ПОЧЕМУ ПРИШЛИ</b>
Когда пытаешься осмыслить то,
что произошло на днях с Кириллом Серебренниковым, в голове неутомимо и при этом
несколько хаотично крутятся несколько совсем разных аспектов этой печальной,
хотя уже в наши дни не такой уж нетипичной истории.
На поверхности, конечно, первым
делом возникают эмоции, не могущие не брать верх над всем остальным. Первый
букет этих эмоций несет в себе исключительно негативный заряд и обобщенно
выглядит как «Вот же гады!». Второй — уже скорее позитивный, и звучит он
примерно как «Чем помочь?».
Поэтому я немедленно вспомнил о
своем относительно давнем интервью какой-то скандинавской газете, где речь шла
в том числе и о цензуре, и о самоцензуре. Помню, что меня спросили, каков в
этих обстоятельствах может быть поведенческий кодекс культурного сообщества,
вернее, той его части, которая не согласна мириться с тем положением вещей,
которое все более активно навязывается государственными институтами.
Для краткости я спонтанно
назвал три ключевых слова, положенных в основу этого самого кодекса. По
странному совпадению все они начинались с «С»: свобода, сопротивление и
солидарность.
В этой истории с особенной
насущностью актуализировалась именно солидарность.
Движимый именно этим импульсом,
а также желая проверить, какова она, эта самая солидарность, на практике, я
поехал к «Гоголь-центру», куда, как я узнал из социальных сетей, были призваны
артисты, режиссеры, друзья театра и прочие сочувствующие, чтобы поддержать
попавшего в беду режиссера.
Ну что сказать? Скажу со
сдержанным оптимизмом, что я ожидал худшего. Все-таки пришло довольно много
людей; я там с радостью встретил множество приятелей, приятельниц и просто
знакомых. Она знакомая театральная критикесса, которая в последние годы большую
часть времени проводит в другой стране, мрачновато пошутила насчет того, что
где еще, мол, встретишь, сразу столько хороших знакомых, как не на подобных
«мероприятиях», которых становится все больше и больше.
Другая моя знакомая, которую я
давно не видел и которой сказал, что очень рад ее повидать, сказала, что она
меня — тоже. И тотчас добавила: «Спасибо, что не на похоронах».
Вообще шутили много. И это,
конечно, хорошо. И вообще там было, сколь это ни парадоксально, скорее весело,
чем уныло. Хотя, конечно, и тревожно.
Было там и много журналистов.
Некоторые совали под нос микрофон. Все спрашивали одно и то же. Ну, и отвечал
я, соответственно, более или менее одно и то же.
Первое:
— Почему вы пришли?
— Солидарность, как было
сказано.
Второе:
— Почему они пришли? В смысле,
к Кириллу? В смысле, они?
— Потому что идет массированное
наступление на свободную современную культуру, одним из основных признаков
которой является критический взгляд на общество, на историю, на жизнь вообще. И
это событие далеко не первое в ряду прочих и, скорее всего, не последнее.
И наконец:
— Верите ли вы в то, что в этом
деле реально присутствует экономическая составляющая?
— Если она и есть, то точно не
она главная. Я совсем не разбираюсь в бухгалтерских вопросах, но знаю, что
абсолютно любой человек, связанный с государством денежными отношениями,
является уязвимым по определению. Над ним с самого начала висит этот дамоклов
меч, ожидающий лишь щелчка двух пальцев. Также я твердо знаю, что ни при каких
обстоятельствах нельзя верить всем этим следственным комитетам. Почему?
Репутация! Ничего, как говорится, личного.
Примерно так.
Чуть позже в тех же социальных
сетях, когда эмоции чуть притихли, начался так называемый разбор полетов.
Сначала принялись обсуждать
текст заявления, написанного и обнародованного там же, около театра, группой
театральных деятелей.
С одной стороны, текст
показался многим — да и мне в том числе — робким до сервильности.
Многие заметили в этом тексте
странное место, где авторы обращения просят начальство разобраться во всем
тщательно и объективно, по возможности «без особой жестокости».
Мне тоже показалось, что
формула «без особой жестокости» — это примерно что-то вроде того, что «если уж
без битья никак не обойтись, то ладно уж, бейте, только, пожалуйста, не очень
больно. А то артисты, вы же знаете, — люди тонкие, чувствительные, чуть что — в
слезы. Вам это надо?».
С другой стороны, все равно
хорошо, что такое обращение было. В наши дни и это уже немало.
Случай с Серебренниковым многим
показался особенным даже на фоне всего прочего, что происходит в наши дни.
Видимо, потому что он действительно один из самых известных и прославленных в
наше время персон культурной сцены. Как это, мол, они посмели? А вот посмели,
как видим. И, не видя на своем пути серьезного заслона, будут сметь и дальше.
«Да и при чем тут свобода
слова? — дают понять они. — Не надо все валить на свободу слова! Тут чистая
экономическая уголовка!»
Да, это действительно новое
слово в репрессивной практике в зоне культуры. Не надо никого обвинять в
«экстремизме» и «подрыве национальных интересов».
Зачем? Придут с проверкой. В
масках. С барбосом на поводке. Спросят: «А под чем это стоит ваша подпись за
такое-то число такого-то года? Как это вы не помните? Что значит — это было
десять лет тому назад? Как это вы режиссер, а не бухгалтер? Подпись-то чья? Как
это вы не помните, на что были израсходованы эти средства? А кто будет помнить?
Пушкин?»
Кто-то в это поверит. Кто-то
скажет, что нет дыма без огня. Кто-то скажет, что «к нам почему-то не
приходят!».
Обязательно скажут. И
обязательно придут. Но чуть позже.
Есть мнение, что человеку той
или иной художественной профессии никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя
связываться с государством, по давней традиции воспринимающим культуру как
художественное оформление собственной исторической легитимности. Оно, государство,
искренне считает, что платить оно должно только тем, кто в ответ платит ему
высокохудожественными проявлениями лояльности.
В идеале это, разумеется, так.
Нельзя связываться с государством.
Но беда в том, что такие
феномены культуры, как большие театры, музеи, оркестры, киностудии, не выживают
без государственных денег.
И это так более или менее во
всем современном мире. Но именно в современном мире, а не в том, в каком
оказались мы с вами, государство — не заказчик культуры, а всего лишь его
спонсор. Современное государство воспринимает финансирование культуры не как
проявление собственной щедрости, а как свою рутинную обязанность. А также оно
понимает, что свободная культура есть залог жизнеспособности самого
государства.
«И что же делать? — в отчаянии
спросит кто-то. — Менять, что ли, само государство?»
«Ну, в общем-то, да!» — ответят
ему. И ответят, в общем-то, правильно.
﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌
http://www.inliberty.ru/blog/2585-Pochemu-prishli
