<b> Помним</b>
❖ ❦ ❥ ❖ ❧ ❤
<b>
Арсений Тарковский
</b>
♥ ღ
♥
<i>
<u> Музе</u>
Что мне пропитанный
полынью ветер.
Что мне песок,
впитавший за день солнце.
Что в зеркале, поющем
голубая,
Двойная отраженная
звезда.
Нет имени блаженнее:
Мария, —
Оно поет в волнах
Архипелага,
Оно звенит, как парус
напряженный
Семи рожденных небом
островов.
Ты сном была и
музыкою стала,
Стань именем и будь
воспоминаньем
И смуглою девической
ладонью
Коснись моих
полуоткрытых глаз,
Чтоб я увидел золотое
небо,
Чтобы в расширенных
зрачках любимой,
Как в зеркалах,
возникло отраженье
Двойной звезды,
ведущей корабли.
</i>
♥ ღ ♥
Мой отец - Александр Карлович - был арестован по делу о
покушении на харьковского генерал-губернатора; он принадлежал к партии Народной
Воли. Под стражу он был взят со студенческой скамьи, он учился на юридическом
факультете Харьковского университета.
Мой отец два или три года пробыл в одиночном, лет пять - в
общем тюремном заключении, после чего был лет на десять выслан в селение Тунку
(Туруханский край).
До ссылки и тюрьмы он был женат на Александре Андреевне
Сорокиной, - она также была арестована одновременно с отцом, но вскоре вышла на
свободу и, родив девочку - мою сестру Леониллу Александровну, умерла, кажется,
от холеры.
В ссылку к отцу ездила очень любившая "Сашеньку"
тетя Вера Карловна. Когда отца возили по тюрьмам из города в город, она
сопровождала его и в далекую Тунку.
Отец говорил, что самой тяжёлой тюрьмой была орловская, даже
тяжелей Петропавловской крепости, где он тоже сидел.
   
— Автобиографические заметки
♥
ღ ♥
<i>
I
Как сорок лет тому назад,
Сердцебиение при звуке
Шагов, и дом с окошком в сад,
Свеча и близорукий взгляд,
Не требующий ни поруки,
Ни клятвы. В городе звонят.
Светает. Дождь идет, и темный,
Намокший дикий виноград
К стене прижался, как бездомный,
Как сорок лет тому назад
II
Как сорок лет тому назад,
Я вымок под дождем, я что-то
Забыл, мне что-то говорят,
Я виноват, тебя простят,
И поезд в десять пятьдесят
Выходит из-за поворота.
В одиннадцать конец всему,
Что будет сорок лет в грядущем
Тянуться поездом идущим
И окнами мелькать в дыму,
Всему, что ты без слов сказала,
Когда уже пошел состав.
И чья-то юность, у вокзала
От провожающих отстав,
Домой по лужам как попало
Плетется, прикусив рукав.
III
Хвала измерившим высоты
Небесных звезд и гор земных
Глазам — за свет и слезы их!
Рукам, уставшим от работы,
За то, что ты, как два крыла,
Руками их не отвела!
Гортани и губам хвала
За то, что трудно мне поется,
Что голос мой и глух и груб,
Когда из глубины колодца
Наружу белый голубь рвется
И разбивает грудь о сруб!
Не белый голубь — только имя,
Живому слуху чуждый лад,
Звучащий крыльями твоими,
Как сорок лет тому назад.
</i>
❖ ❖
Мне было шестнадцать лет, когда я приехал в Москву. У нас на
юге ещё не успели отвыкнуть от гражданской войны. Еще два-три года тому назад
игрушками и моих сверстников, и моими были ручные гранаты, патроны, пистолеты и
даже артиллерийские снаряды. Нас воспитала романтика гражданской войны.
Бронепоезд был для нас чем-то более реальным, чем гимназия. У мальчишек
выходить на улицу, если ты не вооружён с ног до головы, считалось просто
неприличным.
И я, и мои друзья были очень бедны. Мы привыкли жить впроголодь
и носить одежду, сшитую из солдатской шинели и гимнастёрки. Хорошо одетые
мальчики попадались необычайно редко. Они казались нам обитателями других
планет.
 
  — Автобиографические
заметки
❖ ❖ ♥ ღ ♥ ❖ ❖