(░( <b> Интересно о гениях и известных личностях</b>)░)
(░(
<i><b> Петр Вайль | Petr Vail
РОБИНЗОН ЧУДАКОВ</b>
Одна из лучших
русских книг последних десятилетий - "Ложится мгла на старые ступени"
Александра Чудакова. Не бестселлер, но кто надо - прочли и заметили. Это
мемуар, хотя подзаголовок - "Роман-идиллия". По-честному - ни романа
там нет, ни тем более идиллии. Какая уж идиллия в повествовании о семье русских
ссыльно-поселенцев в Северном Казахстане. И почему-то Чудаков, видно, опасаясь,
что не получится увлекательное чтение, несколько романизировал книгу: наряду с
нормальным авторским "я" присутствует и некий "Антон" в
третьем лице: тот же Александр Чудаков. Беспокоиться ему не стоило: от книги
оторваться нельзя, невозможно и забыть. И, что важно, нельзя не извлечь пользы,
самой что ни на есть практической, для жизни: о многих ли книгах такое можно
сказать.
В последнюю нашу
встречу с Александром Павловичем я сказал ему о своих восторгах. И, главное, о
том, что "Ложится мгла на старые ступени" - это советский "Робинзон
Крузо". Школа выживания. Выживания всякого - умственного, нравственного,
физического, бытового. Сравнение ему понравилось.
Чудаков успел
услышать похвалы и прочесть рецензии. Книга вышла в 2002 году, а в 2005-м
Александр Павлович умер безвременно и нелепо. Он был высокий, сильный, стойко
воспитанный той беспощадной средой, которую описал в своей последней книге, но
извивов судьбы не предусмотреть.
2 февраля
Чудакову исполнилось бы 70 лет.
Вдумчиво
читающая публика знала его давно. Лучшие труды о Чехове - его пера:
"Поэтика Чехова", "Мир Чехова", образцовая чеховская
биография для школьников: она вышла в 87-м - уже при ослабленной цензуре, но
еще при больших тиражах (200 тысяч). Что до "Мира" и
"Поэтики" - так о русской классике не писал никто. Дело не только в
доскональном знании и редкостном умении рассказывать просто о сложном, но еще и
в повествовательном даровании, точном чувстве композиции, мастерстве
расстановки смысловых и эмоциональных ударений. Можно было и тогда заподозрить
в таком литературоведе природного литератора. И все же книга "Ложится мгла
на старые ступени" стала радостным открытием нового большого писательского
таланта, явившегося в возрасте 64 лет.
Робинзонада
ссыльной семьи - из духовного сословия по одной линии и дворянского по другой -
излагается в мельчайших подробностях. Что самое захватывающее в истории
Робинзона Крузо? Перечень предметов, извлеченных из сундука с затонувшего
корабля, и рассказ о том, как Робинзон превращает их в инструменты жизни. В
главе с примечательным заглавием "Натуральное хозяйство ХХ века"
Чудаков пишет: "В этой стране, чтобы выжить, все должны были уметь делать
всё".
"Всё"
- это всё.
"Сахарную
свеклу, нарезанную мелкими кусочками, положить в глиняную посуду, плотно
закрыть и поставить в русскую печь на два дня. Получится темная масса. Ее
процедить сквозь ткань (ежели у вас остались со старого времени ветхие простыни
голландского или биельфельдского полотна - лучше всего!) и хорошо отжать. Сок
налить в ту же посуду и поставить после затопа в печь. Когда он станет густой,
как кисель, - патока готова".
"При
посадке картофеля во всякую лунку сыпали из трех разных ведер: древесную золу,
перегной и болтушку из куриного помета".
"Из
картошки делали крахмал, на нем варили кисель из моркови, иногда овсяный, для
чего на жерновках мололи овес. Часть крахмала шла на отцовские манишку,
воротнички и манжеты, ослепительность которых поражала каждого нового
эвакуированного преподавателя".
"Я делал
свечи. Вытапливал в большой жестяной миске стеарин из каких-то спрессованных
вместе с проволокою пластин и разливал его по сделанным из плотной бумаги
трубочкам разного диаметра вместе с натянутым внутри конопляным фитилем".
"Кожевенным
производством как химик руководила мама... Нижний, защитный слой всякой кожи -
мездру, клетчатку стругали специальной приспособой наподобие рубанка-шерхебеля,
только с полукруглым жалом".
Господи,
середина ХХ века!
А Чудаков все
нанизывает: "Варить мыло считалось делом простым: щелочь да бросовый
животный жир... Когда родилась сестра, для ее мытья сварили из стакана
сливочного масла кусочек другого, туалетного мыла".
И снова - все в
деталях, которые цитировать бы и цитировать. Все помнит. Вдруг, рассказывая о
домашнем изготовлении веревок, пишет: "Часть бечевок натирали сапожным
варом - зачем, я забыл, а спросить уж не у кого".
Вот оно -
воспитательное значение литературы: не в дурацком школьном смысле, а в самом
прямом. Нам варить крахмал ни к чему, но хорошо бы осознать, как крахмалил себе
манжеты ссыльный в непроглядной казахстанской глуши. Вот только -
"спросить уж не у кого". Уже Чудакову было не у кого, а и он умер.
Как они там без
устали стругали себя неведомым шерхебелем, не позволяя озвереть в условиях,
ничего, казалось бы, кроме озверения, не вырабатывающих.
Как
хозяйственная автономия оборачивалась самостоянием личности.
Каким-то
диковинным, но убедительным образом все виды выживания сопрягаются.
"Говорил еще дядя Коля о тех, кто выживал на фронте. Кто не ленился отрыть
окоп в полный профиль, сделать лишний накат на землянке. Кто не пил перед боем
наркомовские сто грамм - притупляется осторожность. Кто не шарил в Германии по
домам".
Они шли поперек.
Чудаков размышляет: "Такая странная эпоха, как советская, выдвигала и
создавала таланты, соответствующие только ей: Марр, Шолохов, Бурденко, Пырьев,
Жуков - или лишенные морали, или сама талантливость которых была особой, не
соответствующей общечеловеческим меркам". А эти, ссыльные в Северном
Казахстане, были именно что общечеловеческие - как Робинзон был на своем
острове единственным представителем отряда приматов. Казахстанские робинзоны
погружались в хозяйственные бездны, подсознательно понимая, что это верный, а в
их обстоятельствах единственный путь к сохранению душевного здоровья.
В чем суть и
увлекательность товарно-бытового обихода героев Дефо и Чудакова? Да в том, что
за повседневными хлопотами слышен гул подлинной жизни: не во имя чего-то, а
жизни просто - для себя и близких и больше ни для кого. А в результате выходит
- для истории и для всех.
Ведь вышел же из
того бытия и быта Александр Павлович Чудаков, умевший делать свечи, сахар и
крахмал, научившийся делать понятным Чехова. А того понимать надо - чтобы лучше
понять, как жить. Такой вот получается круг.
Задним числом
теперь кажется ясным, почему Чудаков избрал делом жизни Чехова. Ведь именно
будничному Чехову - не Толстому, не Достоевскому, не Гоголю, превосходящим его
в размахе и яркости, удалось создать рабочую матрицу, пригодную уже сто с
лишним лет. Чеховское "творчество из ничего" - в основе прозы
(Хемингуэй, Стейнбек, Камю) и драматургии (Ионеско, Беккет, Уильямс) ХХ века.
Литературный экзистенциализм. Неброскость Чехова плодотворна - позволяя
додумывать и дописывать по канве. И самое важное - это чеховское мужество: и
его самого, и его героев. "Надо жить, дядя Ваня". Не как-то
по-особенному, а вообще - жить.
Петр Вайль, 2008
</i> )░)
(░( (░(
(░( (░( (░(
(░( (░( (░(
(░( (░( (░(
(░( (░( (░(
(░(