⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰

<b>

Дмитрий Лихачев

«Никакой особой миссии у России нет и не было»

</b>

♣

<i>

...Я не проповедую национализм, хотя и пишу с искренней болью по родной для меня и любимой России. Я просто за нормальный взгляд на Россию в масштабах ее истории. Читатель, думается, в конце концов поймет, в чем суть такого «нормального взгляда», в каких чертах национального русского характера скрыты истинные причины нашей нынешней трагической ситуации.

…Судьба нации принципиально не отличается от судьбы человека. Если человек приходит в мир со свободной волей, может выбирать сам свою судьбу, может стать на сторону добра или зла, сам отвечает за себя и сам себя судит за свой выбор, обрекая на чрезвычайные страдания или на счастье признания — нет, не собой, а Высшим Судьей своей причастности к добру (я намеренно выбираю осторожные выражения, ибо никто не знает точно, как происходит этот суд), то и любая нация точно так же отвечает за свою судьбу.

И не надо ни на кого сваливать вину за свою «несчастность» — ни на коварных соседей или завоевателей, ни на случайности, ибо и случайности далеко не случайны, но не потому, что существует какая-то «судьба», рок или миссия, а в силу того, что у случайностей есть конкретные причины...

<b>

Одна из основных причин многих случайностей — национальный характер русских.

</b>

Он далеко не един. В нем скрещиваются не только разные черты, но черты в «едином регистре»: религиозность с крайним безбожием, бескорыстие со скопидомством, практицизм с полной беспомощностью перед внешними обстоятельствами, гостеприимство с человеконенавистничеством, национальное самооплевывание с шовинизмом, неумение воевать с внезапно проявляющимися великолепными чертами боевой стойкости.

«Бессмысленный и беспощадный», — сказал Пушкин о русском бунте, но в моменты бунта эти черты обращены прежде всего на самих себя, на бунтующих, жертвующих жизнью ради скудной по содержанию и малопонятной по выражению идеи.

«Широк, очень широк русский человек — я бы сузил его», — заявляет Иван Карамазов у Достоевского.

Совершенно правы те, кто говорит о склонности русских к крайностям во всем. Причины этого требуют особого разговора. Скажу только, что они вполне конкретны и не требуют веры в судьбу и «миссию».

<b>

Центристские позиции тяжелы, а то и просто невыносимы для русского человека.

</b>

Это предпочтение крайностей во всем в сочетании с крайним же легковерием, которое вызывало и вызывает до сих пор появление в русской истории десятков самозванцев, привело и к победе большевиков. Большевики победили отчасти потому, что они (по представлениям толпы) хотели больших перемен, чем меньшевики, которые якобы предлагали их значительно меньше. Такого рода доводы, не отраженные в документах (газетах, листовках, лозунгах), я тем не менее запомнил совершенно отчетливо. Это было уже на моей памяти.

Несчастье русских — в их легковерии. Это не легкомыслие, отнюдь нет. Иногда легковерие выступает в форме доверчивости, тогда оно связано с добротой, отзывчивостью, гостеприимством (даже в знаменитом, ныне исчезнувшем, хлебосольстве). То есть это одна из обратных сторон того ряда, в который обычно выстраиваются положительные и отрицательные черты в контрдансе национального характера. А иногда легковерие ведет к построению легковесных планов экономического и государственного спасения (Никита Хрущев верил в свиноводство, затем в кролиководство, потом поклонялся кукурузе, и это очень типично для русского простолюдина).

<b>

Русские часто сами смеются над собственным легковерием: все делаем на авось и небось, надеемся, что «кривая вывезет».

</b>

Эти словечки и выражения, отлично характеризующие типично русское поведение даже в критических ситуациях, не переводимы ни на один язык. Тут вовсе не проявление легкомыслия в практических вопросах, так его толковать нельзя, — это вера в судьбу в форме недоверия к себе и вера в свою предназначенность.

Стремление уйти от государственной «опеки» навстречу опасностям в степи или в леса, в Сибирь, искать счастливого Беловодья и в этих поисках угодить на Аляску, даже переселиться в Японию.

Иногда это вера в иностранцев, а иногда поиски в этих же иностранцах виновников всех несчастий. Несомненно, что в карьере многих «своих» иностранцев сыграло роль именно то обстоятельство, что они были нерусскими — грузинами, чеченцами, татарами и т.п.

Драма русского легковерия усугубляется и тем, что русский ум отнюдь не связан повседневными заботами, он стремится осмыслить историю и свою жизнь, все происходящее в мире, в самом глубоком смысле.

<b>

Русский крестьянин, сидя на завалинке своего дома, рассуждает с друзьями о политике и русской судьбе — судьбе России. Это обычное явление, а не исключение!

</b>

Русские готовы рисковать самым драгоценным, они азартны в выполнении своих предположений и идей. Они готовы голодать, страдать, даже идти на самосожжение (как сотнями сжигали себя староверы) ради своей веры, своих убеждений, ради идеи. И это имело место не только в прошлом — это есть и сейчас. (Разве не верили избиратели в явно несбыточные обещания Жириновского, ныне заседающего в Госдуме?)

Нам, русским, необходимо наконец обрести право и силу самим отвечать за свое настоящее, самим решать свою политику — и в области культуры, и в области экономики, и в области государственного права. Опираясь на реальные факты, на реальные традиции, а не на различного рода предрассудки, связанные с русской историей, на мифы о всемирно-исторической «миссии» русского народа и на его якобы обреченность в силу мифических представлений о каком-то особенно тяжелом наследстве рабства, которого не было, крепостного права, которое было у многих, на якобы отсутствие «демократических традиций», которые на самом деле у нас были, на якобы отсутствие деловых качеств, которых было сверхдостаточно (одно освоение Сибири чего стоит), и т.д. и т.п.

<b>

У нас была история не хуже и не лучше, чем у других народов.

</b>

Нам самим надо отвечать за наше нынешнее положение, мы в ответе перед временем и не должны сваливать все на своих достойных всяческого уважения и почитания предков, но при этом, конечно, должны учитывать тяжелые последствия коммунистической диктатуры.

<b>

Мы свободны — и именно поэтому ответственны. Хуже всего все валить на судьбу, на авось и небось, надеяться на «кривую». Не вывезет нас «кривая»!

</b>

Мы не соглашаемся с мифами о русской истории и русской культуре, созданными в основном еще при Петре, которому необходимо было оттолкнуться от русских традиций, чтобы двигаться в нужном ему направлении. Но означает ли это, что мы должны успокоиться и считать, что мы пребываем в «нормальном положении»?

Нет, нет и нет! Тысячелетние культурные традиции ко многому обязывают. Мы должны, нам крайне необходимо продолжать оставаться великой державой, но не только по своей обширности и многолюдству, а в силу той великой культуры, которой должны быть достойны и которую не случайно, когда хотят ее унизить, противопоставляют культуре всей Европы, всех западных стран. Не одной какой-либо стране, а именно всем странам. Это часто делается непроизвольно, но подобное противопоставление само по себе уже указывает на то, что Россию можно ставить рядом с Европой.

Если мы сохраним нашу культуру и все то, что способствует ее развитию, — библиотеки, музеи, архивы, школы, университеты, периодику (особенно типичные для России «толстые» журналы), — если сохраним неиспорченным наш богатейший язык, литературу, музыкальное образование, научные институты, то мы безусловно будем занимать ведущее место на севере Европы и Азии.

И, размышляя о нашей культуре, нашей истории, мы не можем уйти от памяти, как не можем уйти от самих себя. Ведь культура сильна традициями, памятью о прошлом. И важно, чтобы она сохраняла то, что ее достойно.

Впервые статья Дмитрия Лихачева «Нельзя уйти от самих себя» была опубликована в журнале «Новый мир», 1994, №6.

</i>

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

♣♣♣  https://www.gazeta.ru/comments/2014/12/24_a_6358085.shtml

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

<i><b>

▒   Александр Блок

</i></b>

  ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠          

<i>

Блок действительно хотел революции. Правда, на политику ему было наплевать. Он ждал других перемен.

135 лет назад, 28 ноября 1880 г., произошло событие, о котором в тетради одной из дочерей ректора Петербургского университета Андрея Бекетова позже появилась запись: «Приехала сестра Аля с мужем, решилась с ним разойтись и остаться у нас. Родился у неё сын Саша... Саша — ангелочек, все его любят». Александра Блока любят и до сих пор.

<b>Маленький принц

</b>

Современник и соперник Блока, поэт <b>Николай Гумилёв, </b> оставил прекрасный афоризм: «У поэта непременно должно быть очень счастливое детство. Или очень несчастное». Александру Александровичу выпало первое. Впоследствии <b>Корней Чуковский</b> с явной завистью писал: «Рядом с ним мы, все остальные, — подкидыши без предков и уюта. У нас не было подмосковной усадьбы, где под столетними дворянскими липами варилось бесконечное варенье. У нас не было таких локонов, таких дедов и прадедов, такой кучи игрушек, такого белого и статного коня...»

Блок уже в детстве сумел расположить к себе даже посторонних. «Маркиз, вылитый маркиз галантного века!» — переводчица<b> Анна Энгельгардт. </b> А вот его будущий тесть, учёный <b>Дмитрий Менделеев: </b> «Ваш прекрасный принц что поделывает? Собирается ли гулять?» Даже швейцар ректорского дома, грубоватый отставник <b>Карасёв, </b> по воспоминаниям тётки Блока, «радостно приветствовал его, когда он возвращался с прогулки — розовый, оживлённый и очень голодный». Кстати, его никогда не приходилось уговаривать, как других детей, кушать котлетки или пить молоко.

Впоследствии о Блоке говорили, что он слишком горд, необщителен и меланхоличен. Это было видно и тогда. Саша много шалил, но прощения не просил почти никогда. Как-то раз ему пригрозили выдворением из-за стола и лишением сладкого. Он сам спокойно встал и вышел, вызвав безмерное удивление: «Даже не думал юлить и клянчить, чтобы ему дали сладкое блюдо, а он его так любил!»

К тому времени относится и первое стихотворение Блока, которое он написал в пять лет. Кстати, оно удивительно точно описывает будущий жизненный путь и стиль блоковского общения:

Жил на свете котик милый,

Постоянно был унылый.

Отчего — никто не знал,

Котя это не сказал.

«упрям невыносимо»

Выяснять, кто из поэтов Серебряного века был лучше, — занятие заведомо бестолковое. Тем не менее очень многие считают (и считали тогда), что «номером один» следует признать Александра Блока. В кругу поэтов такое, конечно, не прощается. Обязательно будут искать, к чему придраться, стараться его скомпрометировать. Скажем, Николай Гумилёв путём некоторых ухищрений и подтасовок умудрился обогнать Блока на выборах председателя Союза поэтов. При этом перед его даром преклонялся. Как-то раз Гумилёв и Блок горячо спорили в присутствии поэта <b>Всеволода Рождественского. </b>Гумилёв оставил спор и подошёл к нему, кипя от негодования: «Блок упрям необыкновенно. Не хочет понять самых очевидных истин».

Но на замечание, что сам он спорил чрезвычайно почтительно, недоумённо ответил: «А как же иначе? Вообразите, что вы беседуете с живым <b>Лермонтовым! </b> Что бы вы могли ему возразить? Как спорить?»

<b>

Видный «чекист»

</b>

<b>Иван Бунин</b> был, по своему обыкновению, гораздо более желчен. «В гостях у Бунина вынули с полки томик блоковских стихов о Прекрасной Даме, — вспоминала<b> Нина Берберова. </b>— Он был весь испещрён нецензурными ругательствами, которые раньше называли заборными». Сам Бунин в письме <b>Ходасевичу</b> охотно подтверждает позицию: «А что бы сказал Александр Сергеевич покойный об оном Блоке? Боюсь, что очень матерно, невзирая на то, что сей печальный глупец совсем не лишён дарования».

Впрочем, даже он признавал Блока большим художником. Причём не скрывал свою ревность и зависть: «Теперь я понимаю тайну успеха Блока. Это эстрадные стихи. Я говорю не в бранном смысле. Он достиг в этом большого искусства. В этих произведениях я чувствую ауру художника, и это меня ранит».

Часто упоминается случай, когда известная своей язвительностью поэтесса <b>Зинаида Гиппиус</b> прошлась по поводу отношений Александра Александровича и советской власти. Жена Блока неосторожно пожаловалась, что их уплотнили — подселили в квартиру двух матросов-большевиков. «Как же так? — будто бы возмутилась Гиппиус. — Всего двух? Ведь надо было двенадцать!»

И впрямь, за революционную поэму «Двенадцать» Блока в некоторых кругах возненавидели. Особенную неприязнь вызывал финал, тот самый, где шагает красный патруль: «В белом венчике из роз — впереди — Исус Христос». Словечки вроде «кощунство» и «кровавый большевик» были самым невинным, что о Блоке говорили за глаза. Но к большевикам Блок отношение имел очень опосредованное. Самые знаменитые его поэмы, «Двенадцать» и «Скифы», самая скандальная статья «Интеллигенция и революция» были напечатаны в газете «Знамя труда» — печатном органе партии эсеров, судьба которых после революции оказалась плачевной.

Впрочем, о Блоке ходили слухи, что он работает в ЧК. Блок действительно работал в ЧК — но при Керенском. Чрезвычайная комиссия Временного правительства занималась расследованием преступлений царского режима. Блок был главным редактором стенографических отчётов допросов царских министров. И, кстати, получал за это 600 рублей в месяц — даже для революционного 1917 г. сумма немаленькая.

Но вряд ли Блок польстился бы на деньги. Он действительно хотел революции. Правда, на политику ему было наплевать. Он ждал других перемен. Характерен диалог между Чуковским и Блоком. Они ехали в трамвае, и вдруг Блок сказал:

— Я закрываю глаза, чтобы не видеть этих обезьян.

— Разве они обезьяны?

— А вы разве не знаете?

«Невыносимые пошляки», «стадо баранов», «падаль» — именно так Блок отзывался о тогдашнем среднем классе. Он радовался революции, потому что она должна была смести это с лица земли. Насколько искренне? Вот его дневниковая запись от 26 февраля 1918 г.: «Отойди от меня, сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать. Лучше я или ещё хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана!»

</i>

http://www.aif.ru/culture/person/zhdyom_peremen_za_chto_aleksandr_blok_nenavidel_sredniy_klass

  ✠  ✠  ✠

Всё настоящее ничтожно,

Серо, как этот серый день,

И сердцу рваться невозможно

Схватить мелькающую тень.

А тени будущего горя

Блуждают вкруг меня,  виясь,

И жизнь  вокруг кипит, как  море,

Из берегов  своих стремясь.

Всё настоящее  ничтожно,

Сулит мне Зло грядущий  день,

И я  стремлюсь,  когда  возможно,

Ловить воспоминаний Тень.

Воспоминанья  жизни прежней,

Где вся душа моя цвела,

Где  всё немее,  безнадежней

Встает грядущий призрак Зла!

26 января 1899

  ✠ 

Моей красавице-царице

Несу я юные стихи,

И сердца грустные страницы,

И дум неясные штрихи.

Вы — мой Кумир. Стихом  и песней

Хочу Вам только передать,

Что для меня Вы  всех прелестней,

И в Вас вся сердца благодать.

Как тихий ангел к изголовью,

Склонились Вы к моим мечтам,

Но как я к Вам горю любовью,

Не в силах передать стихам.

Простите мне за гимны эти:

Мне  в них поведать суждено,

Что Вас одну люблю на свете,

Что Вам одной молюсь давно.

27 ноября 1898

✠✠✠

<u>Новая газета</u>    <i>

 <b>Дмитрий Быков

Fidelity

Считать ошибки Кастро мы не будем. Там был и свой аналог КГБ, и горы лжи, — но нравилось же людям! </b>  

А мне, поэту, жаль Фиделя Кастро, кумира многих пафосных людей. Хотя чего жалеть? Он жил прекрасно и не воспринимался как злодей. Все было как положено (натюрлих, его фанатов это не скребет): и нищета, и диссиденты в тюрьмах, и ноль свобод на острове свобод, — но все-таки романтика, барбудо, а не сплошные плаха и топор. Его любили Маркес и Неруда, а Евтушенко любит до сих пор.

Конечно, он отнюдь не Че Гевара, всегда упоминаемый в пандан, источник перманентного навара для фабрикантов маек и бандан: чего там, Че порою увлекался, но вышел в боливийские Христы. Он был святой, в отличие от Кастро. Святые для соседей непросты.

Проводим Кастро к вечному покою. Нам это имя много говорит. Мы любим революцию такою: с поправкою на местный колорит. У нас снега, морозы, клубы пара, расстрелы террористов и царя, а там у них сигара, Че Гевара, все романтичней, прямо говоря. В СССР всегда любили Кастро. Я сам курил «Лигерос», мать-мать-мать! Он пел, плясал, трепался языкасто, а что на наши деньги — так плевать. В последующих бурях и ненастьях мы бросили платить бородачу, — но лучше дать их Кастро, чем раскрасть их. Но о деньгах я нынче не хочу. Маркс был не слишком прав. Такое гадство. Марксистом слыть — сомнительная честь. История — она не для богатства, она не для прогресса (где он есть?!). История — не круглый стол давосский, ни даже нефтеносные слои. История — она для удовольствий, которые у каждого свои. Считать ошибки Кастро мы не будем. Там был и свой аналог КГБ, и горы лжи, — но нравилось же людям! Они при Кастро нравились себе.

Ведь цель у революции какая? Лишь массовый оргазм, и нет иной. Она не в том, чтоб, массы увлекая, построить им бесплатный рай земной, не в том, чтоб обмануть народ заморский, косящийся на Кубу, как жених, — все делается только для эмоций. Сюжет воспроизводится для них.

Есть матрица, за это умирали. Ее не одолеешь никогда. Сначала молодые генералы врываются в ночные города, свергают прежних яростно и ярко, Америку обругивают вслух, потом приходит «Осень патриарха», а дальше «Вспоминая грустных шлюх».

И эта «Осень» — с точки зренья слова (а слово много весит в тех краях), — этап не хуже всякого другого. «Не ах» для жизни; но для прозы — «ах». Мы можем говорить про что угодно, про бедность, проституцию и жесть, про то, что там темно и несвободно… Так взяли бы да свергли. Опыт есть. Но почему-то все любили Кастро, и это было видно по глазам у грустных шлюх, — и это не лукавство, а верность бренду, так бы я сказал.

Кого мне жаль, так это эмигрантов. У них случился радостный годок: на улицы выходят, дружно гаркнув: «Подох тиран». Подох-то он подох, бессмертных нету, даже и на юге, и скоро похоронят старика, — но вашей личной нету в том заслуги, и ваша радость несколько горька. У нас в России тоже все непросто. Всех ожидает общее ничто — но страшно же подумать: девяносто! А в перспективе может быть и сто! Оно, конечно, с точки зренья слова, плюс климат, плюс традиции Москвы… Но если нет союзника другого, как только биология, — увы. Все это было: старческий подгузник, и бред, и непослушная нога…

Оно, конечно, время наш союзник.

Но не слуга, ребята, не слуга.

ПРИМЕЧАНИЯ

fidelity — лояльность, верность, точность воспроизведения (англ.)

барбудо — бородач (исп.)</i>  

<b>    Сто лет тому назад, ну почти сто лет…</b>   

◙ ⌨╒▣ ▢ ◘ <i>

&emsp;  &emsp;  &emsp; ☛ <b> Старый анекдот</b>  ☚

<i>

Кошка заходит в кафе, заказывает кофе и пирожное. Официант стоит с открытым ртом. Кошка:

— Что?

— Эээ... вы кошка!

— Да.

— Вы разговариваете!

— Какая новость. Вы принесете мой заказ или нет?

— Ооо, простите, пожалуйста, конечно, принесу. Я просто никогда раньше не видел...

— А я тут раньше и не бывала. Я ищу работу, была на собеседовании, решила вот выпить кофе.

Официант возвращается с заказом, видит кошку, строчащую что-то на клавиатуре ноутбука.

— Ваш кофе. Эээ... я тут подумал... Вы ведь ищете работу, да? Просто мой дядя — директор цирка, и он с удовольствием взял бы вас на отличную зарплату!

— Цирк? — говорит кошка. — Это где арена, купол, оркестр?

— Да!

— Клоуны, акробаты, слоны?

— Да!

— Сахарная вата, попкорн, леденцы на палочке?

— Да-да-да!

— Звучит заманчиво! А на хрена им программист?

</i>

◘   ◘   ◘

<b>

АЛЕКСАНДР БЛОК

</b>

&emsp;  • ◦ ❥ ⊰ ❁ •

<i><b> </b>

Осенний вечер так печален;

Смежает очи тающий закат...

Леса в безмолвии холодном спят

Над тусклым золотом прогалин.

Озер затихших меркнут дали

Среди теней задумчивых часов,

И стынет всё в бесстрастьи бледных снов,

В покровах сумрачной печали!

1898

</i>

• ❁ ⊱ •

░░|░░|❤️░░|░░|░░|░░|░░|░░|

<b> Anatoly Golovkov

Израильские заметки

ПРЕДПОЧТЕНИЯ.

АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВИЧ АРОНОВ.

</b>

░░|<i> Ушел 15 лет назад. Полный вариант эссе «Тоннель Александра Аронова», можно прочесть здесь: http://www.proza.ru/2011/10/29/1048

Кому отечество Россия, кому византийская метрополия по имени Москва, а Саше Аронову - москвичу по рождению и убеждению - Чистые Пруды.

О, достославная скамья за спиной Грибоедова!

О, портвейн из гастронома на углу!

И трубный Ароновский голос, слышимый, кажется, даже в милицейском околотке...

Он читал - и срываясь с веток, взлетали вороны.

Он читал, где угодно, когда угодно и всем тем, кто желал слушать.

Говорят, ему не хватало славы? Может быть. Аронов начинал с «поэтами стадионов», но ему уютнее было на кухне.

Его не печатали? Да. Но его лирика гуляла по стране, ее читали и пели под гитару.

Что за счастье было ходить с ним по нашей Москве! Слушать его истории, - а он был как ходячая энциклопедия. От сквера к скверу, от одного винного отдела к другому.

Чужие вирши Саша слушал, оттопырив губу, что делало его похожим на Пушкина. Опускал мохнатую голову, из-под которой вился дымок сигареты. Если ухо его ни что не натыкалось, кивал, косясь на окно.

Бездарным строчкам разноса не устраивал. Но на лице его появлялась выражение искреннего сожаления. Я бы даже сказал, скорби. Он переживал так, словно у него самого не получилось: этому надо отлежаться...

Три своих сборника он увидел при жизни. На его 55-летие Совпис издал "Островок безопасности". Ух, какой же был праздник для нас! Через пару лет вышли "Тексты" с предисловием Сергея Чупринина в "Книжной палате".

Тоненькую "Первую жизнь" нам удалось выпустить в библиотечке "Огонька".

Мало это или много? Наверное, достаточно, чтобы большого российского поэта Александра Яковлевича Аронова услышал мир.

Хотя, что ему теперь до мира? Он продолжает путь где-то там, наверху. И может, прислушиваясь к нашим голосам, улыбается и курит свою вечную "Приму".

ГЕТТО.1943.

Когда горело гетто,

Когда горело гетто,

Варшава изумлялась

Четыре дня подряд.

И было столько треска,

И было столько света,

И люди говорили:

— Клопы горят.

А через четверть века

Два мудрых человека

Сидели за бутылкой

Хорошего вина,

И говорил мне Януш,

Мыслитель и коллега:

— У русских перед Польшей

Есть своя вина.

Зачем вы в 45-м

Стояли перед Вислой?

Варшава погибает!

Кто даст ей жить?

А я ему: — Сначала

Силенок было мало,

И выходило, с помощью

Нельзя спешить.

— Варшавское восстание

Подавлено и смято,

Варшавское восстание

Потоплено в крови.

Пусть лучше я погибну,

Чем дам погибнуть брату, —

С отличной дрожью в голосе

Сказал мой визави.

А я ему на это:

— Когда горело гетто,

Когда горело гетто

Четыре дня подряд,

И было столько треска,

И было столько света,

И все вы говорили:

"Клопы горят".

* * *

ПАМЯТИ МИКЛОША РАДНОТИ

(Венгерский поэт, расстрелянный немцами в 1944 году.

Последние три строчки перевод его строк).

Да будут до утра

Друзья в моем дому.

Я всех пойму спокойно и устало.

Любимая меня

Обманет потому,

Что я ее обманывать не стану.

А в пыльных городах

Невероятных стран,

Когда дворцовый путч у них случился,

Возьмут меня за то,

Что сам я не тиран

И никого хватать не научился.

Чужие поезда

Уходят на Восток,

И дым за ними рвется и клубится

И буду я убит

За то, что не жесток,

И потому что сам я не убийца.

* * *

Строчки помогают нам не часто.

Так они ослабить не вольны

Грубые житейские несчастья:

Голод, смерть отца, уход жены.

Если нам такого слишком много,

Строчкам не поделать ничего.

Тут уже искусство не подмога.

Даже и совсем не до него.

Слово не удар, не страх, не похоть.

Слово — это буквы или шум.

В предложенье: «Я пишу, что плохо»,

Главный член не «плохо», а «пишу».

Если над обрывом я рисую

Пропасть, подступившую, как весть,

Это значит, там, где я рискую,

Место для мольберта всё же есть.

Время есть. Годится настроенье.

Холст и краски. Тишина в семье.

Потому-то каждое творенье

Есть хвала порядку на Земле. </i>|░░