<b>Народному артисту Зиновию Гердту - 100 лет. Первые сто.</b>
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
<b>
«Мы с Зямой очень дружили…»
Вспоминает Татьяна Александровна Правдина-Гердт
</b>
•
༼༼༼༼༼༼༼༼༼
༼༼༼༼༼༼
༼༼༼༼
༼༼
•
<i>
Они познакомились поздно, пройдя навстречу друг другу долгий путь:
Зиновию Герду было 44 года, Татьяне Правдиной – 32, у обоих позади уже были
браки. Ее приставили к известному артисту переводчицей на время гастролей
театра по арабским странам. И Татьяна Александровна, как оказалось, настолько
отвечала всем требованиям звезды, что они составили Пару – не по воле случая, а
по закону гармонии жизни.
Мы встречаемся с Татьяной Правдиной-Гердт на даче в Пахре. Они всегда
собирали тут большие компании друзей трижды в год: 25 января (в Татьянин день),
9 мая и 21 сентября, в день рождения Зиновия Ефимовича. Эта традиция
сохранилась и после ухода Гердта, даже 19 лет спустя… За эти годы Татьяна
Андреевна, конечно же, устала давать интервью и, похоже, и вправду рассказала
прессе уже все, что можно было. Осталось не оглашенным самое дорогое, личное,
глубокое… А я хочу говорить с ней про Зиновия Ефимовича Гердта, ее мужа и
самого близкого человека, с которым она прожила вместе 36 лет. Значит, про то
самое – «личное и глубокое».
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
•<b> –
Даже много лет спустя после смерти Зиновия Ефимовича ваш дом в Пахре полон
гостей. Гердт любил большие компании, он был «душа нараспашку»?
</b>
– На этой даче всегда было полно народу, ведь он больше
всего на свете любил пообщаться с людьми, с друзьями. Но истинных друзей, таких
совсем-совсем настоящих, у него было немного, все еще с довоенных времен. Самый
близкий – Исай Кузнецов, писатель, драматург. Зиновий Ефимович ведь родился в
городе Себеж Псковской области. Приехал в Москву мальчиком, поступил в училище,
потом на завод пошел. В то время все предприятия устраивали театры рабочей
молодежи. ТРаМом при ФЗУ электрокомбината руководил Валентин Плучек, позднее
драматург Арбузов. Накануне войны из этой студии сделали театр. У них была
знаменитая постановка «Город на заре» о строительстве Комсомольска. Особенность
этого спектакля в том, что каждый артист писал свою роль сам, сочинял развитие
роли. И Зяма играл скрипача Веню Альтмана.
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
•<b> – А
потом началась война…
</b>
– Вместе с Исаем Кузнецовым они записались добровольцами и ушли на
фронт. Зяма проучился два месяца в саперном училище под Москвой, а потом попал
на фронт, под Белгородом был ранен. Жива еще женщина, которая вынесла его с
поля боя, – Вера Любимовна Вебская… Зяма с ней тоже всю жизнь дружил. Мы с ней
до сегодняшнего дня перезваниваемся и общаемся. Верочка вынесла на себе под
пулями раненого Зяму. А дальше оказалось, что в полевом госпитале нет гипса. В
итоге развился остеомиелит – воспаление костной ткани, при котором она не
срастается. И началось «лежание» по госпиталям. Последним из них была
Боткинская больница в Москве. Все предыдущие десять операций ничего не дали, и
было принято решение ампутировать ногу. В Боткинской работала хирургом
необыкновенная женщина – Ксения Винцентини, первая жена конструктора Сергея
Королева. И вот она везла Гердта на каталке в операционную и перед последним
наркозом шепнула: «Попробую вдоль». То есть не ампутировать, а еще раз
прооперировать. И чудо: 11-я операция прошла успешно, кость срослась, правда,
нога стала на 8 см короче. Зиновий Ефимович подшибал каблук на 4 см, но все
равно хромал. Конечно, это всю жизнь ему мешало. Из-за этой травмы и хромоты
искривился позвоночник, продавилось легкое и было всегда травмированным. От
этого или не от этого, но Гердт умер от рака легкого…
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
•<b> –
Можно сказать, что именно «благодаря» своим травмам Зиновий Ефимович оказался в
кукольном театре?
</b>
– Знаете, есть такая категория «судьба». Когда Зяма лежал в госпитале в
Новосибирске, туда приехал с гастролями кукольный театр Образцова. Раненых
вынесли на носилках и самых тяжелых положили в первом ряду. Зяма потом
рассказывал, что он смотрел больше на ширму, чем на артистов. И понял, что в
ней спасение: за ширмой не видно, какой ты артист – хромой, с ногой или без…
И только-только выписавшись из госпиталя – это был уже 1945 год, –
Зиновий Ефимович пришел в театр Образцова, поняв, что он может за ширмой
играть. Образцов спрашивает его: «Вы какой-то стишок знаете? Прочтите». Он
знал. И начал им читать, и читать, и читать, пока не понял, что они просто, так
сказать, расширяют свой кругозор. А он стоит на костылях, читает стихи. И через
час этого «выступления» говорит: «Я устал». И тогда Образцов ему сказал: «Мы
принимаем вас в стаю». Они в это время ставили «Маугли», поэтому – «стая», в
которой Гердт, как сам говорил, «пропасся» больше тридцати лет.
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
• <b> –
Как у Гердта появилось желание выйти из-за ширмы на авансцену?
</b>
– Тембр его голоса был удивительный, невероятный. И
благодаря голосу и великолепной дикции он попал в кино – его первым фильмом
стал «Фанфан-тюльпан». Это была роль опять же «за ширмой»: Гердт читал текст за
кадром. Но мир кино его принял: стали снимать сначала в каких-то эпизодах,
потом Тодоровский в «Фокуснике». А когда Швейцер решил снимать «Золотого
теленка», то в роли Паниковского он видел Ролана Быкова. Но позвал Гердта:
«Зяма, подыграй роль…» То есть нужно было просто бросать реплики. Посмотрев
материал, Швейцер огласил: «Всё, ты снимаешься. И Ролан тоже так считает».
Ролан Быков тоже позвонил ему и сказал: «Зяма, я видел это. Не может быть и
речи: снимаешься ты!»
Гердт всегда говорил, просматривая свои фильмы: «Это не то»,
и очень редко: «Да, это пристойно». А Швейцер ведь режиссер был необыкновенный!
У него нет ни одного фильма, где бы все артисты не сыграли свои самые лучшие
роли. Я помню, Олегу Янковскому после «Крейцеровой сонаты» я сказала: «Олег, ты
понимаешь, что это лучшее из того, что ты играл?» – «Да, конечно!» Все играли в
«Теленке» замечательно. А ведь там были Юрский, Куравлев…
В «Золотом теленке» есть один кадр, мгновенный, про который
я Зяме всегда говорила: «Вот тут ты достиг Чаплина» (Гердт вершиной актерского
мастерства считал Чарли Чаплина). Ведь интересно в искусстве только одно: про
человека. Все остальное – мура! Только про человека… Там есть сцена, когда они
пилят гирю. И Паниковский Шуре говорит: «Пилите, Шура, пилите, они золотые…»
Балаганов спрашивает: «А вдруг они не золотые?» И дальше крупный план на
секунду, лицо Паниковского: «А какими же им быть?!» Он говорит Шуре, а по лицу
видно, что он знает, что они не золотые, но есть какая-то такая жуткая надежда:
«А вдруг…» Хотя он все понимает. Вот это грандиозно! У Зямы даже было на этот
счет такое выражение: «Сегодня я прикоснулся к планке, у меня было несколько
секунд…»
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
•<b> – Зиновий
Ефимович считал Паниковского своей лучшей ролью?
</b>
–
Нет.
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
•<b> – А
какую же тогда?
</b>
– Ту, что не успел сыграть. Была такая телепередача «Гердт
читает Бабеля» – «Одесские рассказы» Бабеля. И он мечтал сделать моноспектакль
«Закат»…
Пожалуй, из сыгранных ролей Зяма особенно любил кукольного
своего конферансье, любил абсолютно. И вообще, пребывание в кукольном театре он
считал главной удачей в жизни, в том смысле, что действительно кукольное
мастерство необыкновенно. Кукла, оказывается, может все. И трагедию, и комедию.
Но я никогда не слышала, чтобы Гердт сказал: «Вот это мое самое лучшее». Именно
это его постоянное недовольство собой и делало его артистом «чаплинского
толка», что, по-моему, и есть достижение высшей планки искусства.
Видите ли, у Зямы, как у человека лирического по сути, самым
большим увлечением в жизни была поэзия. Своих стихов он не читал, хотя писал,
но не считал это стихами: писал на дни рождения, мне записки посылал в стихах.
Но знал он такое количество стихов – представить себе нельзя! Скажем, он
выступает на каком-нибудь творческом вечере, и его просят: прочтите Пастернака
то-то и то-то. Он задавал вопрос (и я всегда говорила: «Ты людей ставишь в
дурацкое положение»): «Вам в какой редакции: первой или второй?» Он знал его
всего!
Грех так говорить, но я считаю, что он читал стихи лучше
всех. Зяма говорил: «Когда ты читаешь стихи вслух – это как если ты ешь вкусную
конфету и хочешь, чтобы твой близкий ее тоже попробовал. Вот что это такое. Ты
делишься собственным восхищением этой поэзией, вот для чего ты вслух это
читаешь». Он сам читал стихи необыкновенно! Читал всегда и везде: ехали ли мы в
машине или просто гуляли…
– В одном интервью Зиновий Ефимович признался: «Мне повезло:
я не играл барахла»…
– Но один свой фильм он так и не позволил мне посмотреть.
«Укрощение огня»: про ракеты, Циолковского, Королева… Он и сам не смотрел, и мы
увидели только после его смерти.
Тут надо сказать, что Зиновий Ефимович обожал автомобили. И
всю жизнь у него была мечта иметь машину с автоматической коробкой передач,
потому что с больной ногой ему трудно было жать на сцепление. И вот, наконец,
он получил машину с «автоматом». Ехал как-то по городу, и на Пушкинской площади
у него закончился бензин. Канистры нет, ничего нет, двинуться нельзя. Стоит и
«голосует», чтобы кто-нибудь остановился. Тормозит один и спрашивает, что
случилось. «Бензин кончился». – «Стойте, сейчас приеду». Это был режиссер
Даниил Храбровицкий. Он вернулся с канистрой бензина, заправили машину. Гердт
говорит ему на прощание: «Я ваш должник навсегда». Проходит не помню сколько
времени. Звонок. «Зиновий Ефимович, вы помните, что вы мой должник?» – «Да». –
«Я снимаю фильм. Будете у меня играть изобретателя Карташова?» И Зяма там
играл, потому что он сказал: «Я твой должник». Он в этом смысле был абсолютно
человеком слова.
Зяма всегда говорил: «Только я знаю, за что слыву и что я
есть на самом деле». А я ему на это: «Уничижение паче гордости. Ты же прекрасно
понимаешь, как тебя встречают люди». Потому что, когда его не стало, знаете,
что меня действительно утешало? Когда мне вдруг говорили: «Редко увидишь, когда
чужие внуки о ком-то плачут». Это правда. Я никогда не забуду, как мы пошли с
Зиновием Ефимовичем на Усачевский рынок, и какой-то работяга-мужик говорит ему:
«Можно тебя на минутку? Я рад тебя увидеть и хотел сказать: спасибо за все, что
ты делаешь». Понимаете? У меня ком к горлу: какой-то проходящий мимо грузчик на
рынке! Вот так-то… Его любили люди разных возрастов, разных профессий,
социальных слоев, потому что у него, я бы сказала, была чистая биография.
Биография замечательная. Еврей из местечка, сам себя сделавший, войну честно,
по-настоящему прошедший, одиннадцать операций перенесший, оставшийся хромым и
не жаловавшийся никогда.
Я помню, мы были в поездке по Америке, и Танька Догилева
говорит: «Как я устала!..» А я ей: «Таня, знаешь, что вот этот, который тебе
почти дедушка, – я ни разу в жизни не слышала от него слов „я устал“. Он
никогда их не позволяет себе». Любимым его ответом на вопрос «Как ты себя
чувствуешь?» было: «Шикарно!» Это было его любимейшее слово. Я даже предложила
на его памятнике написать в ответ на вопрос «Как там дела?» – «Шикарно!».
– Гердт любил, когда его хвалили, или стеснялся этого?
– Понимаете, нет таких людей (а если кто утверждает
обратное, то это лукавство), которые не любят, когда их хвалят. Ни черта
подобного! Вам приятно, когда говорят: «Ой, как ты хорошо выглядишь!», да?
Может, ты и сама думаешь, что плохо, но если кто-то это сказал, то сразу
чуть-чуть легче.
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
•<b> – После
смерти Зиновия Ефимовича вы не могли представить другого мужчину рядом с собой?
</b>
– Я знаю, что бывают бабы, которые в 70 лет влюбляются, но я и в 68
влюбиться не смогла. Не могу себе даже представить такого! Это не называется
уже любовью – это некая организация бытовой жизни. Или кому-то скучно и в быту
сложно, или, опять же, – побег от одиночества. Вот мне моя дочка говорит:
«Мама, я не понимаю, как ты можешь жить в одиночестве?» Ни черта подобного! Я
не в одиночестве живу. Я живу в уединении. Это совершенно другое. Скучно? Мне
не бывает скучно. Не бывает, потому что я думаю, читаю… Вот с общением
становится все хуже и хуже, потому что люди уходят, уходят, уходят…
Первые два года после его ухода я вообще была вне себя. Я никому не
звонила, ни с кем не встречалась: все время впадала в какой-то ступор… Знаете,
есть такая домашняя телефонная книжка. Вот я ее открываю, а там его почерком
телефон и имя написаны – и все, я отпадала, я не могла…
Что такое сойти с ума от чьей-то смерти, я знаю: моя мама умерла столь
неожиданно для меня, что я полтора часа была сумасшедшей. Я помню это, при мне
была Катя и рассказывала, что я говорила, что делала, – это было совершенно вне
здравого смысла. Знаете, я так устроена неудачно, что не плачу от большого
горя. Я могу заплакать, когда петля на чулке спустится, а когда беда – я не
могу слезу пустить. И после ухода Зямы я два года была в каком-то странном
состоянии. Например, совсем не могла читать. Не могла читать по-русски, а
по-английски могла. Вот такое было состояние. «Депрессуха», как это у нас
называется. Но время делает свое. И я поняла, для чего я живу: чтобы моя дочка
дольше не оставалась крайней, не становилась сиротой. Когда мы жили с Зямой
вместе, мне казалось, что если он уйдет первым и я вдруг останусь одна, то я
жить не смогу. Потом я поняла, что я не имею права так поступить, потому что
есть дочь Катя. И я придумала себе, будто Зиновий Ефимович уехал в такую
гастроль, что его просто рядом сейчас нет. И я не хожу на кладбище… То есть я
хожу на могилу Зиновия Ефимовича, слежу, чтобы там было в порядке, потому что
она не одной мне принадлежит: приходят люди, которые его талант почитают. Но я
думаю, что пройдет лет полтораста, и кладбищ не будет вовсе. Или будут, как мне
кто-то сказал, в Интернете. Пусть кто-то говорит, что он приходит на могилу, и
ему отпускает душу и все такое… А у меня ничего не происходит. Я прихожу туда
только для того, чтобы все аккуратно было. Но не к нему прихожу. Его там нет! И
никогда не было! Разве это соединяет людей после смерти – лежащие кости?
Ерунда! Соединяет совершенно другое. Я вот до сих пор, когда что-то происходит,
машинально думаю: а Зямка что бы на это сказал? А как бы он отреагировал на
это? И только так можно остаться верным…
Понимаете ли, чтобы в любви быть счастливым, нужно уметь дружить. Я
считаю (и Зиновий Ефимович был со мной согласен), что дружба гораздо более
высокое чувство, чем любовь. Только по одной причине: дружба не бывает
несчастной. Дружба всегда счастливая. И еще огромное свойство – товарищество.
Ведь что труднее всего в жизни? Просить. Просить трудно. А товарищ – это тот,
кого просить не надо, кто сам знает, догадается. И твоя боль, и забота – она и
его тоже. Так что мы с Зямой очень дружили.
</i>• Настасья КОСТЮКОВИЧ
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
༼༼༼༼༼༼༼༼༼༼
༼༼༼༼༼༼༼༼
༼༼༼༼༼༼
༼༼༼༼
༼༼
•
༼༼ • http://www.isrageo.com/2016/09/04/mysza167/
