✿ ♡ ❀ ❃ ❁ ❋ ✾ ♡ ✽
<i> <b> Лидия Либединская</i>
</b>
✿ ❀ ♡ ❃ ❁ ❋ ♡ ✾ ✽
Возвращаясь из поездки по Италии, в аэропорту Мальпенза я
прошла паспортный контроль и перед тем, как войти в салон самолета, сняла с
тележки израильскую газету «Вести». Усевшись в кресло и открыв разворот, я
увидела некролог по Лидии Борисовне Либединской, подписанный — спасибо друзьям!
— и моим именем тоже.
Справка «Новой»
Лидия Борисовна
Либединская, урожденная Толстая, родилась в 1921-м в Баку, но с трех лет жила в
Москве. Тогда же, в 1924-м, и случился ее литературный дебют: сказку,
сочиненную трехлетней девочкой, напечатала «Вечерка».
Впрочем,
призванием Лидии Борисовны стала не художественная, а документальная проза:
литературовед, исследователь, она писала о Блоке и декабристах, о Горьком и
Герцене, о своих современниках (первая книга воспоминаний «Зеленая лампа» вышла
еще в 66-м) — ведь судьба сводила ее с Крученых, Пастернаком, Ахматовой,
Цветаевой, Михаилом Светловым и множеством других «главных людей эпохи».
Отец Лидии
Борисовны был из графского рода Толстых; впрочем, о своем родстве с великим
писателем и вообще об аристократическом происхождении она упоминала нечасто. Не
из страха (хотя в 37-м году отца, работника Госплана, репрессировали) — она и в
новые времена отказалась войти в дворянское собрание.
Вообще Лидия
Борисовна, прожившая долгую и трудную жизнь, мать пятерых детей (внуков — 14,
правнуков — 20), до последних дней сохранявшая острый ум, отточенный юмор и
необычайную живость, была чужда любого пафоса. Ее не стало в мае 2006-го.
Вдох застрял у
меня в горле. Видимо, почувствовав мое внезапное оцепенение, сидевшая рядом
подруга заглянула в газету, прочитала слово «скоропостижно», ахнула (она была
знакома с Либединской)… и вдруг сказала: «Счастливая!» — у подруги мама уже
полгода умирала в больнице, подключенная к медаппаратуре.
Затем всю
дорогу я смотрела на облака, вспоминая, что каких-нибудь несколько недель назад
мы все сидели за столом у нас дома, в Маале-Адумим, и я любовалась сидящей
напротив нарядной, элегантной, как обычно, Лидией Борисовной, а позже, помогая
убирать посуду, мой муж повторял: «Восемьдесят пять лет! Какая острая память,
какой взгляд ясный, какой великолепный юмор… Вот счастливая!».
В ней
действительно в первую очередь поражали удивительная ясность мысли, сочетание
доброжелательности с независимостью и абсолютной внутренней свободой.
Никогда не
видела ее ворчащей, раздраженной, обозленной на что-то или кого-то.
Знаменитая, уже
растиражированная фраза Либединской: «Пока мы злимся на жизнь, она проходит».
Однажды я
услышала от нее:
— Моя бабушка
говорила: «В молодости надо делать то, что хочется, а в старости НЕ делать
того, чего НЕ хочется». И еще она говорила: «Запомни три НЕ: НЕ бояться, НЕ
завидовать, НЕ ревновать. И ты всю жизнь будешь счастлива»…
Думаю, Лидия
Борисовна Либединская, урожденная Толстая, была счастливым человеком.
Причем
бабушкиному завету «не бояться» часто следовала в буквальном смысле слова.
— Лидия
Борисовна! — восклицала я в очередной раз, обнаружив, что дверь квартиры не
заперта. — Вы что, хотите, чтобы вас ограбили?!
Она невозмутимо
отвечала: «Пусть лучше один раз ограбят, чем всю жизнь трястись от страха».
А когда однажды
ей позвонил из Переделкина сосед по даче, траурным голосом сообщив, что ночью
Либединских, взломав дверь, ограбили, она воскликнула: «Очень удачно, а то я
как раз ключи от дачи потеряла…».
Мне повезло
довольно тесно общаться с Лидией Борисовной Либединской в те три года, с 2000
по 2003-й, когда я работала в Москве. И после каждой встречи я с восхищением
думала, что вот от такой бы старости не отказалась: истинная женщина до
мельчайших деталей, Лидия Борисовна всегда выглядела так, словно именно сегодня
ее должны были чествовать в самом престижном зале столицы. Бус, колец, серег и
прочей бижутерии ко всем нарядам у нее было не меньше, чем у какой-нибудь
голливудской дивы, разве что не бриллиантов и изумрудов, а любимых ею
полудрагоценных уральских самоцветов в серебре, львиную долю которых она покупала
в лавочке рядом с домом, в Лаврушинском.
Вообще тратила
деньги со вкусом и удовольствием. Зять, Игорь Губерман, говорил бывало: «Моя
теща ходит со скоростью ста шекелей в час», — это, разумеется, измерение
скорости на те зимние месяцы, когда Лидия Борисовна оказывалась в Иерусалиме,
где живут две дочери и целый отряд внуков и правнуков.
Она вообще
любила и понимала толк в красивых вещах, не обязательно дорогих, и дарить
любила, и как-то всегда подарок приходился в самое яблочко. Я сейчас хожу по
дому и то и дело натыкаюсь на подарки Лидии Борисовны, ставшие любимыми
обиходными вещами, привычными глазу и руке.
Однажды она
уехала вот так, на зимние месяцы, в Израиль, и в Москве стало пустовато. Я с
работы позвонила в Иерусалим. Взял трубку Игорь.
— Как там моя
Л.Б.? — спросила я. — Вы ее не обижаете?
— Кто ж ее может
обидеть, — сказал он. — Здесь вокруг нее три дочери — Тата, Лола и Ниночка. Я
их вожу по всей стране с утра до вечера. И всем говорю, что у меня сейчас не
машина, а Малый театр: сразу «Три сестры» и «Гроза».
И мы
одновременно рассмеялись — неугомонность и страсть к путешествиям и поездкам
«тещеньки» была общеизвестна. Обожала разъезжать по Израилю. В Иерусалиме,
просыпаясь по утрам, спрашивала: «Ну, куда сегодня едем?».
Домашние
старались украсить ее «курортные зимы» поездками, встречами, интересным
гостеванием… Как-то Игорь договорился о вечере Либединской в одном из хостелей
в Иерусалиме — это муниципальные дома для пожилых репатриантов. Лидия Борисовна
с успехом выступила, ей вручили небольшой гонорар. Она была чрезвычайно
довольна. По пути к машине споткнулась о бордюр тротуара — но обошлось, не
упала! — и спокойно сказала: «Глупо, имея такие деньги в кармане, ломать шейку
бедра».
У меня нет ни
малейшего сомнения, что гонорар был потрачен тут же на какую-нибудь
восхитительную чепуху — подарки, сувениры, какие-нибудь бусы, кольца для
салфеток…
В отрочестве в
музыкальной школе я училась у строгой учительницы, одинокой и суровой старой
девы, — она славилась не слишком церемонными педагогическими приемами.
Чувствительно тыча острым пальцем мне между тощих лопаток, покрикивала:
«Сидишь, как корова! Держи спину! От манеры держать спину зависит манера
игры!».
Почему я
вспомнила ее сейчас, когда пишу о Либединской?
Потому что в
присутствии Лидии Борисовны я неизменно внутренне как-то подбиралась,
внимательнее следила за произнесенными словами, ясно ощущая, что от манеры
«держать спину» зависит манера жить.
Я никогда не
вела дневников и вообще чужда всякой «архивности», всякой заботе о
конспектировании прожитых дней, но иногда после встреч с друзьями записываю
обрывки диалогов, шутки, какие-то детали — обычная скопидомская писательская
работа, когда не можешь позволить, чтоб и колосок упал с твоей телеги… На днях,
неотвязно думая о Лидии Борисовне, перетрясла манатки, переворошила закрома…
Там есть несколько записей о Либединской, сделанных бегло, почти конспективно,
впрок — чтобы не забыть, не растерять. Все без обозначения дат… Как правило,
впоследствии, в работе, такое сырье претерпевает значительные изменения,
литературно преображается, выстраивается пословно-повзводно, чтобы занять
необходимое, точное, свое место в каком-нибудь рассказе, романе или эссе…
Но именно эти
записи — летучие, вневременные — мне вдруг захотелось оставить в том виде, как
они записывались: на ночь глядя, после застолья, не всегда на трезвую голову,
под живым «гудящим» впечатлением от общего разговора…
Вот эти записи.
<i>
«…Вечер у нас
дома с художником Борисом Жутовским и Л. Б. Они перемывают кости знакомым —
остроумно, изящно и без той дозы яда, которая делает разговор сплетней.
Впрочем, рассуждая о судьбе писателя N., касаются его жены, якобы страшной
стервы, отравившей ему жизнь, отвадившей друзей от дома… наперебой вспоминают
еще какую-нибудь невообразимую историю, связанную с этой дамочкой. Я некоторое
время завороженно слушаю двух блестящих рассказчиков и наконец вслух замечаю,
что бабенка-то, по всему видать, редкий экземпляр…
На что графиня
Толстая уверенно отвечает: да что вы, таких навалом!
Чуть позже она просит «стаканчик воды,
можно из-под крана». Я ахаю и принимаюсь перечислять ужасы про сырую московскую
воду, рассказанные недавно одним микробиологом. На что Л. Б. невозмутимо
замечает: «Не понимаю, чем вареные микробы лучше сырых…».
«Сначала говорили о том, что сейчас
принято среди интеллигенции ругать колоссальное строительство в Москве,
помпезность, безвкусицу архитектуры.
— А мне
нравится, — сказала Лидия Борисовна. — Я люблю размах! Москва такая красавица:
чисто, освещение роскошное… Это все любители обшарпанных стен и поэтических
развалин тоскуют по помойкам…
И стала
говорить о прочитанной только что книге воспоминаний Александра Леонидовича
Пастернака, брата поэта. Тот в двадцатые годы приехал в Берлин к родителям и
был потрясен комфортабельностью быта: бесшумностью газа, теплом, светом, уютом…
— Это как раз в
те годы, когда в России была полнейшая разруха, керосинки, примусы…
— Но ведь до
революции, до всего этого кошмара… — попыталась возразить я.
— И до
революции было то же самое, — сказала Л. Б. — Но до революции была прислуга.
Что касается двадцатых годов, я их прекрасно помню, эти проклятые двадцатые
годы. Совершенно невозможное существование!
Вот чего в ней
нет — поэтизирования «своего времени». На историю страны и людей смотрит
совершенно трезвыми и порой беспощадными глазами. Графинюшка, как называют ее
друзья, — ей незачем заискивать перед родиной. Поэтому она во все времена тут
уместна и везде «своя»…
Любопытная
байка из третьих рук: однажды в ЦДЛ к столику, за которым Л.Б. сидела с
друзьями, подвалил пьяный писатель-«почвенник» и прочувствованно проговорил:
— Лидия
Борисовна, вы же русская графиня, как вы можете якшаться со всем этим сбродом
инородцев… Ваше место рядом с нами, русскими писателями, ведь ваши предки… и
наши предки…
На что графиня
якобы оборвала: «Милейший, мои предки ваших предков на конюшне секли…».
(Странно, что я
так и не удосужилась подтвердить подлинность случая у самой Графинюшки… Но
точность реакции и ее неповторимая интонация — весьма достоверны.)».
«…Приехал в
Москву Губерман, тут как раз и Михаил Вайскопф оказался. Мы собрались у нас,
Игорь пришел с Лидией Борисовной, позже забежал Виктор Шендерович с Милой… И
получился чудный веселый вечер. Много хохотали — за столом-то все сидели
первоклассные рассказчики.
Невозможно
вспомнить все, о чем говорили. Но вот — о диктаторах, в частности, о Чаушеску.
При каких
обстоятельствах его расстреляли.
Лидия Борисовна
возмущенно сказала:
— Самое ужасное
то, что им с женой перед смертью мерили давление. Какой-то сюрреализм! Ну
зачем, зачем им мерили давление?!
Вайскопф
обронил:
— Проверяли —
выдержат ли расстрел.
Все захохотали,
а Шендерович вообще смеялся как безумный и заявил, что завтра едет в Тверь
выступать и на выступлении обязательно опробует эту шутку».
«…Когда я
организовываю очередной семинар на темы культуры, общества, толерантности или
еще чего-нибудь эдакого, я всегда приглашаю Лидию Борисовну. Прошу выступить,
сказать «что-нибудь». Даже если это касается какого-нибудь специального
вопроса, например, по изобразительному искусству. И вот что поразительно: она
никогда не выступает «просто так», для зачина.
Все, что она
говорит, убедительно, точно, интересно и касается сегодняшнего дня в самом
животрепещущем смысле слова. Дал же Господь ясность и масштабность ума! —
толстовские гены.
По дороге на
Истру я рассказываю про наш вчерашний потоп (прорвало батарею парового
отопления), как мы полночи боролись со стихией, благо в гостях очень кстати
оказался приятель из Америки, в советском прошлом инженер-механик…
Лидия Борисовна
на это:
— Скажите
спасибо, что у вас воду прорвало, а не чего другого. У меня однажды прорвало
канализацию, я думала, что сойду с ума. Хорошо, что за столько лет советской
власти нас приучили жить в говне… а то бы даже и не знаю как справилась…
Когда на другой
день вечером возвращаемся, я помогаю ей подняться по ступеням к двери в
парадное, входим, она осматривается и говорит деловито:
— Как тут намусорено! Надо бы завтра
подмести.
Я пораженно:
— Лидия
Борисовна! Неужели, кроме вас, некому в парадном подметать!
Она спокойно и
удивленно:
— Ну а что
такого… У меня есть большая хорошая метла… Завтра и подмету…».
«…В гостях у
нас Л.Б. с друзьями из Израиля — симпатичной супружеской парой. На звонок я
открываю дверь и, как всегда, искренне ахаю — какая она красивая! Лицо ясное,
гладкое. Глаза карие и спокойные.
Одета, как
всегда, продуманно — «в цвет», с украшениями. Сегодня это кораллы.
Я помогаю снять
пальто и замечаю, что этого пальто еще не видела.
— А оно новое.
Купила его вчера за три минуты. Ошиблась остановкой, надо было вернуться и
пройти сквозным проходом на соседнюю улицу. Я вошла, а в проходе оказался
магазин. И это пальто прямо так и висело. Я надела и сразу купила. Так и вышла.
Сейчас в Москве удобно от слежки уходить: входишь в одни двери в старом пальто,
выходишь в другие — в новом…
Заговорили о
художнике Е., которому исполнилось 102 года. Его показывали в телевизионной
передаче: вполне бодрый старик, сообщил, что по утрам приседает по 400 раз.
Напоследок даже проделал несколько танцевальных па перед ошеломленными
ведущими.
Лидия Борисовна
усмехнулась и вспомнила, что именно Е. рассказывал: в первые годы НЭПа бойко
продавались футляры для ножичков, на которых был изображен Карл Маркс, идущий
за плугом. Картинка подписана: «Основоположник марксизма пахает».
Боря сказал:
— Но какова
энергия! Каждый день он приседает 400 раз.
— Может, 4
раза? — усомнилась я.
— Все врет, —
заявила Л.Б. — Всю жизнь врал.
…Поздно вечером
стали расходиться, Боря предложил, что пойдет пригонит такси. Л.Б. сказала, что
у нее есть знакомый таксист Володя, который стоит с машиной обычно где-то на
Ордынке. Сначала он подвозил ее несколько вечеров подряд, так случайно
получилось.
Л.Б.: «Он,
вероятно, подумал — вот сумасшедшая бабка с клюкой, все время куда-то шляется
сегодня в ВТО, завтра в ресторан, послезавтра в ЦДЛ… Потом познакомились ближе.
Он дал номер своего мобильного, и я, если задерживаюсь где-то допоздна, звоню
ему и вызываю. И он приезжает…».
Она стояла в
прихожей в новом пальто молодежного покроя с лихими какими-то крыльями:
маленькая, сутулая, с лукавым молодым лицом…
Недавно я
подумала: а знал ли таксист Володя, кого возил? И понял ли, что «сумасшедшая
бабка с клюкой» больше не позвонит? Или удивляется: мол, куда пропала — и ждет
звонка до сих пор?
Она вернулась
из очередной поездки с группой писателей по Сицилии. Выглядела очень довольной,
говорила, что усталость приятная… Достала из чемодана сувениры, безделушки,
всякую «красоту», которую так всегда любила, расставила по полочкам,
любовалась… Сказала дочери Лоле: «Завтра меня не будите, завтра буду долго
спать…».
Когда назавтра,
отперев своим ключом дверь, дочь вошла в квартиру в Лаврушинском, она уже на
пороге ощутила пронзительную, особую тишину и — пустоту…
Уютно горела
лампа… Видно, перед тем как заснуть навсегда, Лидия Борисовна Либединская
читала… На обложке книги, которая легко выпала из ее руки, было помещено
стихотворение Александры Истогиной».
И
стихотворение, и высота ситуации заслуживают того, чтобы привести здесь эти
строки целиком:
«Когда мой дух
растает
В рассветной
тишине,
И новый день
настанет,
Забудьте обо
мне.
Угасла с жизнью
дружба,
И не скорблю о
ней.
И памяти не нужно.
Забудьте обо
мне.
Кого легко
любила,
Сгорели, как в
огне.
Наш новый дом —
могила.
Забудьте обо
мне.
Простите, не
взыщите,
Но даже и во
сне
Не надо, не
ищите.
Забудьте обо
мне…».
<b> Дина РУБИНА, </b> обозреватель «Новой»
07.08.2006</i>
http://2006.novayagazeta.ru/nomer/2006/59n/n59n-s37.shtml
❤
❤