ᚙᚙᚙᚙᚙ
ᚙᚙᚙᚙ
ᚙ
  <b> Пётр
Наумович Фоменко </b> —
советский и российский режиссёр театра и кино, педагог, художественный
руководитель Московского театра «Мастерская Петра Фоменко».
Правила жизни Петра
Фоменко
<i>
<b> Я очень
зависим. </b> В первую очередь от своих амбиций.
<b> В
детстве, в пионерском лагере, </b> меня упрекали в «неколлективности». В
молодости — в неврастении, упадничестве, «есенинщине». Я не хочу
исповедоваться, но у меня действительно тяжелый характер. Со мной очень трудно
артистам бывает.
<b> Cвои
первые спектакли я ставил под столом </b> во время войны, в 42−43-м
годах. Во время бомбежки я залезал под стол и что-то там представлял.
<b> Для меня
божество </b> — человеческий гений, талант, даже творческая злость.
<b> В театре
людям совершенно нормальным, </b> холодным и рациональным делать нечего.
Театр в этом смысле дом не вполне правильных или ординарных людей. Что такое в
конечном счете талант в любом искусстве или в науке? Это отклонение от нормы.
Отклонение, которое дает возможность взглянуть на самые обыденные вещи
пронзительно, резко, остро и неожиданно. Я думаю, что театр — это предсмертное
счастье.
<b> Пусть
будет недостаточность. </b> Это лучше, чем перебор.
<b> Я застал
конец театральной эпохи, </b> когда Станиславский стал единой, как и
социализм, театральной системой. Однопартийной системой в театре. Было
методологически преступно искать в театре интонацию. У нашего поколения
Станиславский вызывал неосознанный и несформулированный внутренний протест.
===== 2
<b> В природе
русского человека</b> — работать
на грани инфаркта. И в этом, по‑моему,
кроется
одно
из
отличий
русского
театра
от
западного.
<b> Русский
театр, на мой взгляд, глубже, </b> интереснее западного, может быть,
потому, что русский актер не может позволить себе этакий «финт ушами» в тот момент,
когда нужно идти на полную гибель всерьез.
<b> Бояться и
опасаться следует</b> финансового
успеха в искусстве, думать, что это и есть признание. Как только он становится
мерилом ремесла, художник погибает.
<b> Работать
хочется для себе подобных, </b> хотя страшит бессознательная адаптация к
той аудитории, что окружает. Не то что приспосабливаешься — мимикрируешь.
<b> Сегодня
одна идеология сменилась другой: </b> удавка идеологическая заменилась
удавкой денежной.
<b> И удавка,
и пожизненный намордник, </b> как говорил Сухово-Кобылин (русский философ
и драматург Александр Сухово-Кобылин. — Прим. Esquire), могут еще вернуться.
Снова введут идеологию, цензуру, ту армию чиновников, что сидит на шее у людей.
Я говорю сейчас об армии идеологических работников — это те же пушкинские бесы,
что вьются, кружат вокруг и никуда не деваются.
<b> Библия
сейчас опошлена. </b> Так же, как церковь. Так же, как Чехов, к слову
сказать. Чехов, который так боялся пошлости, стал сегодня разменной монетой,
пропуском за границу: хочешь в гастрольную поездку на Запад — бери Чехова,
собери компанию имен и ищи, с кем этот проект — не спектакль, а именно проект!
— осуществлять.
<b> Высочайшая
культура эротики, </b> мне кажется, перешла сейчас черти во что. Мы
потеряли ощущение женщины и мужчины. Думаем, что освободились, а на самом деле
сами себя обворовали.
===== 3
<b> Свобода —
это особая страсть. </b> На нее надо иметь право, за нее надо бороться и
страдать, как и за любовь.
<b> И зло, и
добро — в природе человека. </b> И Освенцим тоже заложен в природе
человека. Как и тяга к жестокости, к насилию.
<b> Хочется,
чтобы нищеты в театре не было. </b> Художник не должен быть голодным.
<b> К властям
лучше, по‑моему,
вообще
не
ходить.
Потом
дороже
обойдется,
я
убежден,
что
это
хождение
и
умение
приспособиться
к
власти
откладывает
какой-то
отпечаток
на
личность.
<b> Театр
будет жить, </b> как бы старательно его ни хоронили.
<b> Мне
раньше не давала покоя мысль</b> о
Страшном суде: где это увидеть? Как почувствовать? Хотелось через театр
прикоснуться к этой теме. А потом я понял: вся наша жизнь и есть приготовление
к Страшному суду, и лучше в это не вторгаться.
<b> У меня
есть одна мечта, </b> боюсь, уже неосуществимая. Хочу научиться водить
машину, маленькую, «Оку», и ездить на ней в глушь…
<b> Мне
хочется идти дальше вперед </b> спиной к цели, глядя на то, что прожито,
на то, что было до нас. «Пушки к бою едут задом, — писал Твардовский, — это
надо понимать».