ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ
<b>
░ Еще чуть о
Борисе Рыжем
</b>
ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ
《 Мне дважды пришлось
коротко пообщаться с ним, и я заметил тогда то, что, наверное, замечали все.
Это был, конечно, человек без резьбы и без брони против мира. Но при этом в его
стихах есть очень глубокая и надежная "резьба", о которой пишет в предисловии
Дмитрий Сухарев. Рыжий знал русскую поэзию и не купился на модное в его время
отрицание советского поэтического опыта по принципу: "Серебряный век -
эмигранты - Бродский, а между ними никого". Любимыми его поэтами были
Блок, Анненский и Георгий Иванов. Но, кажется, не меньше их он обожал Слуцкого
и Луговского. 》
Поэтому именно Рыжему удалось почти невероятное: замкнуть на
себе разные поэтические поколения. Его стихами восхищались Евгений Рейн и
Александр Кушнер, но их высоко оценил и Сергей Гандлевский из самого
разочарованного и самого "прозаического" поэтического поколения.
Восторженную статью о нем написал и Дмитрий Быков. Романтики и скептики - все
как-то единодушно согласились с его стихами.
Рыжий, видимо, искренне верил во всемогущество Поэзии. Что
она может быть каким-то несокрушимым последним аргументом в твою пользу на
будущем ангельском допросе. Что за Поэзию может проститься всё на свете. К
счастью, мы пока не знаем, ошибся он или нет. 》
Павел Басинский
ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ
<i>
<u> Мой герой
ускользает во тьму... </u>
Мой герой ускользает во тьму.
Вслед за ним устремляются трое.
Я придумал его, потому
что поэту не в кайф без героя.
Я его сочинил от уста-
лости, что ли, еще от желанья
быть услышанным, что ли, чита-
телю в кайф, грехам в оправданье.
Он бездельничал,
«Русскую» пил,
он шмонался по паркам туманным.
Я за чтением зренье садил
да коверкал язык иностранным.
Мне бы как-нибудь дошкандыбать
до посмертной серебряной ренты,
а ему, дармоеду, плевать
на аплодисменты.
Это, — бей его, ребя! Душа
без посредников сможет отныне
кое с кем объясниться в пустыне
лишь посредством карандаша.
Воротник поднимаю пальто,
закурив предварительно: время
твое вышло. Мочи его, ребя,
он — никто.
Синий луч с зеленцой по краям
преломляют кирпичные стены.
Слышу рев милицейской сирены,
нарезая по пустырям.
1997
ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ
<u> Трубач и осень. </u>
* * *
Полы шляпы висели, как уши слона.
А на небе горела луна.
На причале трубач нам с тобою играл -
словно хобот, трубу подымал.
Я сказал: посмотри, как он низко берет,
и из музыки город встает.
Арки, лестницы, лица, дома и мосты -
неужели не чувствуешь ты?
Ты сказала: я чувствую город в груди -
арки, люди, дома и дожди.
Ты сказала: как только он кончит играть,
все исчезнет, исчезнет опять.
О, скажи мне, зачем я его не держал,
не просил, чтоб он дальше играл?
И трубач удалялся - печален, как слон.
Мы стояли у пасмурных волн.
И висели всю ночь напролет фонари.
Говори же со мной, говори.
Но настало туманное утро, и вдруг
все бесформенным стало вокруг -
арки, лестницы, лица, дома и мосты.
И дожди, и речные цветы.
Это таял наш город и тек по рукам -
навсегда, навсегда - по щекам.
И теперь не понять, разобрать нету сил,
кто за музыку эту платил
жизнью, смертью, разлукой, туманной строкой,
кто стоял и стоял над рекой.
Ты? - спрошу тебя. - Нет.
Я? - спрошу себя. - Нет.
Только бледный и траурный свет
остается - уныл, вроде долгого сна,
и тяжел, словно выдох слона.
</i>
_____
http://www.rg.ru/2012/03/26/basinskij.html
ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ แ ฯ ะ ๆ