~ °l||l°~ <b>
Кунсткамера </b>~ °l||l°~
<b>
Интересно о гениях и известных личностях
</b> <i>
«…В черноватом Париж тумане,
И наверно, опять Модильяни
Незаметно бродил за мной.
У него печальное свойство
Даже в сон мой вносить беспокойство
И быть многих бедствий виной».
Анна Ахматова
Из чернового варианта «Поэмы без героя» (1940-1962).
________________
132 года назад родился итальянский художник и скульптор Амедео
Клементе Модильяни (итал. Amedeo Clemente Modigliani. 12 июля 1884 —24 января
1920).
________________
<b>
Из воспоминаний Анны Андреевны Ахматовой:
</b>
«…Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все,
что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его - очень
короткой, моей - очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не
преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий
предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень
задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало
сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом. И
все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак. Он был
совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в
памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не
имел и тени признания.
Он казался мне окруженным плотным кольцом одиночества. Я не
слышала от него ни одного имени знакомого, друга или художника, и я не слышала
от него ни одной шутки. Я ни разу не видела его пьяным, и от него не пахло
вином. Очевидно, он стал пить позже, но гашиш уже как-то фигурировал в его
рассказах. Очевидной подруги жизни у него тогда не было. Он никогда не
рассказывал новелл о предыдущей влюбленности (что, увы, делают все). Со мной он
не говорил ни о чем земном. Он был учтив, но это было не следствием домашнего
воспитания, а высоты его духа.
Как-то раз мы, вероятно, плохо сговорились, и я зайдя за
Модильяни, не застала его и решила подождать его несколько минут. У меня в
руках была охапка красных роз. Окно над запертыми воротами мастерской было
открыто. Я, от нечего делать, стала бросать в мастерскую цветы. Не дождавшись
Модильяни, я ушла.
Когда мы встретились, он выразил недоумение, как я могла
попасть в запертую комнату, когда ключ был у него. Я объяснила, как было дело.
"Не может быть, — они так красиво лежали..."
Модильяни любил ночами бродить по Парижу, и часто, заслышав
его шаги в сонной тишине улицы, я подходила к окну и сквозь жалюзи следила за
его тенью, медлившей под моими окнами.
То, чем был тогда Париж, уже в начале двадцатых годов
называлось старый Париж или довоенный Париж. Еще во множестве процветали
фиакры. У кучеров были свои кабачки, которые назывались "Встреча
кучеров", и еще живы были мои молодые современники, вскоре погибшие на
Марне и под Верденом. Все левые художники, кроме Модильяни, были признаны.
Пикассо был столь же знаменит, как сегодня, но тогда говорили "Пикассо и
Брак". Ида Рубинштейн играла Шехерезаду, становились изящной традицией
Дягилевский русский балет (Стравинский, Нижинский, Павлова, Карсавина, Бакст).
Мы знаем теперь, что судьба Стравинского тоже не осталась
прикованной к десятым годам, что творчество его стало высшим музыкальным
выражением духа XX века. Тогда мы этого еще не знали. 20 июня 1910 года была
поставлена "Жар-птица". 13 июня 1911 года Фокин поставил у Дягилева
"Петрушку".
Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую
описал Золя) была еще не совсем закончена (бульвар Raspail). Вернер, друг
Эдиссона, показал мне в кабачоке Пантеон два стола и сказал: "А это ваши
социал-демократы — тут большевики, а там — меньшевики». Женщины с переменным
успехом пытались носить то штаны (jupes-culottes), то почти пеленали ноги
(jupes-entravues). Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за
виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская
живопись съела французскую поэзию.
Католическая церковь канонизировала Жанну д'Арк.
Модильяни очень жалел, что не может понимать мои стихи, и
подозревал, что в них таятся какие-то чудеса, а это были только первые робкие
попытки (например, в "Аполлоне" 1911 г.). Над
"аполлоновской" живописью ("Мир искусства") Модильяни
откровенно смеялся.
Меня поразило, как Модильяни нашел красивым одного заведомо
некрасивого человека и очень настаивал на этом. Я уже тогда подумала: он,
наверно, видит все не так, как мы.
Во всяком случае, то, что в Париже называют модой, украшая это
слово роскошными эпитетами, Модильяни не замечал вовсе.
Рисовал он меня не с натуры, а у себя дома, - эти рисунки
дарил мне. Их было шестнадцать. Он просил, чтобы я их окантовала и повесила в
моей комнате. Они погибли в царскосельском доме в первые годы Революции. Уцелел
тот, в котором меньше, чем в остальных, предчувствуются его будущие
"ню"...
Как-то раз сказал: "Я забыл Вам сказать, что я -
еврей". Что он родом из-под Ливорно - сказал сразу, и что ему двадцать
четыре года, а было ему - двадцать шесть.
Говорил, что его интересовали авиаторы (по-теперешнему -
летчики), но когда он с кем-то из них познакомился, то разочаровался: они
оказались просто спортсменами (чего он ждал?).
В это время ранние, легкие и, как всякому известно, похожие на
этажерки, аэропланы кружились над моей ржавой и кривоватой современницей (1889)
- Эйфелевой башней.
Она казалась мне похожей на гигантский подсвечник, забытый
великаном среди столицы карликов. Но это уже нечто гулливеровское.
Марк Шагал уже привез в Париж свой волшебный Витебск, а по
парижским бульварам разгуливало в качестве неизвестного молодого человека еще
не взошедшее светило - Чарли Чаплин. "Великий Немой" (как тогда
называли кино) еще красноречиво безмолвствовал.
*
"А далеко на севере"... в России умерли Лев Толстой,
Врубель, Вера Комиссаржевская, символисты объявили себя в состоянии кризиса, и
Александр Блок пророчествовал:
если б знали, дети, вы
Холод и мрак грядущих дней...
Три кита, на которых ныне покоится XX в. - Пруст, Джойс и
Кафка, - еще не существовали, как мифы, хотя и были живы, как люди.
*
В следующие годы, когда я, уверенная, что такой человек должен
просиять, спрашивала о Модильяни у приезжающих из Парижа, ответ был всегда
одним и тем же: не знаем, не слыхали.
Только раз Н. С. Гумилев, когда мы в последний раз вместе
ехали к сыну в Бежецк (в мае 1918 г.) и я упомянула имя Модильяни, назвал его
"пьяным чудовищем" или чем-то в этом роде и сказал, что в Париже у
них было столкновение из-за того, что Гумилев в какой-то компании говорил
по-русски, а Модильяни протестовал. А жить им обоим оставалось примерно по три
года...
Мне долго казалось, что я никогда больше о нем ничего не
услышу... А я услышала о нем очень много...
В начале нэпа, когда я была членом правления тогдашнего Союза
писателей, мы обычно заседали в кабинете Александра Николаевича Тихонова
(Ленинград, Моховая, 36, издательство "Всемирная литература"). Тогда
снова наладились почтовые сношения с заграницей, и Тихонов получал много
иностранных книг и журналов. Кто-то (во время заседания) передал мне номер
французского художественного журнала. Я открыла - фотография Модильяни...
Крестик... Большая статья типа некролога; из нее я узнала, что он - великий
художник XX века (помнится, там его сравнивали с Боттичелли), что о нем уже
есть монографии по-английски и по-итальянски. Потом, в тридцатых годах, мне
много рассказывал о нем Эренбург, который посвятил ему стихи в книге
"Стихи о канунах" и знал его в Париже позже, чем я. Читала я о
Модильяни и у Карко, в книге "От Монмартра до Латинского квартала", и
в бульварном романе, где автор соединил его с Утрилло. С уверенностью могу
сказать, что этот гибрид на Модильяни десятого - одиннадцатого годов совершенно
не похож, а то, что сделал автор, относится к разряду запрещенных приемов.
Но и совсем недавно Модильяни стал героем достаточно пошлого
французского фильма "Монпарнас, 19". Это очень горько!
Болшево, 1958 — Москва, 1964»
</i>
   
  ~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l° ~
