11 дек. 2017 г.

<b> Игорь Иртеньев
</b>
 (̅_̅_̅_̅(̅_̅_̅_̅_̅_̅_̅_̅_̅̅_̅()ڪ                      
<i>
<u>
Полная поэтень
</u>
*   *   *
Я за жизнь свою спокоен,
Потому как с детства пью,
На последний, на биткоин
Я гармонь себе куплю,

Нашу тульскую трехрядку
 –Голосистей не найти –
И пойду плясать вприсядку,
Да и мать их всех ети.

Что Навальный мне, что Ксюша,
Не один, скажите, х*р?
Мне хоть Яблоко, хоть ГРУша,
Хоть ваще ЛДПР.

Заломлю картуз покруче,
Кудри русые – копной,
Собирайтесь, девки, в кучу,
Подходите по одной.

Слава богу не в гейропе
И живем все однова.
Но анализы на допинг
Предъявить прошу сперва.
</i>

ڪے~
║║║║║║║║ ▌║║║║║║║║║
Гюстав Флобер
       </b><i>
Гюстав Флобер родился в Руане в семье главного хирурга городской больницы, немалая часть его детства прошла в квартире при госпитале. Молодой человек не собирался становиться писателем - будучи сыном состоятельного землевладельца, он получил прекрасное образование в Королевском колледже. После его окончания, Гюстав отправился в Париж изучать право. Но внезапно открывшаяся болезнь изменила всю его жизнь. Выяснилось, что он болен нервным расстройством – эпилепсией. От частых припадков его спасали горячие ванны, приверженцем которых Флобер оставался до конца дней. Обучение пришлось прервать, вместо этого молодой человек отправился в путешествие - сначала в Италию, а ещё через несколько лет на Восток.
</i>
║║ https://habrahabr.ru/post/318752/
║║║║║            
<i>
1. Именно Флоберу принадлежит знаменитое выражение "башня из слоновой кости", ставшее своеобразным символом одинокой жизни художника. Жизни целиком посвященной творчеству без надежды на понимание со стороны публики и критики.

2. Однажды Флобер написал Луи Буйе шутливое письмо на старофранцузском языке и подписался так: "Gustavus Flaubertus, Bourgeoisophobus".

3. Несмотря на "аморальные" взгляды и полное неприятие буржуазного строя в своей стране Флобер исполняет свой гражданский долг во время франко-прусской войны в 1848 году и вступает в ряды национальной гвардии в чине лейтенанта. Вот одно из его писем тех дней: "Сегодня вступаю в ночной дозор. Только что сделал своим "людям" отеческое внушение и объявил им, что вспорю шпагой брюхо первому, кто отступит, обязывая их палить в меня из ружей, если я побегу".

4. Флобера связывала тесная дружба с Иваном Тургеневым. Он восхищался огромным талантом Тургенева и его энциклопедической образованностью: "вообразить невозможно сколько он знает, этот московит! И при этом такой скромный!" Каждый приезд Тургенева в родовое поместье Флоберов в Круассе был для французского писателя, ведшего затворнический, почти монашеский образ жизни, настоящим праздником.

5. В 1864 году Ватикан запретил роман "Мадам Бовари" и внёс его в список запрещенных книг. Такая же участь постигла и "Саламбо".

////////////////////
<i>
<b>
Знаменитые цитаты Флобера:
</b>
• "Всё, что прекрасно, — нравственно".

• "Драматическое искусство — это геометрия, переходящая в музыку".

• "Женщины вдохновляют мужчин на великие подвиги, но не оставляют времени для их исполнения".

• "Когда уважаешь свой талант, не станешь прибегать к средствам, которыми завоёвывают толпу".

• "Кто хочет греть свои ноги у солнца, упадёт на землю".

• "Люди со вкусом — престранная каста: у них есть свои собственные маленькие святые, которых никто не знает".

• "Нет такой глупости, которой бы не рукоплескали, и такого глупца, что не прослыл бы великим человеком, или великого человека, которого не обзывали бы кретином".


• "Статистика — самая точная из всех неточных наук".

http://vm.ru/news/2013/12/11/vospitanie-chuvstv-5-interesnih-faktov-iz-biografii-gyustava-flobera-226796.html
<b>
Дети подземелья. Валерия Новодворская – о Василии Гроссмане
</b>
<i>
Мы и сами не заметили, как углубились в глухой, угрюмый придел нашего Храма. Исчезли витражи, позолота, блеск.

На захватанных, плохо отштукатуренных стенах – выбоины, подозрительно смахивающие на дырки от пуль. Кажется, здесь кого-то расстреливали. Грубые, неотшлифованные плиты пола, плохо отмытые… После чего? На маленьких оконцах – решетки. Иисус на иконах – явно в лагерном бушлате, с номером на груди, и терновый венец сплетен из такой знакомой нам колючей проволоки… А Мария, «член семьи изменника родины» (ЧСИР), смотрит особенно безнадежно на свое дитя, как будто ожидая, что сейчас его вырвут у нее из рук, чтобы увезти в детприемник или в спецдетдом, как Юльку, дочь Маши из повести В. Гроссмана «Все течет», а ее саму отправят на этап до Колымы.

По этому приделу бродят великие, скорбные тени А. Солженицына, А. Платонова, В. Шаламова. Здесь же и наш следующий жрец Искусства, хранитель Кастальского ключа – Василий Гроссман. Мир выцвел, никакого спектра, ни один охотник не желает знать, где сидят фазаны. Три краски: черная, серая, белая (редко-редко промелькнет белая ворона да белеет смертельно сибирский, соловецкий, колымский снег).

//////////////2
 <i>
Все критики говорят, что Гроссман творил в стиле Льва Толстого. Но прозрачный, назидательный, резонерский реализм Толстого раздражает и в «Войне и мире», и в «Воскресении», потому что пишет он о яркой, благополучной, цветной жизни, из которой никак не вытекает его постная, идеологическая, социалистическая (а значит, предтоталитарная) мораль.

А Гроссман приложил эту классическую толстовскую ясность к фильму ужасов семидесяти последних лет ХХ столетия. И ничего, что могло бы смягчить удар, – ни оруэлловской мифической Океании, ни платоновских фантастических котлованов и чевенгуров, ни лафонтеновского дизайна оруэлловской же «Фермы животных»: куры, свиньи, осел, конь, овцы… Нет булгаковского чувства юмора, нет томительно-прекрасной пастернаковской природы из «Доктора Живаго». Читателю не подстилают соломки, и он разбивается вдребезги между молотом – огромным, первобытным, мощным талантом Гроссмана – и наковальней – жуткой советско-гитлеровской реальностью Второй мировой войны и того, что было «до», и того, что настало «после». В этом нашем уголке Храма обитают не просто писатели и поэты, а новомученики российские, и Христос в лагерном бушлате давно причислил их к лику своих святых.

///////////////////////////3
<i>
<b>
Не бедные евреи
</b>
Можно сказать, что Василий Семенович Гроссман происходил из аристократической еврейской семьи. Это не шолом-алейхемская беднота, эти евреи учились и живали в Европе, отдыхали в Венеции, Ницце и Швейцарии, жили в особняках, носили бриллианты, говорили по-французски и по-английски, а не только на идиш.

Родители Гроссмана познакомились в Италии. Его бедовый отец, Соломон Иосифович (Семен Осипович), увел мать (Екатерину Савельевну Витис) от мужа. Старший Гроссман учился в Бернском университете, стал инженером-химиком, а происходил он из богатого бессарабского купеческого рода. Екатерина Савельевна была отпрыском такого же богатого одесского семейства, училась во Франции, преподавала французский язык. Словом, жили они как «белые люди», да простят мне афроамериканцы этот советский фольклор. Жили они в Бердичеве, исповедовали гуманизм и атеизм пополам со скептицизмом, и 12 декабря 1905 года у них родился сын Иосиф. Иося быстро превратился в Васю, так няне было проще. 

////////////////////4
<i>
И рос он в родителей –космополитом. Двенадцать лет счастливой жизни: елки, игрушки, сласти, кружевные воротнички, гувернантка, бархатные костюмчики. Полицмейстер приходил поздравлять с Пасхой и Рождеством, получал «синенькую» (5 рублей) и бутылку коньяка и благодарил барина и барыню. Мальчик никогда не слышал слово «жид». Погромов в Бердичеве вовсе не было, слишком велико было еврейское население (полгорода), погромщиков самих бы разгромили к черту. А потом «сон золотой» кончился: сначала родители разошлись, но это еще не беда. Вася с матерью жили у богатого дяди, доктора Шеренциса, построившего в Бердичеве мельницу и водокачку. Но пришел 1917-й, богатые стали бедными, а бедные не разбогатели. Гимназия превратилась в школу, которую Вася закончил в 1922 году. И по семейной традиции поехал учиться на химика в Москву, в МГУ, на химический факультет. В 1929 году он его закончил и вернулся в Донбасс, где проходил практику. Работал на шахте инженером-химиком, преподавал химию в донецких вузах. Был писаный красавец: высокий, голубоглазый, чернокудрый, с усами, да еще и европеец: мама возила его во Францию, два года он учился в швейцарском лицее. И, конечно, с такими данными он подцепил в Киеве красивую Аню, Анну Петровну Мацук, свою первую жену, которая родила ему дочь Катю (названную в честь матери). Но в шахте Василий Семенович подхватил туберкулез. Надо было уезжать. И в 1933-м он едет в Москву (туда стремились из провинции не только сестры, но и братья), а с женой они в том же году разводятся. Свободен и невидим!


////////////////////////////5
<i>
<b>
Первый звонок
</b>
В это время Гроссман еще наивный марксист-меньшевик в бухаринском стиле. Верит в Ленина и социализм. Во-первых, молодой и зеленый, а во-вторых, наследственность: Семен Осипович, папа, согрешил с марксизмом – на свои деньги организовывал по стране марксистские кружки (на свою, естественно, голову). Его кочевая жизнь (еще ведь и по шахтам ездил, новаторские методы внедрял) и развела их с женой. Но любил он ее до самой смерти, и переписывались они, как нежные любовники. Так что Василий сначала шел налево вместе с веком (уже потом пошел направо, против течения).

В 1934 году он покорил Горького (да зачтется и это старому экстремисту) производственной повестью из жизни инженеров и шахтеров «Глюкауф» и рассказом о Гражданской войне «В городе Бердичеве». Это еще, конечно, пустая порода, но крупицы золота там поблескивают. Горький, опытный старатель, велел ему промывать золотишко.

Три года подряд, с 1935-го по 1937-й, он издает рассказы: о бедных евреях, о беременных комиссаршах (почти весь будущий фильм «Комиссар»). Да еще в 1937–1940 годах выходит эпос историко-революционный – «Степан Кольчугин», о революционных (даже слишком) демократах 1905–1917 годов, когда еще можно было веровать в добродетель и «светлое царство социализма», как писал самый старший Гайдар. Ну что ж, это был успех: три сборника, эпос, поездки к Горькому на дачу, а в 1937 году его приняли в Союз писателей. Булгаков Гроссману завидовал, говорил: неужели можно напечатать что-то порядочное? 

////////////////////////////6
<i>
И даже сталинская борона (хотя Сталин его и не любил и регулярно из премиальных списков вычеркивал) Гроссмана не зацепила. Ведь ему помогало литобъединение «Перевал»: Иван Катаев, Борис Губер, Николай Зарудин. В 1937 году «перевальцев» уничтожили почти всех, даже фотокарточек не осталось. А его пронесло.

А ведь незадолго до этого наш красавец и баловень судьбы (как тогда казалось многим) влюбился в жену своего друга Бориса Губера и увел ее из семьи, от мужа и двух мальчиков, Феди и Миши. А тут аресты, Апокалипсис, Ольгу берут вслед за Борисом как ЧСИР. И здесь Василий Семенович идет на грозу. Забирает к себе Федю и Мишу, едет в НКВД, начинает доказывать, что Ольга уже год как его жена, а вовсе не Бориса. Он отбивал ее год, и случилось чудо: Ольгу ему отдали – тощую, грязную и голодную. Он ее отмыл, откормил и женился на ней. Ольга стала его второй женой. Ольга Михайловна Губер. Федя и Миша стали его детьми. Он сходил за женой в ад, как Орфей, и вернулся живым. Отчаянная смелость и благородство Серебряного века.

А снаряды ложились все ближе: в 1934 году арестовали и выслали его кузину Надю Алмаз, в квартире которой он жил. В 1937 году расстреляли не только «перевальцев»: был расстрелян дядя, доктор Шеренцис. Гроссман не унижался, не подписывал подлые письма, не лизал сталинские сапоги. Его явно хранило Провидение. Он не должен был погибнуть раньше, чем выполнит свою миссию. У него не было дублера, его симфонию не мог бы сыграть даже солженицынский оркестр.
</i>

 Полностью читать http://www.medved-magazine.ru/articles/Valeria_Novodvorskaya_o_Vasilii_Grossmane.2343.html
☆  ☆  

<b>Ровно 30 лет назад,</b> 10 декабря 1987 года, король Швеции Карл XVI Густав вручил Иосифу Бродскому Нобелевскую премию по литературе.</i>

Мероприятие в Стокгольме носило несколько голливудски-опереточный характер: фраки, ордена и медали ( неизвестно, в каких войнах и за какие подвиги выданные), торжественные процессии, танцующие орды студентов в фуражках иных корпораций, хоровое пение, почётный караул, гвардейцы, бойскауты, банкет на 1700 персон...
После речи в Академии - салют в честь моей милости в стокгольмском небе. От всего этого чувствуешь себя лгуном, жуликом, узурпатором, подлой, неискренний скотиной...
С другой стороны, для человека, родившегося в Петербурге, обедать со шведским королем в его дворце - переживание в известной мере пикантное. Конечно же, никакого отношения к Карлу XII это монарх не имеет: не та династия; но мне приятно думать, что я, возможно, первый за 250 лет петербуржец, сидящий за этим столом. Вернее, меня не оставляло некое смутное ощущение исторической логики происходящего...


<b>• Из письма Иосифа Бродского Исайе Берлину </b>от 15 декабря 1987 года, Нью-Йорк
¸.•*¨`*•..¸

¸.•*¨`*•..¸
<i>  
/.../ Дорогими слепыми глазами
Не смотри на меня, пожалей,
Не ищи в этой угольной яме,
Не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
И за горе, за му́ку, за стыд, --
Поздно, поздно! -- никто не ответит,
И душа никому не простит.
<b>
Набоков, 1939</b>



После смерти Сталина дело Сталина не умерло. Так же в свое время не умерло дело Ленина. Живет построенное Сталиным государство без свободы. – <bВасилий Гроссман</b>


- Знаешь, что я подумал. Я уже завидую не тем, кто на воле. Я завидую тем, кто попал в немецкий концлагерь. Как хорошо! Сидеть и знать, что бьёт тебя фашист. У нас ведь самое страшное, самое трудное, - свои, свои, свои, у своих. – <bВасилий Гроссман</b>


О, ясная сила свободного, веселого слова! Она в том и проявляется, что вопреки страху его вдруг произносят. – <bВасилий Гроссман</b>


Музыка сумела выразить последнее потрясение души, объединившей в своей слепой глубине все перечувствованное в жизни, радость и горе ее, с этим туманным утром, с заревом над головой. Но, может быть, и не так. Может быть, музыка была лишь ключом к чувствам человека, она распахнула нутро его в этот страшный миг, но не она наполнила человека.
Ведь бывает, что детская песенка заставляет плакать старика. Но не над песенкой плачет старик, она лишь ключ к тому, что находила душа. – 
<bВасилий Гроссман</b>


Чехов поднял на свои плечи несостоявшуюся русскую демократию. Он сказал: самое главное то, что люди - это люди, а потом уж они архиереи, русские, лавочники, татары, рабочие. – <bВасилий Гроссман</b


        o           
 
• • • https://www.youtube.com/watch?v=JiY133ESCYg&feature=youtu.be
 
<b>Булат Окуджава Песня о дураках </b>
<i>
 Антон Палыч Чехов однажды заметил,
что умный любит учиться, а дурак - учить.
Скольких дураков в своей жизни я встретил -
мне давно пора уже орден получить.

Дураки обожают собираться в стаю.
Впереди их главный во всей красе.
В детстве я думал, что однажды встану*,
а дураков нету - улетели все.

 Ах, детские сны мои - какая ошибка,
в каких облаках я по глупости витал.
У природы на устах коварная улыбка...
Видимо, чего-то я не рассчитал.

 А умный в одиночестве гуляет кругами,
он ценит одиночество превыше всего.
И его так просто взять голыми руками,
скоро их повыловят всех до одного.
  
Когда ж их всех повыловят - наступит эпоха,
которую не выдумать и не описать...
С умным - хлопотно, с дураком - плохо.
Нужно что-то среднее. Да где ж его взять?

 Дураком быть выгодно, да очень не хочется,
умным - очень хочется, да кончится битьем...
У природы на устах коварные пророчества.
Но, может быть, когда-нибудь к среднему придем.

*Вариант: В детстве я верил, что однажды встану

</i>