</i>
    █▓▒░ <b> Ах, это так интересно! </b>
 
  ⩬
⩫ ⩬ ⩫ ⩬ ⩫ ⩬ ⩫ ⩬ ⩬ ⩫ ⩬ ⩫ ⩬ ⩫ ⩬ ⩫ ⩬
<b>
Дина Рубина
Как же я
люблю Одессу!
</b>
<i>
И еще одну
прелестную сцену видела я в одесском трамвае.
Это был
полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки.
Одна из них
громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть ни что
иное — как литературный миф…
После этих
ее слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза.
Одесситы
переглядывались и ждали — кто возьмет соло.
Наконец,
маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой,
сказал
задумчиво:
«Да-а-а…
коне-е-ечно…
Одесса могла
понравиться только такому голодранцу, как Пушкин…
Но он здесь
полюбил, и ему ответили взаимностью!
А вам,
мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то,
ответить
взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!»
И все
вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше…
А объявления
— одесские объявления!
Таблички,
дощечки, записки…
На дверях
одной аптеки я видела целых два.
Одно
казенное: «Аптека временно закрыта»,
другое
рукописное,
пониже:
«Фима,
заходи!»
А на дверях
круглосуточной аптеки висел листок с написанным от руки:
«Слышу!
Уже иду!»…
В те дни я
просто гуляла и гуляла по Одессе,
заглядывая в
какие-то лавки, посматривая в открытые окна,
забредая во
дворы…
С одного
балкона свешивался по грудь старик в тельняшке,
видно, из
бывших моряков.
—
«Хаю-ду-ю-ду, вашу мать! — орал он на ссорящихся во дворе соседок.
— Гуд
морнинг, бляди!»
И вот так,
гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки я услышала:
— Дама,
зайдите! Такого вы еще не видали!
Я, конечно,
вошла, и едва взглянула, поняла:
да, такого я
не видала.
Это была
величавая женщина с лицом императрицы,
невероятных
габаритов.
Третий
подбородок плавно переходил у нее в грудь,
грудь — в
живот, живот — в колени.
И все это
расстилалось вокруг и занимало всю небольшую комнатку.
А на
прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, какие
в народе называются «сотчные».
Увидев меня,
она схватила огромные фиолетовые трико,
развернула
баяном на своем могучем бюсте и страстно проговорила:
— Теплые
штаны для вашей мами!
Я поняла,
что не могу отсюда уйти без добычи.
— Скажите… —
спросила я, замирая от блаженства… — а моего размера у вас что-нибудь?..
Она смерила
меня оценивающим взглядом и отрезала:
— Дама! Шо
вы с себя строите?
— Понимаете…
— проговорила я.
— Вот если б
на этой майке были цветы…
— Да-а-ама!
— пропела она презрительно.
— Вам нужны
цветы?!
Так
по-са-ди-те их!
Именно в
Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового мастера,
каких нигде
уже не осталось.
Накануне я
сдуру купила часы,
легкомысленно
забыв наставления Великого Комбинатора,
что вся
контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской.
Само собой,
на вторые сутки часики мирно усопли.
Так что,
можно представить,
с какой
надеждой я кинулась к будке часовщика.
В ней сидел
маленький лысый старичок, с насаженным на глаз картонным стаканом-линзой.
Мой дед был
точно таким часовщиком в Харькове,
поэтому я
чуть не прослезилась.
— Боже мой!
— воскликнула я.
— Только в
Одессе остались такие часовые будочки.
Он поднял
лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно на меня посмотрел.
— Мадам… —
грустно проговорил он. — От Одессы осталась одна интонатия…
А взглянув
на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:
— Вам нужен
трамвай.
— Какой
номер? — встрепенулась я, думая, что он направляет меня в какой-нибудь Дом быта
поблизости…
— А это вам
без разницы, — ответил он без улыбки.
— Дождитесь
трамвая и положите этот хлам на рельсы…
Для
развлечения.
Вообще, в
этот, да и в следующие мои приезды
со мной в
Одессе происходили разные забавные и трогательные
случаи и
встречи, о которых когда-нибудь расскажу.
Но самым
страшным впечатлением был мой собственный вечер в Израильском культурном
центре.
Ну, думала
я, одесская публика должна быть самой чуткой к юмору…
Выступаю я
легко, артистично, рассказываю много смешного и, в общем, не утомляю публику
своей прозой.
Наградой мне
обычно бывает неумолкающий смех аудитории.
Но тут…
Внимательно и строго глядя на меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную
программу.
Прошли
полчаса…
Я поняла,
что это — провал…
Никогда в
жизни мне не было так страшно и так одиноко на сцене…
Благодаря
своему опыту «вечной выступальщицы»,
я дотянула
вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова…
И тогда из
заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из
бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал:
Спасибо! Вы
всех нас удовлетворили!
</i>
http://mahavam.livejournal.com/487551.html?page=