<i><b>
░ Памяти Михаила Ромма
</i></b>
<i>
Дорогой читатель или дорогой
слушатель, я не знаю, будет ли это напечатано когда-нибудь, а может быть,
останется только записанным вот так на пленку, но, во всяком случае, я хочу
предупредить тебя, дорогой читатель или дорогой слушатель, что не собираюсь
писать или диктовать общепринятых воспоминаний. Я думаю, что жизнь моя не
представляет собой такого интереса, чтобы занимать ею внимание других людей. Но
в жизни каждого человека были интересные встречи, попадались интересные люди.
Слышал он какие-то очень интересные истории. Хочется выбрать из жизни то, что
могло бы пригодиться другим, могло бы пригодиться любому человеку. Что будет
попадаться на память, то и буду рассказывать
☸
Исповедь
Пахра. 1967 г
Время жить и время умирать.
Последнее время я чувствую себя овощью. Меня поливают, рыхлят, вздабривают,
закрывают от зимних заморозков, иногда сажают в теплицу – санаторий, иногда
запирают в домашний парник, словом – я созрел. Этому овощу пришло время. Еще
немножко, и я попорчусь совсем. И то уж у меня шкурка лопается, то бочок, то
сердце, то что-то еще. Пришло время подвести итоги. Ну, завещания обычно
пишутся, я уже написал – завещать мне нечего. А так – для себя, только для себя
– хочу вспомнить, как я жил, что я сделал, в чем ошибся, что напутал.
Как человек я, вероятно, стал
лучше, умнее, но приложить этот ум не к чему, поздно. Да и не умнее я стал.
Сообразительность уменьшилась значительно, да и быстрота реакции, и все то, что
называется комбинаторными способностями, постепенно теряется. Рушится. Как-то
внутренне, духовно я стал серьезнее, что ли. Небольшое достижение. Но вот
почему я стал серьезнее, почему больше просто понимаю в том, что происходит, да
и почему так поздно начал понимать, – вот об этом мне и хочется сказать себе.
А кто-нибудь когда-нибудь
прослушает эту запись.
Вот так. Родился я человеком
легкомысленным, даже очень легкомысленным и долго не мог понять, сообразить не
мог, чему посвятить себя, что делать в жизни. Путался. А так как я был еще
человеком безвольным, да и остался безвольным, то меня все время толкали в
разные стороны, толкали делать то или это, а я с неукротимой энергией бросался
на это дело, выбранное не мною. Энергия у меня была действительно неукротимая.
Я скульптором был сначала, учился этому делу, одновременно писал какие-то
поэмы, дурацкие стихи, романы и повести, совершенно не всерьез, плохие. Писал
трагедии, комедии, черт его знает, что только ни делал я.
Все время должен был что-то такое
делать. Обязательно, нетерпеливый я. Вот так. Нетерпеливый я, поэтому не могу
сидеть без дела, а сейчас приходится сидеть без дела. Бывало, нет дела, я
гвозди заколачиваю, какие-то стулья делаю, какую-то другую чепуху, обшкуриваю
что-нибудь, обклеиваю, рисую бессмысленные вещи и так далее. А вот так тяжело
мне сейчас, очень много приходится ничего не делать, раскладываю пасьянсы, мозг
требует совершенного бездействия, а руки приходится держать в бездействии,
потому что мне строгать запрещено, пилить запрещено, что-то еще запрещено,
нагибаться запрещено, садиться на корточки запрещено, а я не могу. Говорят –
гуляйте, а я не могу просто гулять без цели, вообще не могу, мне скучно до
ужаса. Я могу только ходить по делу. Иногда хожу и думаю, ну, давай куплю
что-нибудь, бутылку одеколона, что ли, купить, в магазин зайти. В магазин
заходить противно, народу много, все воспаленные, черт с ним, одеколоном. Вот
так сложилось, вот так. И по многим, многим признакам я вижу, что овощу пришло
время.
☸
Мне было лет двадцать восемь,
когда я решился на очень ответственный шаг, решил стать кинематографистом. До
этого я все пробовал. Вот решил стать кинематографистом. Почему решил? Да я
подумал, что это дело безответственное, легкое, вероятно, халтурить можно, так
сказать, посредственно работать. Во всяком случае, приспосабливаться, то, другое,
третье.
Литература – дело серьезное,
скульптура тоже, требует отдачи всех сил, а я все перед этим побросал: и
скульптуру, и литературу, и то, и другое. Занялся я кинематографом, глупо
занялся. И не сразу даже понял, чего я буду делать, сценарии сначала пробовал
писать, кинематограф изучать где-то такое, потом ассистентом режиссера был,
потом стал режиссером. Никаких режиссерских целей, честно скажу, никаких я
перед собою не ставил. Просто решил, попробую сделать картину.
Веселый я был, энергичный, это
сейчас грустно рассказываю. А тогда мне было весело и наплевать, как будто бы и
все получалось, так сказать. Велят надписи для других картин делать – делаю,
мультипликацией руководить – и то, что-то такое, руководил некоторое время,
что-то еще делать – делал, ассистентом был тоже очень энергичным, нравилось мне
это дело и помогал здорово. Но вот настал момент, когда мне сказали – сделайте
картину. Можно. Что делать? Я совершенно не представлял себе, что нужно сказать
зрителям. Да и нужно ли [представлять], что именно.
Какие-то советские темы мне в
голову не приходили, потому что время было смутное, тридцатые годы. И я не
очень был уверен в том, что я понимаю это время и что делать сейчас. И вот так
возникла «Пышка». Оттого, что надо было занять руки. Занять руки… Попробовал я
это дело. Я уже писал о том, как случайно пришла в голову мысль сделать
«Пышку». Рассказ хороший, посоветовал мне это Спешнев, то есть не «Пышку», а
взять что-нибудь из Мопассана. Взял «Пышку», очень милый директор студии
прочитал сценарий, сказал: «Ну, что ж, попробуйте, только чтобы было поменьше
актеров, никаких массовок, дешевенькую картину – немую».
Я даже не подумал о том, какая
задача делать немую картину, когда уже наступил век звукового кино, это был
тридцать третий год, я встал в производство. Как давно уже было звуковое кино,
немых уже никто не делал. Это была последняя немая картина. Написал я сценарий.
Между нами говоря, я не очень понимал, как надо писать режиссерский.
Эйзенштейн, помню, спрашивал меня: «Ну, какая-нибудь режиссерская экспликация у
вас есть?» Я стал излагать какие-то соображения, а он сказал: «Вы не знаете,
что такое режиссерская экспликация. Ну, ничего, можно делать картины и без
режиссерских экспликаций. Вы очень хотите? Ну, делайте». Ну, какое напутствие
он мне сказал при этом, не буду повторять.
В это время мне очень нравился
Жюль Ромен. Вышел ряд книжечек, «Академия» издавала, потом Гослитиздат
продолжал, и мне очень нравился унанимизм, очень нравилась идея – идея, что
множество, которое состоит из единиц, делает каждую единицу частицей множества,
что, скажем, два человека – уже не то, что один и один, они чуть-чуть меняются,
а три еще больше меняются, а пять человек, особенно спаянных единым делом, или
друзей, попутчиков даже, они превращаются в какое-то существо пятиголовое. А
толпа – это уже живой организм и у него уже совершенно иная психика, у этого
организма, у толпы, ничем не похожая на психику каждой единицы. Это похоже на
пчел. В отдельности пчела представляет собой совсем иное существо, чем пчелиная
семья: пчелиная семья мудра, а единая пчела – глупа как пробка. А у человека
иной раз получается наоборот. В отдельности человек интересен и умен, а в толпе
появляется огромная многоголовая свинья или огромное многоголовое животное,
зверь.
Странно мне сейчас сказать, но
самое сильное на меня впечатление произвела картина «Земля» Довженко. И в
особенности крупные планы. Я уже подзабыл «Землю» и даже не стал второй раз
смотреть, но тогда, в тридцать третьем году, вспоминал какие-то статичные крупные
планы, поразительные по эмоциональности, простоте, точности. Да нет, не
простоте и не точности, поразительного своеобразия просто. Ну, и вот это
какое-то смутное ощущение от «Земли» было у меня идеалом, к которому я бы
стремился, а пока решил работать на крупных планах. Да, еще была картина
«Страсти Жанны Д'Арк», которая потрясла меня. Вот из этого смутного начала и
родился, значит, режиссер Ромм. Плохой он или хороший, большой или маленький, а
родился он случайно, как все случайно в мире. Вот так. А не приди в голову
Спешневу совет «почитай Мопассана», я бы, пожалуй, и не догадался до «Пышки»,
что-нибудь другое кропал бы, и не имел бы такого сразу успеха, и, может быть,
прекратилось бы…
☸
➧ http://www.e-reading.co.uk/book.php?book=99197
</i>
