кадры Великой
Отечественной войны.
Золотоволосая
Майя вызывала восхищение у светского общества молодостью, темпераментом,
удивительно проницательным умом. Она ушла к Аксенову на пике его опалы, его
единственный нарядный прикид для свадьбы был привезен из Америки ею. И с тех
пор они не расставались никогда. Его главная героиня "красотка" - это
всегда Майя в разных вариациях. В одной из своих пьес (кажется, в
"Цапле") он изобразил Майю и нас всех в качестве девиц на все вкусы.
- В конце 60-х,
- вспоминал Аксенов, - перелом в моем мироощущении был отчасти связан с общим
поколенческим похмельем (Чехословакия, брежневизм, тоталитаризм). Мне казалось,
что я проскочил мимо чего-то, что могло осветить мою жизнь и мое письмо. И вот
тогда, в 1970-м, в Ялте я встретил Майю. Мы испытали очень сильную
романтическую любовь, а потом это переросло в духовную близость. Она меня знает,
как облупленного, я ее меньше, но оба мы, особенно теперь, в старости,
понимаем, на кого мы можем положиться...
Кроме
московского жилья у четы Аксеновых на Западе оставались две рабочие квартиры -
одна в Вашингтоне, другая на берегу океана в Биаррице, по существу мастерская
художника.
***
Годы шли, почти
всем, кто пострадал из-за "Метрополя", время воздало. Писатели
вернулись почти все, судьба отблагодарила их за преследования повышенным
вниманием окружающих, увеличением тиражей книг, всеобщей любовью и
востребованностью. Казалось, справедливость восторжествовала... Но кто
вычислит, скольких замыслов, любвей и привязанностей, опыта, потерянной радости
общения и недостатка в творческих связях может стоить художнику эмиграция?
"Как
описать все не в письме, заменяющем все, что отнято в художестве, - жалуется в
письме к Аксенову в Вашингтон Белла Ахмадулина из Москвы, - видеться, болтать,
говорить и оговариваться, или надо всегда писать письмо Вам?.. Любимые мои и
наши! Простите сбивчивость моих речей, моя мысль о Вас - постоянное занятие мое,
но с чего начать, чем кончить - не ведаю"... Ее муж, художник Борис
Мессерер, присоединяется, рифмуя: "Вот новый день, который вам пошлю/
оповестить о сердца разрыванье,/ когда иду по снегу и по льду/ сквозь бор и
бездну между мной и вами".
"Васька, поздравляю
тебя с днем рождения, - в другой раз пишет Белла Ахмадулина. - Я очень скучаю
по тебе и, как всегда, переговариваюсь с тобой "через сотни разъединяющих
верст". И позднее, когда уже тяжко хворала, ставила себе диагноз:
"Душа - пересилила организм"...
***
- Как ты
оцениваешь американский период своей жизни? - спрашиваю Аксенова перед самым
его возвращением в Россию. - Я имею в виду преподавание в университете,
сочинительство, саму Америку.
- Я отдал 21
год жизни "американскому университету", точнее, преподаванию рус-лита
и своей собственной фил-концепции мальчикам и девочкам (иногда и почтенного
возраста) из разных штатов и стран. Университетский кампус для меня самая
естественная среда, но сейчас я уже подумываю об отставке. Где буду проводить больше
времени, еще не знаю.
Вспоминаю более
поздний наш разговор, когда он уже много времени проводил в Биаррице и в
очередной раз вернулся в Москву. Традиционно мы сидим в ЦДЛ, попиваем соки и
водичку. О том, как Василий Павлович "завязал", было много версий. На
самом деле я уже излагала не раз, как лично была свидетелем его беседы с
врачом, мгновенно остановившей его возлияния. Сегодня он мог отведать бокальчик
вина, не более.
Аксенов делил
себя, свое время на несколько равноправных кусков. "Мы живем на два дома,
- объяснял он, - в Вашингтоне и в Москве. Сейчас к этому еще присоединился
маленький домик в Стране Басков. Постоянно забываешь, где оставил свитер или
штаны. "Майя, ты не знаешь, где мой костюм, тот, другой?" А она
отвечает: "А ты не помнишь, Вася, где мой плащ висит, на Котельниках или в
Фэрфаксе?"
- Почему во
французской Биаррице тебе пишется лучше, чем в Москве?
- Потому что в
Биаррице за письменным столом у меня только один собеседник, - улыбается
Аксенов. - В России слишком много собеседников, и я забалтываюсь. Порой у меня
ощущение, что сочинительство и эмиграция понятия довольно близкие.
- Ну уж. Но ты
часто выглядишь абсолютно счастливым. Когда, в какие минуты это с тобой
происходит?
- В процессе
написания романа, - крайне серьезно заявляет Аксенов. - Пока я пишу его, я
абсолютно счастлив. Мне довольно грустно, когда я с ним прощаюсь. Понимаешь, в
новом романе я создаю особенный мир и только из тех персонажей, которые мне
интересны...
Не помню
Аксенова небрежно одетым, в помятом костюме или застиранной рубашке. В его
прикиде всегда "фирма", известные лейблы. Я объясняю его стойкое
увлечение фирменным стилем, техникой, обворожительными женщинами теми лишениями
в детстве, когда, быть может, подростком он стоял перед нарядной витриной
магазина, подобно героям из сказки, мечтая о том, что когда-нибудь он тоже
сможет все это купить. И смог, и купил.
- А личная
жизнь влияет на твое творчество? Факты биографии, аура сильного увлечения?
Помнится, Юрий Нагибин говаривал: "Каждый мой роман - это мой ненаписанный
роман". Для тебя тоже?
- Согласен, что
каждый состоявшийся роман (в данном случае любовное приключение) может стать
ворохом увлекательных страниц. Но к этому стоит добавить, что несостоявшееся
любовное приключение может стать ворохом еще более увлекательных страниц...
Думаю, что
десятилетия после возвращения в Москву были самыми тревожными и плодотворными у
позднего Аксенова. Неиссякаемая творческая энергетика (он писал почти по роману
в год), постоянное ощущение востребованности и осознания того, что уже нет
прежнего куража... Казалось, присутствие Аксенова в нашем искусстве и жизни,
как и в светской хронике, непреложно, неоспоримо. Если б знать?
***
Не было
длительной болезни, недомоганий, особых нервных срывов или депрессий...
Внезапность тяжелой, мгновенно парализовавшей его деятельность болезни, стала
шоком для всех окружающих. Он не сумел стать старым. Природа сохраняла в нем
потребность к сочинительству, внешнюю привлекательность и обаяние, выдающийся
талант сочинителя. Еще в 75, он ежедневно включал в свой режим утренний
джоггинг по Яузской набережной, напряженный ритм фаната джаза, легко попадал
мячом в баскетбольную корзину, ежедневно планировал несколько страниц текста на
"макинтоше".
В тот роковой
день он ехал на машине, со своей редакторшей, когда вдруг мозг его отключился,
он потерял сознание, машину занесло и только чудо спасло пассажиров от
смертельного столкновения на проезжей части. Спутница вызвала
"скорую", Василия Павловича поместили в Таганскую районную больницу,
а потом в институт им. Склифосовского, где удалили мозговой тромб.
Последние
месяцы он лежал в клинике Бурденко у академика А.Н. Коновалова. Сам Александр
Николаевич и лечащий врач, невропатолог Владимир Найдин, сделали все, используя
новейшие достижения мировой медицины, но все было бесполезно. Много месяцев он
провел в состоянии комы, из которой уже не вышел.
...Я возле него
в бункере клиники Бурденко для "беспамятных". Невозможно поверить,
что Аксенов лежит здесь так долго без сознания. Спокойное лицо, легкий румянец,
почти нетронутая густая шевелюра. Тело мужчины, сохранившее, казалось, силу
мышц и обаяние. Будто оболочка человека, из которого вынули личность,
биографию, сильнейшие страсти. И я сижу рядом, перелистывая про себя страницы
его жизни.
- Вы поговорите
с ним, Зоя, поговорите, - наставляла меня дочь Майи, очень любившая Василия
Павловича, Алена. Это она безотлучно сидит рядом с ним по многу часов. Она
уверена, что все равно это временно, он очнется и выяснится, что он все слышал,
все, что ему транслировали, пока он был в коме. Следуя ее наставлениям, я гляжу
на распростертое тело Аксенова, утыканное проводами, и рассказываю ему
последние новости. Подробно излагаю пересуды вокруг "Таинственной страсти",
которую он успел прочитать в "Караване историй" в усеченном виде. Бум
восторгов и возмущений был вызван узнаваемостью прототипов, окарикатуренных в
романе. Но автор об этом не думал. Ему писалось, полет фантазии уводил далеко
от реалий. Некоторые обиды продлились и после кончины Василия Павловича. Его
выдумки у нас с Андреем вызывали только умиление.
Я вспоминаю его
в ту пору, когда еще была жива его мать - быть может, самый судьбоносный
человек в становлении Аксенова-писателя. Как личность Василий Павлович был
сконструирован из первых впечатлений костромского приюта для детей "врагов
народа", затем - Магадана, где поселился в 12 лет с высланной матерью
Евгенией Семеновной Гинзбург. По словам Василия Павловича, круг реальных
персонажей "Крутого маршрута" (принадлежащего перу его матери)
состоял из выдающихся людей того времени: репрессированных ученых, политиков,
художников, образовавших своеобразный "салон", содержанием которого
были рассуждения на самые высокие темы. Влияние этих рассуждений на детское
сознание трудно измерить.
- Еще в
молодости, - говорит он, - у мамы появилась склонность создавать вокруг себя
своего рода "салон" мыслящих людей. Первый такой салон, в который
входил высланный в Казань троцкист профессор Эльвов, стоил ей свободы.
Читатель
"Крутого маршрута" найдет такой гинзбурговский салон в лагерном
бараке. В послелагерной ссылке, в Магадане, возник еще один салон, уже
международного класса... Советский юнец Вася Аксенов просто обалдел в таком
обществе: "Никогда не предполагал, что такие люди существуют в реальной
советской жизни... Мы с мамой сразу подружились. Она открыла для меня один из
главных советских секретов, существование "Серебряного века". Кроме
того, она познакомила меня с кумиром своей молодости, Борисом Пастернаком.
К окончанию
школы я знал наизусть множество его стихов, которых нигде тогда нельзя было
достать в печатном виде... Кроме того, я научился у нее, как хитрить с властью,
то есть как находить в "советских людях" человеческие качества".
***
Был короткий
период, когда мне довелось довольно тесно общаться с Евгенией Семеновной
Гинзбург. Она жила в Переделкино на даче киносценариста Иосифа Ольшанского. Ее
крыльцо сливается с березами и соснами обширного участка. На этом крыльце она
прочитала мне заключительную главу "Крутого маршрута", который после
ее кончины остался документом эпохи...
В эту пору
влюбленная в него Майя почти ежедневно приезжала в Переделкино. Мы уже знали,
что Евгения Семеновна смертельно больна самой страшной болезнью века, для
стабильности ее состояния нужны были витамины, овощи, фрукты. Майя привозила
свежевыжатый сок моркови и что-то еще, что сама готовила. Они сблизились
накрепко, что сыграло не последнюю роль в женитьбе.
У самого
Аксенова были необыкновенно близкие отношения с матерью. Его любовь к ней,
готовность взять на себя самые тяжелые ситуации - редкостный дар. И, быть
может, великим подвигом сына было его путешествие с матерью на машине по Европе
в последний год ее жизни. Скрывая отчаяние, он исполнил мечту Евгении Семеновны
и воздал то, что не по праву отняла у нее жизнь. Свой последний путь она
проехала с сыном, общалась с друзьями во Франции, Германии, наслаждалась
подлинниками мировых шедевров в музеях. Они уезжали и возвращались в Париж, в
ту же гостиницу, где была я, - L Eglon (Орленок), чьи окна выходят на кладбище
Монпарнас. Я наблюдала их последний праздник и то, как оба были счастливы!
Ее хоронили в
промозглый майский день 77-го года, хлестал дождь, народу было немного.
Бросилось в глаза, что не было и тех, кто обязательно бы присутствовал, если б
не дождь.
Аксенов
держался мужественно, время от времени отворачиваясь от скорбящих, прижимался
лицом к дереву, плечи его вздрагивали. Для него навечно уходила та часть его
бытия, которая связана была с его семьей, попавшей под каток сталинского
времени. Он прощался с матерью, ставшей тем судьей и адвокатом его жизни,
которого никто уже не заменит.
***
- Надеюсь, что
на родине все-таки не вырастет снова тот сапожище, что когда-то дал мне пинок в
зад, - смеется он.
- Если бы ты не
писал, то что бы делал? - спрашиваю его.
- Честно
говоря, даже не представляю себе такой ситуации...
Сейчас Василию
Павловичу было бы восемьдесят лет.
</i>
   
  <b> ❖ ❖ ❖</b>
<b>
• Андрей
Вознесенский - об Аксенове
</b>
"Уже 20 лет страна наша вслушивается в исповедальный
монолог Аксенова, вслушивается жадно - дети стали отцами, села стали городами,
проселочные дороги стали шоссейными, небеса стали бытом, "мода" стала
классикой - но голос остался той же чистоты, он не изменил нам, художник,
магнитофонная лента нашего бытия, - мы не изменили ему.
...Аксенов - это магнитофонная лента, запись почти без
цензур сегодняшнего времени - города, человека, души. Когда-то я написал ему
стихи к сорокалетию... "Сокололетний Василий!/ Сирин джинсовый, художник в
полете и силе,/ ржавой джинсовкой твой рот подковали усищи, Василий,/ юность
сбисируй.../ О венценосное имя - Василий".
</i>
❥••••••••••••••••••••••••
