<i><b>
░ Наталья Крандиевская-Толстая
</i></b>
<i>
Маме моей
Сердцу каждому внятен
Смертный зов в октябре.
Без просвета, без пятен
Небо в белой коре.
Стынет зябкое поле,
И ни ветер, ни дождь
Не вспугнут уже боле
Воронье голых рощ.
Но не страшно, не больно...
Целый день средь дорог
Так протяжно и вольно
Смерть трубит в белый рог.
1913
</i>
Наталья Крандиевская родилась 21
января 1888 года в Москве. Согласно семейному преданию, ее дедом был болгарский
повстанец Афанасий Крандя, которого турки в конце концов изловили и уже
собирались посадить на кол. Только Крандя от них сбежал. И объявился в России.
Отец поэтессы Василий Афанасьевич
Крандиевский (1861–1928) был земским деятелем, позднее издателем «Бюллетеней
литературы и жизни», публицистом и страстным библиофилом. Он знал литературную
Москву от Льва Толстого до Глеба Успенского и Гаршина.
С конца 1890-х Крандиевские живут
в Гранатовом переулке, в доме их близкого родственника Сергея Аполлоновича
Скирмунта, неблагонадежного миллионщика, кормившего Горького, а отчасти и
большевистскую прессу. Дом по-московски широк: народники, марксисты, русские
либералы конца позапрошлого столетия в нем не переводятся. Литературный быт –
часть жизни этого семейства, среди гостей Короленко и, конечно, – Максим
Горький.
Мать семейства, Анастасия
Романовна (1865–1938), в девичестве Тархова, – и сама известная писательница,
автор многих рассказов и повестей. Первая женщина, спустившаяся в шахту к
углекопам, она изложила свои впечатления в рассказе «Только час»,
опубликованном в немецком переводе венскою социал-демократической газетой «Arbeiter-Zeitung». А
появившаяся в 1896 году в «Русской Мысли» ее повесть: «То было раннею весной»
выдержала несколько изданий и была переведена во Франции.
В сентябре 1900 года Горький
писал Чехову:
«Видел писательницу Крандиевскую
– хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо, хорошая мать, дети –
славные, держится просто, Вас любит до безумия и хорошо понимает. Жаль её – она
глуховата немного, и, говоря с ней, приходится кричать. Должно быть, ей ужасно
обидно быть глухой. Хорошая бабочка».
▼▲
<i>
Ах, мир огромен в сумерках
весной!
И жизнь в томлении к нам ласкова
иначе...
Не ждать ли сердцу сладостной
удачи,
Желанной встречи, прихоти
шальной?
Как лица встречные бледнит и
красит газ!
Не узнаю свое за зеркалом
витрины...
Быть может, рядом, тут, проходишь
ты сейчас,
Мне предназначенный, среди людей
— единый!
* * *
Сыплет звезды август холодеющий,
Небеса студены, ночи — сини.
Лунный пламень, млеющий,
негреющий,
Проплывает облаком в пустыне.
О, моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность!
Для кого душа моя зажженая
Падает звездою в бесконечность?
</i>
▼▲
Наташу Крандиевскую Горький
величал премудрая и милая Туся.
С детства она отменно
музицировала на фортепиано, училась рисованию и живописи у Добужинского и
Бакста. Но делом всей жизни были стихи, и только стихи.
Туся начала писать в восемь лет.
В тринадцать она уже печаталась в московских журналах. Детское имя было еще
впору, и первая ее публикация в журнале «Муравей» подписана Т. Крандиевская.
Талант пятнадцатилетней москвички
оценил Бунин, уже в эмиграции с теплотой вспоминавший об отроческих
стихотворных ее опытах.
«Наташу Толстую я узнал еще в
декабре 1903 года в Москве. Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в
инее, – иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы,
уголки губ, – и я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и
восхищен талантливостью ее стихов, которые она принесла мне на просмотр,
которые она продолжала писать и впоследствии, будучи замужем за своим первым
мужем, а потом за Толстым, но все-таки почему-то совсем бросила еще в Париже».
Ее публикации были первым голосом
юного поколения начала XX в. и оказали влияние на раннюю лирику Пастернака,
Ахматовой, Цветаевой и, видимо, Ходасевича.
➧ Читать полностью http://krandievskaya.narod.ru/krandSTATIYA.htm
<i>
А. Н. Толстому
Для каждого есть в мире звук,
Единственный, неповторенный.
Его в пути услышишь вдруг
И, дрогнув, ждешь завороженный.
Одним звучат колокола
Воспоминанием сладчайшим,
Другим — звенящая игла
Цикад над деревеской чащей.
Поющий рог, шумящий лист,
Органа гул, простой и строгий,
Разбойничий, недобрый свист
Над темной полевой дорогой.
Шагов бессоный стук в ничи,
Морей тяжелое дыханье,
И все струи и все ключи
Пронзают бедное сознанье.
А мне одна поет краса!
То рокоча, то замирая,
Кристальной фуги голоса
Звенят воспоминаньем рая.
О строгий, солнечный уют!
Я слышу: в звуках этих голых
Четыре ангела поют —
Два огорченных, два веселых.
Весна 1916
</i>