✔✔

............. O

.............o....o°o

.................O....°

......... ...o°°O.....o

...........O..........O

............° o&emsp;   <b> Анна Валентиновна Кирьянова</b>

<i>

Бывает, вспомнишь о человеке, -

сильно вспомнишь. Напомнит о нем что-то, мелочь какая-то. Может, ветер, может, зеленые ветви, которые качаются так, как качались в день встречи. Или музыка, музыка, которая тогда играла. Или просто чья-то спина, - стоит спиной человек, похожий на того, кого мы помним. Или еще что-то напомнит. И думаешь об этом человеке.

Значит, он вот-вот появится. Даже если мы не виделись десять лет, все равно появится. Придет, позвонит, напишет. И мы скажем: ах, а я только что о тебе вспоминала. Вот сию секунду, ты не поверишь! Так это странно. И всегда работает. Всегда появляется тот, про кого мы сильно вспомнили.

А если нет человека на свете? И так сильно вспомнишь его вдруг, ах, как сильно. Может, ветер напомнил. Или цвет неба. Или чья-то спина, чей-то профиль, - другого человека, конечно. Но напомнил о том, кого мы когда-то знали и любили. Может, очень любили. Только его нет.

Нет, есть. В эту самую минуту он появляется рядом. Совершенно прозрачный, невидимый, но появляется. И мы чувствуем его прикосновение, - почти дуновение. Только в это не верят, потому что не видят. Не верят своему чувству и ощущению. И легкому прикосновению не верят. Потому что не видят;

но ветер ведь тоже не видишь, так? А он есть. И тот, о ком мы вспомнили с тоской - он тоже есть. И незачем говорить: ах, ты не поверишь, я только что о тебе вспоминала! Они-то верят и знают, потому и приходят. Это мы не слишком-то верим даже себе.

И потому так грустно бывает чувствовать их легкие прикосновения. И говорить себе, что верить не надо.

Надо.

Анна Кирьянова

 ✔✔

✿*´¨`*✿⊱╮　

(　 .. .. . . ~✿~ <b> День памяти </b>~✿~

✿.¸¸¸.✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿‿.•*´¯✿⊱╮

<b>

Максимилиан Александрович Волошин </b>(урожденный Кириенко-Волошин) родился в семье юриста в Киеве (16) 28 мая 1877 года. Отец умер рано, и воспитанием Макса занималась мать. С четырёх до шестнадцати лет они жили в Москве, затем переехали в Крым.

После переезда в Крым Волошин продолжил свое образование в Феодосийской гимназии. Потом окончил Московский университет и много разъезжал по Европе, слушая лекции известных преподавателей в области искусства. В 1903 году литератор возвращается в Москву и начинает публиковать свои сочинения.

В 1910 году Волошин становится уважаемым специалистом в области литературы и публикует свой первый сборник «Стихотворения. 1900-1910», пишет статьи о культуре, стихотворения об ужасах войны, занимается живописью.

Скончался литератор и художник Максимилиан Волошин 11 августа 1932 года в Коктебеле, где его и похоронили.

.•*.•*.•*

<i>

• Страдание и горе — вот резец,
  Которым смерть ваяет человека.
• .•*

• Когда хотят сделать людей добрыми и мудрыми, терпимыми и благородными, то неизбежно приходят к желанию убить их всех.

.•*

• Искусство никогда не обращается к толпе, к массе, оно говорит отдельному человеку, в глубоких и скрытых тайниках его души.

.•*

• Что менялось? Знаки и возглавья.
  Тот же ураган на всех путях:
  В комиссарах — дурь самодержавья,
  Взрывы революции в царях.
  Вздеть на виску, выбить из подклетья,
  И швырнуть вперёд через столетья
  Вопреки законам естества —
  Тот же хмель и та же трын-трава.
  Ныне ль, даве ль — всё одно и то же:
  Волчьи морды, машкеры и рожи,
  Спёртый дух и одичалый мозг,
  Сыск и кухня Тайных Канцелярий,
  Пьяный гик осатанелых тварей,
  Жгучий свист шпицрутенов и розг...

   — «Северовосток», 1920

✔✔

░░ ╱◥◣╱◥◣╱◥◣╱◥◣

<b>  

Порок сердца: Виктор Шендерович о Михаиле Зощенко

</b>  <i>

«Веселость нас никогда не покидала», — ровным печальным голосом начинает Зощенко свою «Голубую книгу».

Много лет он притворялся юмористом. Гримасы нэпа, так сказать. Печальный господин с меланхолическим складом души косил под своего незатейливого персонажа, рассказчика баек, — и имел с этим номером оглушительный успех.

— Ложи взад!

Зощенко вынимает из нас смех точностью психологического жеста, смесью советского арго и подворотни, чуть сдвинутым смыслом найденного слова. Зощенковский инвалид, которому проломили башку в коммунальной советской драке, лежит и — СКУЧАЕТ.

Инвалид лежит, вокруг — полная безнадега текущей жизни. Автор — Бастер Китон советской эпохи — стоит посреди этой картины строительства социализма с невозмутимым лицом. Стоит и строит из себя дурачка: а что я такого сказал?

Да то и сказал.

Смешное — в несоответствии, предупреждал Аристотель. Строительство нового мира утыкается в выдачу трупов с трех до четырех, класс-гегемон — в позабытых при выписке больных, которые «шляются по палатам и по складам читают, чего написано над изголовьем».

Печально лицо автора этих рассказов, и фига лежит в этом кармане. Нет, это не советская сатира — «борьба с тем, что мешает нам строить…» — это само строительство и есть. Это он, голубчик, социализм. И его строители…

«Кто его персонажи, о чем он пишет? — строго спрашивала советская критика. — Везде пьяные, калеки, инвалиды, везде драки, шум…»

Советская критика не находила в рассказах Зощенко отражения героической эпохи, и очень зря: там-то она как раз в полный рост, эта эпоха. Антрополог может смело восстанавливать обезумевшее лицо времени по оскаленному смехом черепу…

----- 2

<i>

Зощенко всю его жизнь одолевала тоска, и сам он считал свою меланхолию болезнью. Поклонник Фрейда и Павлова, писатель искренне полагал, что дело в детских травмах, а не в окружающем мире. Что такое восприятие мира можно исправить внутренней работой. Зощенко написал об этом свою главную, как ему казалось, книгу — «Перед восходом солнца»…

А окружающий мир продолжал усмехаться ему в лицо и делать «вселенскую смазь».

Несовместимость автора с людоедской эпохой стала очевидной не сразу, и надо заметить: главный людоед оказался в этом вопросе гораздо прозорливее наивных и благодарных читателей Михаила Зощенко. «Пошляк, отщепенец и выродок» — в этой эмоциональной сталинской оценке слышна неподдельная ненависть. Что-то такое расслышал отец народов в интонации этих рассказов, что-то разглядел в нарочито простоватых сюжетах…

«Голубая книга» была попыткой сменить крупность, поговорить о человеческой природе вообще, благоразумно отдалившись от текущей (и заминированной по периметру) злобы дня. И снова этот простоватый тон, повествующий о безнадежности уже исторической. И снова наивное лупание глазами: сейчас-то у нас все, конечно, совсем не так, как у них там, а если все так же, то это «отблески буржуазной культуры»… И снова горький смех, сквозь который отчетливо проступает печаль. И вдруг, посреди этих классовых притворяшек — тайный (для всех ли?) бунт, цитата из Гумилева про «нотариуса и врача» (и это в тридцатых-то годах)…

Излечиться не удавалось.

----- 3

<i>

«Вот уже пятнадцать лет мы, по мере своих сил (…), веселим многих граждан, желающих видеть в наших строчках именно то, что они желают видеть, а не что-нибудь серьезное, поучительное или досаждающее их жизни. И мы, вероятно, по своему малодушию, бесконечно рады и довольны этому обстоятельству…»

Какая драматическая усмешка и какая отвага в этом признании! По малодушию, конечно! Не иначе, автор догадывается, что сделают с ним «граждане», когда разглядят наконец в товарище Зощенко не рассказчика анекдотов из серии «а вот еще был случай», а нечто досаждающее их жизни…

И они разглядели. И заставили каяться перед строителями социализма и просить о пощаде. Не желавший «досаждать» людям, опальный Зощенко переходил на другую сторону улицы при появлении друзей: стеснялся ставить их в неловкое положение. Поздороваться с Зощенко, дружески заговорить с ним после ждановского постановления означало подвергнуться риску.

Под конец жизни он все пытался найти угол компромисса и забиться в него, оставшись советским писателем, но не потеряв при этом главного, что имел, — человеческого достоинства. Офицер, георгиевский кавалер, он не мог согласиться с обвинениями в трусости…

----- 4

<i>

Но компромисс оказался невозможен. Признание отдельных оплошностей не удовлетворило разгневанную матушку «Софью Власьевну» – она хотела полного публичного унижения! Следовало поклониться навстречу словам «Зощенко выворачивает наизнанку свою подлую и низкую душонку». Распятый должен был благодарить цезаря…

Но у распятого уже не было на это сил. Он был честным человеком, и это оказалось пороком сердца, несовместимым с жизнью.

Стенограмма выступления Зощенко на его «проработке», на собрании ленинградских писателей летом 1954 года, — образец великой гильотинной речи. Веселость покинула Зощенко наконец – и каким, должно быть, облегчением стала возможность не скрывать это!

«У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить! Не надо вашего снисхождения, ни вашего Друзина, ни вашей брани и криков. Я больше чем устал! Я приму иную любую судьбу, чем ту, которую имею».

Кто такой этот Друзин, вошедший в историю русской литературы благодаря этой стенограмме? Никто. Один из тех, кто убивал Михаила Зощенко.

Печального человека, знавшего, как писать смешно.