✔✔
⑊ ␥ ⏦
26 сентября родился Владимир Николаевич Войнович (1932—2018) - великолепный, любимый, честнейший, бесстрашный писатель и человек. Очень не хватает его спокойного и насмешливого голоса.
<b>
Вера Соколинская
<i> О Войновиче</i>
</b><i>
Он обрел бессмертие задолго до смерти, прожил долгую достойную жизнь, ушел легко, а мы остаемся с тем, что от нас неизменно бегут в эмиграцию гении, это у нас даже на смерть даже такого великого человека тявкают антисемитские шавки, это над нами парит малиновый пеликан.
Его «Чонкин» украсил мои 90-е (да, я прочла возвращенку на следующем глотке свободы). Мало книг над которыми я бы хохотала в голос. А уж чтоб про советскую жизнь, так вовсе.
Как я благодарна ему за гениальные формулы нашей жизни:
«Митинг – это такое мероприятие, когда собирается много народу и одни говорят то, что не думают, а другие думают то, что не говорят”
“дела в колхозе шли плохо. То есть не так чтобы очень плохо, можно было бы даже сказать - хорошо, но с каждым годом всё хуже и хуже”.
Он все сказал про «компетентные органы из трех букв. И хотя буквы эти время от времени как-то переставляются, но суть того, что они обозначают, в общем-то не меняется», но не считал народ быдлом. Его Чонкин – это Иван-дурак 20 века, наш Швейк и Хоббит. Если он не стал воистину национальным героем, то это не вина Войновича, это наша беда.
Одного только не могла я постичь ни тогда, ни сейчас: как, как после чтения про Милягу и Куда надо, про осознания себя Чонкинами да Нюрами возможно было продолжать так жить?!? Почему уехал творец Чонкина, а не творцы его мучений?
А над 3-ей книгой Чонкина мне, уже утратившей надежды юности, хотелось выть. Над тем, что, вернувшись на Родину, через полвека, можно так же найти ключ под ковриком развалившейся избы, те же рожи, та же жизнь — но уже нет задора смеяться.
----- 2
<i>
Войнович был свободным человеком еще в далекие 60-е — мы не стали до сих пор.
Это он написал про следы на далеких планетах — а мы, как греки античностью, гордимся Гагариным, а уж что говорить про следы, которые мы оставили на Земле!
Это он умел смеяться — мы только воспроизводить достойное насмешки.
Рада, что успела увидеть (в прошлом году на дне Довлатова он выступал в Домжуре: в здравом уме, ничего не боясь, с отменным чувством юмора отвечал и про далекие 60-е, и про нынешний Крым, и про то, как его отравили очередные миляги, и про литературу - вызывал то хохот, то аплодисменты.)
Пусть прощальным заветом нам послужит цитата из «Чонкина»:
«Что нам больше всего мешает жить по-людски? Надежда. Она, сволочь, мешает нам жить. Надеясь избежать наказания, мы вертимся, мы подличаем, стараемся вцепиться в глотку другому, изображаем из себя верных псов. И хоть бы получали от этого удовольствие. Так нет же. Мы ж все-таки люди, а не псы, и мы страдаем, спиваемся, сходим с ума, мы помираем от страха, что кого-то еще недогрызли и что нас за это накажут. А потом тебя все равно волокут на расправу и ты вопишь – за что? Я же был верным псом! А вот не будь. Будь человеком. Человеком, я тебе говорю, а не псом. Надежду оставь, она все равно обманет, и живи как хочешь. Хочешь сделать доброе дело, сделай. Хочешь врезать кому-то в рыло, врежь. Хочешь сказать какое-то слово, не отказывай себе – скажи. Потешь себя. Да, завтра тебя накажут, так или иначе накажут, но сегодня ты будешь знать, что жил человеком.»
░═░░░░░░░░░
– А вы не знаете? – удивился я. – Так я же писатель-сатирик. Довольно-таки, между прочим, известный, – добавил я на всякий случай.
– А-а, – разочарованно протянул американец, – писатель-сатирик… Только что у меня был ваш коллега. Тоже писатель и тоже сатирик и, пожалуй, поизвестнее вас.
– Кто же это? – спросил я ревниво и, перебирая в уме, никого известней себя не вспомнил.
– Ну, этот… – американец напряг память, – Щедрин.
Мне полегчало.
– Щедрин, – поправляю, – не писатель, а композитор.
– Тогда, – говорит, – не Щедрин, а Салтыков.
– А Салтыков, – говорю, – и того хуже, кинорежиссер. К тому же он к вам прийти не мог, потому что десять лет как умер.
– Да нет, – махнул американец с досады рукой. – Не Щедрин и не Салтыков, а оба, как говорится, в одной бутылке. Этот ваш… как его?
– Салтыков-Щедрин, что ли? – догадался я и вспомнил того, заплаканного, с кем столкнулся у входа, с мерлушковым воротником на пальто.
– Именно он, – сказал американец, довольный тем, что его наконец поняли. – Ваш писатель-сатирик. Классик.
– Ну да, – говорю, – отрицать не буду, классик. Но он совсем давно умер. Еще давнее, чем режиссер Салтыков.
– Вот, – покачал головой американец, – я тоже думал, что он умер, а он говорит, что, пока Россия остается такой, какая есть, он бессмертен.
<b>
Владимир Войнович</b>
"Малиновый пеликан"
░░░░░░░░░
<i>
...
– Вот именно, – сказал я, – лишь бы войны не было. Но вы же без войны не можете. Вы уже сто лет ведете войну с собственным народом, а как только возникает возможность или вам кажется, что она возникла, лезете наводить порядок к соседям. Зачем вы туда лезете? Что вы там потеряли?
– Мы, – сказал он, – восстанавливаем историческую справедливость. Мы объединяем весь русский мир, и мы его объединим независимо от того, нравится это вам или не нравится.
– Вы русский мир объедините, а зачем? – спросил я и этим вопросом поставил его в тупик.
– Что значит зачем? Что значит зачем? Что значит зачем? – трижды он повторил мой вопрос, пока обдумывал возражение.
– Что значит зачем? – спросил он в четвертый раз и ответил своим вопросом: – А то, что мы самый разделенный в мире народ, а то, что двадцать пять миллионов русских вынуждены жить за пределами России – это вас не волнует?
– А чего ж мне волноваться, я-то живу в пределах. А если вас судьба двадцати пяти миллионов волнует, так позовите их сюда, в Россию, дешевле будет, чем захватывать их вместе с территориями. У нас, – уточнил я, – страна большая, малозаселенная. И пятьдесят миллионов бы легко разместились, так что и не заметишь. Так позовите их.
Иван Иванович смутился и помрачнел.
– Так зовем же.
– И что же?
Он насупился и неохотно сказал:
– Не едут, сволочи.
<b>
Владимир Войнович</b>
"Малиновый пеликан"
