✨ ░ ✨ ░ ✨ ░ ✨ ░ ✨
░
</b>
<i>
Рассказ
«Попрыгунья» на целых 3 года рассорил Чехова с Левитаном и едва не довёл дело
до дуэли. Впрочем, эта фабула известна всем, кто окончил среднюю школу. А вот
что было в их отношениях до и что происходило после и какую в действительности
роль Антон Чехов играл в жизни Исаака Левитана…
«В
Москву, в Москву!..» Как и где познакомились художник и писатель?
</b>
Чехов
и Левитан родились в одном и том же 1860-м году в двух тысячах двухстах
километрах друг от друга: первый родился в Таганроге, а второй — в литовском
посаде Кибарты близ станции Вержболово. Почти одновременно в 70-х годах XIX
века разорившийся мелкий лавочник Павел Чехов и неудачливый железнодорожный служащий
и переводчик с французского Эльяш (Илья) Левитан надумают везти свои
многодетные семьи в Москву.
В
пьесе Чехова «Три сестры» (писавшейся в год смерти Левитана — 1900-й) её
героини, тяготясь пошлостью провинциального быта, грезят как о спасении: «В Москву,
в Москву!..» Семьи Чеховых и Левитанов руководствовались более практичными
мотивами: если не поправить сложное материальное положение, так хотя бы со
временем «вывести в люди» детей. В начале 1870-х годов старший брат Чехова
Николай и брат Левитана Адольф поступят в Московское училище живописи, ваяния и
зодчества — заведение, возглавляемое Василием Перовым и славящееся, в пику
чопорной Петербургской Академии художеств, своим демократизмом. Туда же через
год или два по следам брата будет принят и второй сын Левитанов — 13-летний
Исаак. С разбитным и всегда готовым повеселиться Николаем Чеховым они станут
приятелями.
//////////////////////////////////////////2
<i>
А вот
подростка Антона (в семье его звали «Антошей») Чехова родители в Москву не
взяли: не по годам рассудительный, ответственный, взрослый, он еще на несколько
лет останется в Таганроге присматривать за домом и лавкой и пытаться
отбояриваться от наседавших отцовских кредиторов. Антон приедет в Москву и
присоединится к семье позже, годам к 19-ти — когда решит поступать на
медицинский факультет Московского университета. Тем же 1879-м годом биографы
датируют и знакомство Чехова с Левитаном — их почти сразу завязавшаяся дружба,
таким образом, предшествовала и их первой известности, и первым шедеврам, и, уж
тем более, всероссийской славе. Познакомились и коротко сошлись не две
знаменитости (а знаменитыми оба станут, по сегодняшним меркам, рано), а двое
юношей, приехавших из провинции. Интеллигентных, красивых, стройных,
чрезвычайно привлекательных для противоположного пола (этот факт важен в контексте
нашего рассказа и потому не станем его замалчивать), и вероятно, еще не
подозревающих о гениальной одарённости друг друга.
Когда
отец Чехова Павел Егорович, человек фанатично религиозный, но жестокий и
вздорный, слишком расходился, не давая покоя домашним, Антон приходил
готовиться к экзаменам в дешевые меблированные комнатки на Сретенке или
Тверской к брату Николаю, студенту-художнику, у которого собиралась шумная
компания из увлечённой искусством молодёжи, не исключая и Левитана.
Обязательными
для российской студенческой среды разговорами о роли искусства и
несправедливости социального устройства дело не ограничивалось: все, а Левитан
и Чехов в особенности, обожали дурачиться, хохотать и сочинять уморительные
небылицы и мизансцены (из многих потом рождались юмористические рассказы Антоши
Чехонте).
//////////////////////////////////////////3
<i>
«Как-то
раз Антон, Коля, Левитан и еще один студент-художник, скупили у лавочника
апельсины и стали продавать их на улице так дёшево, что лавочник вызвал полицию
и студентов забрали в участок», — рассказывает биограф Чехова Дональд Рейфилд.
Друг другу в этой компании давались смешные прозвища, которые могли «прирасти»
к человеку надолго. Левитан, например, ко всем обращался не иначе как
«крокодил» («Вы такой талантливый крокодил, а пишете пустяки!» — адресовалось
Антону Чехову). Товарищи в отместку за крокодилов звали Левитана — Левиафан.
Страсть
к дурачествам у Левитана парадоксально сочеталась с приступами то и дело
одолевавшей его тяжелой меланхолии, а у Чехова — не менее парадоксально — с
рациональностью и здоровой практичностью. Пройдёт совсем немного времени и
студент-медик Чехов будет одновременно сотрудничать с большинством российских
юмористических журналов, от «Стрекозы» до «Будильника», и это обеспечит
копейкой и его брата Николая, и нищего и в ту пору часто не имевшего обеда
Левитана — им при посредничестве Антона доставались заказы на рисунки и
карикатуры. Николай Чехов, не обладавший особыми способностями к станковой
живописи, найдёт в журнальной работе своё призвание, а вот Левитану, художнику
сугубо лирического склада, подобная подёнщина давалась тяжеловато.
Будь
его воля, Левитан вообще избегал бы изображать людей и животных — его
художественная философия заключалась в том, что любые человеческие эмоции и
мысли возможно выразить через чистый пейзаж.
//////////////////////////////////////////4
<i>
Но в
19 лет Левитану еще не хватает уверенности, чтобы настоять на своём, и в его
дебютный пейзаж «Осенний день. Сокольники», который за 100 рублей приобретёт
Третьяков, Николай Чехов чуть не насильно (бедный автор, недавно вместе с
другими евреями выдворенный властями из Москвы, попросту не имел душевных сил
сопротивляться) вписывает женскую фигурку.
<b>
Чеховы,
Левитан и «поэтичное Бабкино»
</b>
С
наступлением тёплых месяцев москвичи, даже недавно «понаехавшие», мгновенно
забывали о неотразимой притягательности первопрестольной и устремлялись в
пригород. Братья Чеховы и их сестра Маша — снимали дачу в селе Бабкино на реке
Истре у помещиков Киселёвых. Киселёвы были людьми образованными и культурными.
Антон, большой энтузиаст весёлых дачных развлечений, уговорил и Левитана
бросить его этюды в Саввиной слободе и ехать с Чеховыми в Бабкино. Боясь
навязываться и почти не имея чем платить за жильё, Левитан поселился в соседней
деревушке Максимовка, в маленьком доме пьющего горшёчника и его перманентно
беременной жены.
К
Чеховым Исаак наведывался ежедневно, там устраивали концерты и спектакли,
ходили на охоту и удили рыбу, всё это было в радость Левитану. Но однажды он
исчез. Левитана не видели в Бабкино день, второй, и к вечеру третьего
забеспокоившийся Чехов собрал «экспедицию» из братьев и знакомых — искать
Левитана. Днём шёл дождь, идти через болото и перелесок было сыро и зябко.
/////////////////////////////////5
<i>
В сумерках Чеховы отыскали избушку горшёчника.
Когда шумная гурьба ввалилась в комнатку художника, Левитан, лежавший одетым на
неприбранной постели и ослеплённый внезапно внесённой в темноту свечкой,
выхватил и наставил на пришельцев револьвер. Но, разобравшись, нервно
засмеялся: «Ух, черт бы вас подрал! Дураки какие! Нельзя же так пугать!» Всё
вроде бы завершилось благополучно, но брюхатая жена горшечника Пелагея тянула
Чехова в сени: «Ты, что ль, доктор будешь?» Чехов пытался отшутиться: «Тебе,
милая, не ко мне, а к повитухе надо». Она взволнованно зашептала: «Твой Тесак
(так она расслышала и запомнила имя Исаака — ред.) два дня пролежал на постели
ничком, а потом стреляться из ружья вздумал. Тоскует…»
Решение
у Чехова созрело мгновенно. Еще час назад не планируя ничего подобного, он
вошёл к Левитану и заявил, что Киселёвы зовут художника в Бабкино, там есть
очаровательный флигелёк, бывший курятник, ничем не хуже нынешней левитановской
конуры. И Левитан послушался, сдался на волю Чехова. Доверие его к Антону было
почти безгранично.
Илья
Репин после первой встречи с Чеховым так описал свои впечатления:
«Положительный, трезвый, здоровый, он мне напоминал тургеневского Базарова…
Тонкий, неумолимый, чисто русский анализ преобладал в его глазах над всем
выражением лица». Медицинская интуиция и человеческая проницательность Чехова
подсказали ему: Левитану противопоказано длительное одиночество, а чтобы
помешать меланхолику довести суицидальные намерения до конца, нужно погрузить
его в атмосферу полнейшего дружеского приятия.
///////////////////////////////6
<i>
Три
счастливых лета подряд проведёт Левитан в Бабкино. «Душевный поклон всем
бабкинским жителям, скажите им, что я не дождусь минуты увидеть опять это
поэтичное Бабкино; об нем все мои мечты», — писал он, если по каким-то причинам
не мог приехать. И ему, и Чехову отлично работалось здесь. Чехов устраивался
сочинять прямо на подоконнике или на столике от швейной машинки «Зингер».
Левитан писал так много и взахлёб, что скоро все стены его чуланчика
оказывались от пола до потолка завешены свежими этюдами.
Страсть
друзей к разыгрыванию комических мизансцен в Бабкино не утихла, а, наоборот,
достигла апогея. В гардеробе у владельцев Бабкина (отец хозяйки Павел Бегичев
был директором императорских театров) Чехов и Левитан добывали чалмы и
бухарские халаты. Бедуин-Левитан принимался истово «творить намаз» на лужайке у
дома. Бедуин-Чехов, лёжа в кустах, целился в него из ружья, наконец, стрелял,
Левитан валился, как подкошенный, а зрители умирали от хохота. Другим любимым
представление был суд: с полным соблюдением всех судебных формальностей «купец
Левитан» обвинялся в тайном винокурении, мещанин Николай Чехов — в пьяных
дебошах. Антон Павлович выступал прокурором.
Чеховы
были неистощимы на такие затеи, нервный и ранимый Левитан выдыхался быстрее,
неожиданно замыкался в себе, ему начинало казаться, что над ним насмешничают
всерьёз. Он стремился уединиться, чтобы спокойно поработать и не участвовал в
общих дурачествах. Раздосадованные его отсутствием Чеховы вешали живописцу на
дверь издевательскую вывеску:
«ТОРГОВЛЯ
СКОРОСПЕЛЫМИ КАРТИНАМИ КОВЕНСКОГО КУПЦА ИСААКА СЫНА ЛЕВИТАНОВА».
//////////////////////////////////////////7
Наперёд
зная зачинщика, Левитан платил ему тем же: флигелёк Чехова скоро украшался
аляповатой рекламой:
«ДОКТОР
ЧЕХОВ ПРИНИМАЕТ ЗАКАЗЫ ОТ ЛЮБОГО ПЛОХОГО ЖУРНАЛА. ИСПОЛНЕНИЕ АККУРАТНОЕ И
БЫСТРОЕ. В ДЕНЬ ПО ШТУКЕ».
Взаимное
подтрунивание и высмеивание на все годы их дружбы станет главным модусом их
отношений и переписки. «Ах ты, полосатая гиена, крокодил окаянный, леший без
спины с одной ноздрей, квазимодо сплошной, уж не знаю, как тебя еще и обругать!
— и лет 10 спустя комично ярился в письме Левитан, когда Чехов ставил его
меланхолии или любовной интрижке неопровержимый диагноз. — Я страдаю глистами в
сердце!!! Ах ты, Вельзевул поганый! Сам ты страдаешь этим, а не я, и всегда
страдать будешь до конца дней своих! Не лелей надежды увидеть меня — я не хочу
тебя видеть, противен ты мне, вот что… А все-таки, не положить ли мне гнев на
милость?! Где наше не пропадало, прощаю тебя, ты это мое великодушие помни».
Загородная
жизнь, о чем мы можем судить по рассказам и пьесам Чехова, как дачный воздух
ароматами полевых цветов, была насыщена томлением, взаимным притяжением и
романами. Но если сдержанный Чехов свои чувства и отношения не афиширует (и так
будет всегда — о его многочисленных любовных историях широкая публика узнает
спустя 120 лет, когда англичанин Рейфильд опубликует не издававшиеся в
советское время чеховские письма), то горячий южный человек Левитан ухаживает
за женщинами громко и у всех на глазах.
Михаил
Чехов, младший брат Антона и Николая, вспоминал: «Женщины находили его
прекрасным, он знал это и сильно перед ними кокетничал. Левитан был неотразим
для женщин, и сам он был влюбчив необыкновенно. Его увлечения протекали бурно,
у всех на виду, с разными глупостями, до выстрелов включительно.
////////////////////////////////////////8
<i>
С
первого же взгляда на заинтересовавшую его женщину он бросал все и мчался за
ней в погоню, хотя она вовсе уезжала из Москвы. Ему ничего не стоило встать
перед дамой на колени, где бы он ее ни встретил, будь то в аллее парка или в
доме при людях. Одним женщинам это нравилось в нем, другие, боясь быть
скомпрометированными, его остерегались, хотя втайне, сколько я знаю, питали к
нему симпатию. Благодаря одному из его ухаживаний он был вызван на дуэль на
симфоническом собрании, прямо на концерте, и тут же в антракте с волнением
просил меня быть его секундантом».
Летом
1886 года Левитан внезапно влюбился в Машу — единственную сестру пятерых
братьев Чеховых.
«Левитан
взялся учить Машу живописи, и из-под её кисти стали выходить неплохие
акварельные пейзажи и портреты, — повествует Дональд Рейфилд в книге «Жизнь
Чехова». — Левитан, имевший сотни связей с сотнями женщин, сделать предложение
руки и сердца решился лишь однажды. Вот как вспоминала об этом 70 лет спустя
92-летняя Мария Павловна Чехова: «Вдруг Левитан бух передо мной на колени и…
объяснение в любви… Я не нашла ничего лучше, как повернуться и убежать. Целый
день я, расстроенная, сидела в своей комнате и плакала, уткнувшись в подушку. К
обеду, как всегда, пришёл Левитан. Я не вышла… Антон Павлович встал из-за стола
и пришёл ко мне. «Чего ты ревёшь?» Я рассказала ему о случившемся и призналась,
что не знаю, как и что нужно сказать теперь Левитану. Брат ответил мне так:
«Ты, конечно, если хочешь, можешь выйти за него замуж, но имей в виду, что ему
нужны женщины бальзаковского возраста, а не такие, как ты»».
//////////////////////////////////////////9
Мария
Павловна проживёт очень долгую жизнь, будет заниматься архивом и наследством
брата Антона и умрёт в 1957-м году, пережив Левитана на 57 лет, а Чехова на 53.
Еще несколько раз она получит от вполне достойных мужчин предложения руки и
сердца, но каждый раз прямое или косвенное неодобрение брата Антона приводило к
тому, что Маша отвечала отказом. Рейфилд пишет: «Антон позже скажет Суворину о
своей сестре: «Это единственная девица, которой искренно не хочется замуж».
Лишь годы спустя Маша убедится в том, что в замужестве она была бы менее
счастлива, чем в роли секретарши своего брата. Уже в пожилом возрасте она
призналась племяннику Сергею, что ни разу в жизни не влюбилась по-настоящему».
Но
какое право имел Чехов вмешиваться в жизнь сестры и каковы могли быть его
мотивы?
«Чехов
хотел оберечь сестру от страданий, — рассуждает автор биографии Левитана Софья
Пророкова. — Но своей осторожностью он оберёг её от счастья. Бабкинские
обитатели старались скорее сгладить отзвуки так неудачно начавшегося романа…
Вскоре Маша снова дружила с художником, и воспоминание о пылком объяснении в
лесу затянулось грустной дымкой… Но для Левитана история неудачного сватовства
не прошла бесследно. Никогда больше он не искал счастья семейной жизни».
Бабкинское
лето заканчивалось. Друзья разъезжались. Левитан опять хандрил … Чтобы развеять
его, Чехов, считавшей левитановские припадки необъяснимой тоски началом
душевной болезни, как-то раз отвел Исаака развеяться «под пожарную каланчу» — в
литературно-художественный салон Софьи Петровны Кувшинниковой. Для 26-летнего
Левитана эта замужняя 39-летняя дама на 8 лет станет возлюбленной, музой,
верной спутницей, а для Чехова — малосимпатичным прототипом его «Попрыгуньи».
//////////////////////////////////////////////////////////10
<i>
<b>
Софья
Петровна Кувшинникова
</b>
«Это
была женщина лет за сорок, некрасивая, со смуглым лицом мулатки, с вьющимися
тёмными волосами… и с великолепной фигурой. Она была очень известна в Москве,
да и была „выдающейся личностью“, как было принято тогда выражаться…», —
описывает Кувшинникову поэтесса, драматург и друг Чехова Татьяна
Щепкина-Куперник.
Иван
Евдокимов в биографическом романе «Левитан» подробно разъясняет, на чём именно
основывалось известность Софьи Петровны: «Цветы, написанные Кувшинниковой,
покупал Третьяков, её игрой на фортепьяно заслушивались общепризнанные
московские пианисты-виртуозы. Софья Петровна любила охоту не меньше, чем
искусство, и, подолгу пропадая в подмосковных лесах, одна, одетая по-мужски,
возвращалась с полным ягдташем. Софья Петровна говорила, повелевая, словно
имела над своими собеседниками такую же неограниченную власть, как над мужем,
избалованная его терпением, молчаливостью, большим сердцем и глубокой затаённой
нежностью. Кувшинникова была горда и смела, презирая всякие сплетни о себе…
Софья Петровна была очень даровита. Из кусков и лоскутков дешёвой материи она
шила себе прекрасные костюмы. Она умела придать красоту любому жилью, самому
захудалому и унылому, простой сарай преображая в кокетливый будуар. Четыре
небольшие комнаты своей квартиры с необыкновенно высокими, как в нежилом
помещении, потолками, Софья Петровна убрала по своему вкусу. Искусной женщине
недоставало средств, но она не унывала и так ловко изворачивалась с самыми
скромными деньгами, что украшенное ею гнездо Кувшинниковых казалось роскошно
меблированным».
/////////////////////////////////////////////11
<i>
Муж
Софьи, полицейский врач Дмитрий Кувшинников, любя её, закрывал глаза на роман
жены с Левитаном и, не обращая внимания на ширящиеся по Москве слухи, продолжал
оберегать её и поддерживать, а Левитана — принимать у себя дома. Их гости
вспоминали, как Дмитрий Павлович, не принимавший участия в шумных посиделках
людей искусства, в 9 вечера щедрым жестом приглашал всех к столу: «Господа,
извольте откушать».
Несправедливость
ли ситуации, или профессиональная солидарность Чехова с доктором Кувшинниковым,
или оба фактора сразу привели к рождению «Попрыгуньи», в котором треугольник
Кувшинниковых и Левитана если и закамуфлирован, то не слишком старательно. Но
знавшие Софью Петровну в один голос уверяли, что она была глубже чеховской
героини. Эта женщина умела действовать на Левитана, словно «живое
успокоительное», поддерживала его, отвлекала от хандры, вселяла уверенность. Вместе
с нею Левитан несколько лет выезжал на этюды на Волгу (несмотря на возражения
Чехова «Левитану нельзя жить на Волге. Она кладёт на душу мрачность»), где
создавались картины, которые сделают Левитана знаменитым. В конце концов, и
Чехов должен будет признать: «Знаешь, в твоих картинах появилась улыбка».
Сестре Маше он напишет: «Левитан празднует именины своей великолепной музы…»
Кстати,
до выхода в свет «Попрыгуньи» в 1891-м году Чехов спокойно продолжал общаться с
Софьей Петровной. Когда он надумает ехать за тридевять земель — на Сахалин,
куда зазывал и друга-художника — сопровождать Чехова до парохода поедут не кто
иные как Левитан и Кувшинникова.
////////////////////////////////////12
<i>
После
Сахалина Чехов предпримет путешествие за границу, он побывает в Китае, Индии, а
с Цейлона привезёт живого мангуста, который получит от хозяина за прескверный
характер кличку Сволочь. Уехав во Францию, Чехов поручит заботу о мангусте отцу
Павлу Егоровичу, который станет информировать в письмах сыновей: «Мангуст
здоров, поведение его неисправимо, но заслуживает снисхождения». «Мангуст тоже
не дает покою, Мамаше нос откусил ночью, которая испугалась, когда увидела
кровь. Теперь зажило».
До
Левитана дошли слухи о том, что у Чехова одновременно заболела сестра Маша и
сбежал в лес мангуст. «Встревожило меня очень извещение о болезни Марии
Павловны, — писал Чехову Левитан. — Как ты упустил мангуста? Ведь это черт
знает что такое! Просто похабно везти из Цейлона зверя для того, чтобы он
пропал в Калужской губернии!!! Флегма ты сплошная — писать о болезни Марии
Павловны и о пропаже мангуста хладнокровно, как будто бы так и следовало!»
Левитан
пеняет Чехову на его знаменитую невозмутимость («флегма ты сплошная!»), но сам
он далёк от невозмутимости, как никогда. Вскоре это вылилось в такой эпизод:
«Однажды
мы собрались на охоту в заречные луга, — вспоминала Софья Петровна. — Над рекой
и над нами плавно кружились чайки. Вдруг Левитан вскинул ружье, грянул выстрел
— и бедная белая птица, кувыркнувшись в воздухе, безжизненным комком шлепнулась
на прибрежный песок. Меня ужасно рассердила эта бессмысленная жестокость, и я
накинулась на Левитана. Он сначала растерялся, а потом даже расстроился.
— Да,
да, это гадко. Я сам не знаю, зачем я это сделал. Это подло и гадко. Бросаю мой
скверный поступок к вашим ногам и клянусь, что ничего подобного никогда больше
не сделаю. — И он в самом деле бросил чайку мне под ноги…»
////////////////////13
<i>
Что
послужило причиной этого всплеска, мы достоверно не знаем. Возможно, Левитана
стали тяготить отношения с Софьей, или он в очередной раз оказался в кого-то
влюблён и, не вынося раздвоенности, ненавидел себя и все вокруг. Всезнающий
Рейфилд утверждает, что Кувшинникова вряд ли так долго удержалась бы рядом с
Левитаном, если бы не закрывала глаза на его параллельные увлечения.
Одной
из женщин, которыми живо интересовался Левитан, стала Лика Мизинова — молодая
особа, знакомая семьи Чеховых, которой заядлый холостяк Антон Павлович короткое
время даже думал сделать предложение. По пути на Сахалин он говорил соседу по
пароходной каюте: «Но с нею я не буду счастлив, потому что она слишком
красива…».
Мизинова
и вправду, по воспоминаниям, была хороша чрезвычайно: с роскошными волосами,
собольими бровями, серыми глазами и великолепной осанкой оперной дивы (которой
Лика пыталась стать). Она явно испытывала чувства к Чехову, а тот в своей
шутливой манере то приближал её, то отталкивал. Лика терялась — любят её или же
ею пренебрегают? Гостивший вместе с Кувшинниковой в имении Ликиного дяди
Николая Панафидина Левитан слал Чехову письма, рассчитанные вызвать
одновременно и его смех, и ревность: «Пишу тебе из того очаровательного уголка
земли, где все, начиная с воздуха и кончая, прости господи, последней что ни на
есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею — божественной Ликой! Ее еще пока нет,
но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического
брюнета…»
/////////////////////////////////////////////14
<i>
Ответный
эпистолярный пас, использующий любимое словечко Левитана, Чехов отсылал Лике:
«Снится ли Вам Левитан с черными глазами, полными африканской страсти? Продолжаете
ли Вы получать письма от Вашей семидесятилетней соперницы (Чехов имеет в виду
имеет в виду многострадальную Кувшинникову: Лика родилась в 1870-м, а
Кувшинникова — аж в 1847-м — ред.) и лицемерно отвечать ей? В Вас, Лика, сидит
большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла,
а не сердца, которое Вы укусили».
Измученная
долгой неопределённостью с Чеховым, Лика закрутит роман с женатым писателем
Потапенко. Её оперная карьера не сложится. В Париже она родит дочь Христину, девочка
проживёт недолго. А сама Лика станет одним из прототипов чеховской «Чайки».
<b>
Чехов
и Левитан после «Попрыгуньи»
</b>
Прочитав
«Попрыгунью» (а он читал всё, выходившее из-под чеховского пера), Левитан был
глубоко оскорблён. Впервые за много лет знакомства они с Чеховым прекратили
всякие контакты. Обида была глубока. И всё же Левитану существенно не хватало
чеховской «флегмы», его мудрого спокойствия, его остроумия. Когда Татьяна
Щепкина-Куперник с детской непосредственностью предложит ехать к Чехову, которого
Левитан не видел три года, художник с ужасом и счастьем согласится. Они приедут
к Чехову в Мелихово, после секунды напряжённо-вопросительной паузы обнимутся и
продолжат общаться.
В то
время как Левитан продолжал оставаться неприкаянным и бездомным, Чехов на
гонорары издателя Суворина купил и обустроил имение в Мелихово, куда, оставаясь
главой семьи и непререкаемым авторитетом для всех родных, перевёз старых
родителей, братьев и сестру.
/////////////////////////////////////15
<i>
Таким,
утопающим в майских сиреневых зарослях, увидит деревянное крыльцо чеховского
дома в Мелихово Исаак Левитан в 1895-м году. Знакомые Левитана знали, что он
очень любил сирень. Рассказывают, что в конце лета 1900-го, когда умрёт
Левитан, стояла удивительная погода — сирень в тот год цвета дважды, в мае и
августе.
Антон
Чехов в окружении близких: рядом с Чеховым по-турецки сидит его брат Михаил, за
левым плечом Чехова — его мать Евгения Яковлевна и отец Павел Егорович, за
правым — сестра Маша, рядом с ней — Лика Мизинова. Москва. 1890.
С
Софьей Кувшинниковой Чехов так никогда и не примирится. Когда-то он
предсказывал Мизиновой: «Лика, вам суждено разбить сердце бедной Сапфо». Но в
этом случае Чехов оказался плохим прорицателем. Не Лика превосходством своей
красоты и молодости и не сам Чехов злой иронией «Попрыгуньи» разрушат
длительный роман Левитана и Кувшинниковой — для этого понадобится совсем другая
женщина.
Летом
1894 года Кувшинникова и Левитан в обычном поиске натуры для пейзажей гостили в
усадьбе Ушаковых Островно, недалеко от Вышнего Волочка. Их соседями по усадьбе
оказалась семья крупного петербургского чиновника Турчанинова — жена Анна
Николаевна и три дочери Варвара, Софья и Анна. Анна Николаевна была старше
Левитана (насчет «бальзаковского возраста» Чехов всё-таки угадал), но очень
следила за собой, красотой превосходила своих дочек на выданье, изящно
одевалась по последней столичной моде и, что было совсем не принято в деревне,
подкрашивала губы. Левитан стал отлучаться якобы на охоту, но возвращался с
пустым ягдташем, отвечал Софье Петровне отрывисто и резко. И очень скоро
Кувшинникова поняла, что проиграла: человек, которого она больше всего на свете
любила, выбрал не её.
////////////////////////16
<i>
Софья
Петровна уехала к мужу в Москву, а Левитан переселился в имение Горка,
принадлежащее Анне Николаевне, которую он звал «любимая жёнка Анка». Вскоре
выяснится, что старшая дочь Турчаниновой 18-летняя Варвара тоже влюблена в
Левитана. Конкуренция между женщинами будет жестокой. Не выдержав мучительности
ситуации, Левитан решит свести счёты с жизнью. Он опять, как и незадолго до
начала романа с Кувшинниковой, будет в себя стрелять.
«Обращаюсь
к Вам с большой просьбой по настоянию врача, пользующего Исаака Ильича, —
заклинала не знакомого ей лично Чехова письмом Анна Николаевна. — Левитан
страдает самой ужасной меланхолией, доводящей его до самого ужасного состояния.
В минуту отчаяния он желал покончить с жизнью 21 июня. К счастью, его удалось
спасти. Теперь рана уже не опасна, но за Левитаном необходим тщательный, сердечный
и дружеский уход. Зная из разговоров, как Вы близки Левитану, я решилась
написать Вам, прося немедленно приехать к больному. От вашего решения зависит
жизнь человека…»
Но
жизнь Левитана уже не зависела от Чехова. Примерно в это время у него диагностируют
сердечное заболевание — расширение аорты. «Сердце у него не стучит, а дует», —
будет популярно объяснять в письме их общему другу Чехов, приезжавший, чтобы
проконсультировать Левитана. Сам с редким мужеством перенося сознание
приближающейся смерти от туберкулёза, Чехов отметит у Левитана «поразительную
жажду жизни».
////////////////////////////////17
<i>
Свой
последний новый год Левитан встречал с Чеховыми в Ялте. В конце декабря 1899-го
года он попросил Марию Павловну поскорее принести ему большой кусок картона и
быстро нарисовал сиреневое сумеречное небо, луну и силуэты стогов в лунном
свете, а Чехов, всегда ценивший живопись друга, вставил импровизированную
картину в углубление над камином. Эта встреча была последней. В августе 1900-го
Левитана не станет.
Интересно,
что, считая Чехова в течение 20 лет (за исключением трёх потерянных из-за
«Попрыгуньи») своим близким другом и посылая ему чуть ли не еженедельные
письма, полные общих шуток, беспокойства о его здоровье, сокровенных мыслей и
доверительности, Левитан больше ни разу после юношеского этюда не пытался
Антона Павловича изобразить.
Павел
Третьяков — при посредничестве Левитана — уговорил Чехова позировать художнику
Осипу Бразу. На картину Чехов отреагирует без сантиментов: «Говорят, что и я, и
галстук очень похожи, но выражение… такое, точно я нанюхался хрену». Писателю
не суждено будет узнать, что не левитановский набросок, а «официальный» портрет
работы Браза будет предварять все собрания его сочинений и школьные
хрестоматии.
Автор:
Анна Вчерашняя
⟼ https://artchive.ru/publications/2436~Chekhov_v_sudbe_Levitana
✨✨✨