~ °l||l°~
<b> Кунсткамера </b>~ °l||l°~
<b> <i>
ВОЙНА И МИР. И чуть-чуть о глупости, которая сестра тщеславия.
</i></b>
☝☟
<i>
<b> </b>Чудесная история,
интересная, живая, смещная и грустная одновременно. И хорошо описана.
А еще очень понравилось это вот фраза:«В каждом из нас ровно
столько тщеславия, сколько ему недостает ума.» Увы, это так. Тщеславие и
глупость идут рука об руку.
Класс!
Запись чересчур длинна для публикации в ЖЖ, потому
приходится разделить ее на части. Нет проблем.
</i>
<b>ВОЙНА И МИР
(взгляд
изнутри)
</b>
<i>
А за
кулисами своя жизнь: постановщики спектакля – режиссер Михалков-Кончаловский,
художник Георгий Цыпин, художник по костюмам Татьяна Ногинова, приготовившиеся
выходить на поклон пожинать лавры, каждый в своем углу держатся за сердце, пьют
валидол, и на фоне бьющейся в истерике гёрл-френдши рисуют себе ужасные
картины, как их будут судить и на какое количество миллионов. А главное – КОГО
и ЗА ЧТО. Кончаловский думает, что, конечно же, его, за то, что неправильно
что-то смизансценировал, да и вообще, режиссер, как известно, всегда за всё
отвечает.
Цыпин не
безосновательно считает, что крайним назначат его за этот проклятый купол на
сцене, на котором еще на репетиции несколько актеров чуть ноги себе не
переломали. Ногинова полагает, что возможно что-то было не в порядке с костюмом
– актер запутался в складках или что-нибудь ещё в этом роде...
Тут
прибегает генеральный менеджер Метрополитен Опера мистер Джозеф Вольпе, который
в это время репетировал в директорской ложе торжественную речь о дружбе народов
Америки и России, и тоже начинает биться в падучей и рвать на груди волосы,
потому что уж он-то точно за всё ответит. И за увечье актера, и за разгром
русских войск под Аустерлицем, и за войну 1812 года в Европе, а может быть даже
(угораздил же бог связаться с русскими) за пакт Молотова-Риббентропа.
В конце
концов, с помощью пожарных француза извлекли из сетки, спектакль кое-как
закончили, и на поклон мистер Вольпе вышел, ведя за руку ошалевшего от
свалившейся на него славы молодого актера:
– Этот
отступающий французский солдат, – сквозь зубы пошутил Вольпе, – сбился с пути в
русской метели.
Бурные
аплодисменты, переходящие в овацию. Американцы любят незатейливые шутки.
На следующий
день нью-йоркские газеты широко осветили этот драматический эпизод войны 1812
года. Один заголовок мне особенно понравился:
«Много
солдат пало в Отечественной войне 1812 года, но ни один из них не пал в
оркестровую яму!..»
Мог ли
безработный бродвейский лицедей мечтать о таком сногсшибательном успехе на
одной из самых престижных сцен мира?! Какой там Хворостовский! Какая там
Нетребко! Что вы!
Этот эпизод
стал ярким заключительным аккордом в той безумной симфонии событий, которые ему
предшествовали. Скажу больше: если бы он не произошел, его следовало бы
придумать, потому что это был естественный, закономерный финал всего того, что
происходило на протяжении десяти месяцев, пока шла подготовка к этому
историческому спектаклю. Собственно, к произошедшему на премьере, лично я
никакого отношения не имею. Это взгляд из зала, снаружи, так сказать. Но зато я
имею некоторое отношение к тому, что происходило ранее, задолго до премьеры. О
чем и хочу рассказать. Назовем это – «взгляд изнутри».
Кто может
знать, отчего случаются те или иные события. Где-то, что-то, абсолютно, как
кажется, к тебе отношения не имеющее, произошло, и ты вдруг оказываешься
втянутым в водоворот каких-то бессмысленных действий, вынужден что-то
предпринимать, барахтаясь в этом мутном потоке, взбивать пену, сам того не
желая. Отчего? Почему?
А не почему!
Просто, извините за затёртую цитату, «Аннушка разлила масло». Ну, скажите, что
может быть общего между мной, никому не известным портным, и внезапно возникшей
дружбой Главного дирижера Метрополитен Оперы замечательного Джеймса Ливайна с
руководителем Мариинского театра Валерием Гергиевым. Связь, конечно, есть – всё
происходит в Метрополитен, но это классическое единство места и времени ничего
не объясняет. Они где-то там, наверху, в высях почти что горных, а Портной, как
ему и положено, сидит на своем портновском месте и шьет костюмы. Казалось бы,
«что он Гекубе, что она ему?» Ан нет! Разболтанный трамвай событий, дребезжа
стеклами, идет по соседней улице, и вот уже руководство Метрополитен,
очарованное талантом и обаянием брутально-мужественного Валерия Абисаловича, а
также ветром перемен, веющих над Россией, решило ставить оперу Сергея
Прокофьева «Война и Мир».
Опять же –
ну, решило и решило... Мне-то что? Наше дело порняжное – штаны шить, ваше –
спектакли ставить. Поставили, между прочим, хорошо, но рассказывать об этом
должны рецензенты, газетчики, театральные и музыкальные критики, а не портные
из пошивочного цеха Метрополитен Оперы. И эти строки никогда бы не увидели
свет, если бы этот дребезжащий трамвай не наехал на меня.
Здесь, чтобы
читатель понял всё последующее, необходимо объяснить, каким шальным ветром,
меня, режиссера, проработавшего более 25-ти лет в театре, в кино и на
телевидении, выпускника одного из лучших театральных ВУЗов страны занесло в
этот пошивочный цех.
Когда в 1985
году за клеветнические высказывания о советской власти меня с волчьим билетом
выперли с Новосибирского телевидения и перекрыли все возможности дальнейшей
работы по режиссерской профессии, я, чтобы как-то выжить, стал шить джинсы,
платья, куртки, прочий «ширпотреб» и продавать его на вещевом рынке. Получалось
видимо неплохо, потому что товар не залеживался, нехватки покупателей не было,
а зарабатывать я стал в пять – десять – пятнадцать раз больше, чем зарабатывал,
будучи режиссером высшей категории на телевидении. Поначалу было стыдно стоять
среди спекулянтов и фарцовщиков на барахолке, тряся самопальными портками,
мешали интеллигентские комплексы, – мол быть торгашом нехорошо. Но потом,
наблюдая жизнь вокруг себя, я вдруг понял, что ничего зазорного в том, что я
продаю изделия, созданные собственными руками, нет, и что это более безобидное
и честное занятие, чем оболванивание широких народных масс телевизионной
отравой.
Но для людей
творческих, к коим я отношу себя, деньги все-таки – не самое главное. Что-то
такое непонятное «кипит, свиристит и произрастает» в тебе, требуя выхода. И
если не находит, последствия бывают непредсказуемые, вплоть до самых печальных.
Примеров тому – тьма.
Но я выжил.
Не вскрывал вен, не бросался под поезд, не пил, как это водится у людей
творческих профессий, горькую. Такое нечеловеческое мужество так впечатлило
моих бывших коллег по бывшей телевизионной профессии, что в перестроечные годы
они сняли фильм, печальную документальную сагу о моей «трагической» судьбе.
Назывался фильм «Портной», был представлен на Первом Международном фестивале
неигрового кино в Ленинграде и получил несколько призов. Призы, конечно,
никакого отношения ко мне не имели, но фильм был настолько убедителен, что я
сам почти поверил в то, что я «портной». И когда сытый по горло волшебной
страной, так ловко превращающей режиссеров в портных, я эмигрировал в США, то в
службе, которая помогает иммигрантам устроиться на работу, я ничтоже сумняшеся,
заявил, что работать собираюсь именно по этой профессии. Не объяснять же, в
самом деле, что я режиссер, что меня уволили за то, что я что-то не так ляпнул,
что-то не так сказал, не так подумал и бла-бла-бла... Не поймут, не поверят...
Да и кому это здесь интересно. Америка смотрит вперед, а не назад.
Но так
случилось, что именно в то время, когда сердобольные американцы подыскивали мне
работу, фильм «Портной» показали по одному из национальных телевизионных
каналов. Оказывается, он был куплен Америкой на том фестивале в Ленинграде. Что
я – бывший режиссер я особо не распространялся, поэтому кураторы, занимающиеся
моим трудоустройством, посмотрев фильм, были настолько потрясены невероятной
скромностью клиента, что, не приходя в сознание, стали искать ему, (т.е. мне),
работу в сфере искусства по прямой режиссерской специальности. К сожалению, все
режиссерские места в Голливуде оказались заняты, остались только портновские в
Метрополитен Опера, и клиенту было предложено поработать именно в этом
качестве. Так я оказался в МЕТ.
Не могу
сказать, что подобная смена профессии меня очень огорчила. Во-первых, я был к
этому готов – понятно же, что иммигрантов с распростертыми объятиями не ждут
нигде. Во-вторых, без хорошего знания живого английского языка в режиссуре делать
нечего. Это я тоже прекрасно понимал. В-третьих, и это главное, я к тому
времени уже очень сильно разочаровался в деятельности, которой занимался
прежде. Более того, всё, связанное с лицедейством, стало вызывать у меня
брезгливое отвращение. Что-то поскудное есть в этой борьбе неудовлетворенных
амбиций, тщеславий и больных самолюбий, царящих в мире искусства. Про помойку,
которая называется «масмедиа», думаю даже и объяснять ничего не надо. Просто
включите телевизор.
Мои новые
коллеги по швейной машинке и непосредственное руководство костюмерного цеха
довольно быстро разобрались, что никакой я не портной. Это видно сразу, как
только человек взял в руки ножницы. И хотя о своем позорном режиссерском
прошлом я и тут предусмотрительно помалкивал, посматривали на меня с
подозрением. Что-то нехорошее, социально-чуждое было в этом русском. Однако,
работал я не хуже других, и меня до поры до времени не трогали.
</i>
__________Oooo_
____oooO__(___)__
___(___)____)_/___
____\_(____(_/____
_____\_)________
      ~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~
°l||l°~ °l||l° ~
