<b>
Помним</b>
❖ ❦ ❥ ❖ ❧
❤
<b>
Фаина
Раневская
</b>
♥ ღ ♥
Родилась: 27
августа 1896 г., Таганрог
Умерла: 19 июля
1984 г., Москва
<i>
<b>
</b>
«У Раневской
была домработница Лиза, мечтающая выйти замуж и вечно бегающая на свидания. На
одну встречу Раневская позволила ей надеть… роскошную шубу Любови Орловой,
которая как раз в этот момент пришла в гости. Часа четыре Фаина Георгиевна
находилась в страшном напряжении, изо всех сил поддерживая беседу, чтобы
Орловой не пришло в голову распрощаться и уйти»
Алексей
Щеглов — внук актрисы Павлы Вульф, ближайшей подруги Раневской. Фаина
Георгиевна, не имевшая детей, считала его своим внуком тоже.
Алексей
Валентинович рассказывает «7Д» о том, какой он запомнил великую актрису…
«Из роддома
меня несла Фаина Георгиевна. Поскольку роды дались моей маме, Ирине Вульф,
очень тяжело, она осталась в больнице. Бабушка, Павла Леонтьевна Вульф, была с
ней. Так что отдали меня Раневской. Много позже она рассказывала, как крепко
прижала меня к себе и пошла, умирая от страха, как бы… не бросить меня на
землю. Это чувство было сродни тому, что испытывает человек, стоя на высоте, —
он боится, как бы не шагнуть в пропасть.
Я сам помню
Фаину Георгиевну лет с двух. Шла война, и мы всей семьей находились в Ташкенте,
в эвакуации. Первые «зарисовки»: наша домработница Тата, родной человек, член
семьи, иногда перечила Фаине Георгиевне. Раз возразила, два возразила… И тут
Раневская не выдержала: «Наталья Александровна, идите в жопу!» Повернулась,
вышла и хлопнула дверью. Позже я имел возможность узнать: это фирменное
изречение Раневской!
Еще помню —
из комнаты Фаины Георгиевны, находящейся в бельэтаже нашего деревянного
ташкентского дома, ползет дым. Я в панике кричу: «Фуфа, Фуфа!» (так я тогда
выговаривал ее имя, а вслед за мной Фуфой Раневскую стали звать все друзья).
Взрослые бросаются по лестнице вверх. И вовремя! Оказывается, Раневская заснула
с папиросой в руке — она ведь беспрерывно курила, — и загорелся матрас.
Кем я считал
Раневскую? Родней — наравне с бабушкой, мамой и моей обожаемой Татой, которая
занималась мною больше всех. Я с разбегу садился к Фуфе на колени и просил ее
почитать мне стихи. Пока я не научился хорошо говорить, только она могла
разобрать мою речь. Помню, однажды она решила подкормить нашу семью. Купила на
рынке пару индюшек, стала откармливать. Где-то Фуфа прочитала, что птиц надо
поместить в подвесные мешки и пичкать грецкими орехами. Вот она и устроила
такой птичник в подвале. Только что-то пошло не так: вместо того чтобы жиреть,
индюшки безмерно исхудали и сдохли… Да уж, ведение хозяйства не было ее
коньком!
Еще
воспоминание… Избалованный женским обществом, в какой-то момент я стал просто неуправляем,
всего добивался слезами и криком. И тогда мама позвонила в некий «Отдел
детского безобразия», откуда явился страшный мужик в полушубке — меня забирать.
Я просто обмер от испуга и стал умолять маму не делать этого, обещая вести себя
хорошо. Далеко не сразу я догадался, что этим «мужиком» была Фаина Георгиевна.
Что ей, великой актрисе, стоило сыграть такую нехитрую роль!
Вернувшись
из эвакуации, мы поселились на первом этаже двухэтажного флигеля по улице
Герцена, конечно, вместе с Раневской. И она стала водить меня по бульварам на
прогулки, которые неизменно омрачались назойливыми криками школьников: «Муля!
Муля!» Вышедший еще до войны фильм «Подкидыш» был страшно популярен, и
Раневскую замучили фразой «Муля, не нервируй меня!». Вот в такой-то ситуации
Раневская и произносила свое знаменитое: «Пионэры, идите в жопу!»
Да, теперь,
по прошествии многих лет, знаменитые изречения Раневской всем очень нравятся,
их передают из уст в уста. Мы и тогда над ними хохотали. Больше всего мне
нравилось, как она рассказывала свой сон про Пушкина. Он ей приснился и сказал:
«Как же ты мне надоела со своей любовью, старая б...» И следовало нецензурное
слово, которое Раневская вообще употребляла с легкостью. Единственный человек,
при ком она никогда себе этого не позволяла, была Анна Ахматова. При ней
Раневская становилась сдержанна, как английская аристократка. А остальным от ее
шуточек доставалось! Далеко не всем было приятно встретить Раневскую на улице.
Помню, идем мы с ней, а она вдруг остановится и, глядя на какую-то женщину,
громко говорит: «Такая задница называется «жопа-игрунья»!» Разумеется, женщина,
о которой это было сказано, не принималась весело смеяться. Чаще всего в ответ
звучало: «Известная актриса, а так себя ведет!» А если Фуфу не узнавали, то и
вовсе принимали за городскую сумасшедшую. Я сгорал от стыда, страшно стеснялся.
Но понимал, что это — элемент игры, без которой Раневской жить скучно. Она
любила давать едкие, убийственные, но очень точные характеристики людям.
«Вытянутый в длину лилипут», «поет, будто в таз писает», «смесь степного
колокольчика с гремучей змеей» или «человек с уксусным голосом»… Все это Фуфа
сопровождала карандашными шаржами, которые называла «рожи».
Словом, у
Раневской был своеобразный взгляд на приличия. Довольно зеленым юношей я легко
получал от нее в подарок сигареты. Но попробовал бы я не встать, когда в
комнату зашла женщина. Недопустимым было и появляться в неопрятном виде. Как-то
раз я запачкал пальто, дело было вечером, но Фуфа не позволила мне вернуться
домой в грязном. Она тут же подняла на ноги все бытовые службы нашей улицы.
Пальто вычистили, и я вернулся домой в подобающем виде.
НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО
СЧИТАЛ РАНЕВСКУЮ НЕНОРМАЛЬНОЙ
В доме моей
бабушки — тогда очень известной, можно сказать, легендарной актрисы — Раневская
появилась задолго до моего рождения. Она тогда только-только начинала свою
сценическую карьеру. Из родного и благополучного Таганрога (у их семьи было
все, по крайней мере до революции, — собственный дом, состояние, поездки на
лето в Швейцарию) она уехала в Москву, чтобы учиться. Но ни в одну из
театральных школ ее не приняли.
И вот в 1919
году молодая Раневская, оказавшись в Ростове-на-Дону, узнала, что там
гастролирует «сама Павла Вульф», и пошла знакомиться. Все началось с бурных
признаний поклонницы, восхищенной талантом звезды сцены. А кончилось тем, что
бабушка взяла Фаину в ученицы и оставила жить у себя. Почему Павла Леонтьевна
заинтересовалась никому не нужной, неизвестной рыжей девицей? Дело в том, что в
дореволюционное время существовала традиция: знаменитые актеры приглашали в
свой дом талантливую молодежь и часто оставляли в своей семье — так было
принято. Несмотря на то что власть в то время часто менялась и бабушке с Татой
и дочерью Ириной выживать стало непросто, ей казалось совершенно естественным
оставить Фаину в своей семье. Шла Гражданская война, в Ростове было неспокойно,
и бабушка пригласила Фаину ехать в Крым. Они попали, как говорится, из огня да
в полымя. В 1920 году Крым был страшным местом, обескровленным террором,
перестрелками, повальным тифом. Люди умирали прямо на улицах. Но Раневская и
Вульф держались вместе, и это помогало им выживать. Они, насколько это было
возможно, играли на крымских сценах, что-то зарабатывали. А в остальное время
Павла Леонтьевна занималась со своей подопечной — сцендвижением, сценречью…
Фаине ведь нужно было еще избавиться от таганрогского говорка… Зато дар
перевоплощения и наблюдательность у Раневской были природные. Она рассказывала
мне, как в Крыму «подсмотрела» образ, который потом использовала, играя
Мурашкину в экранизации чеховской «Драмы». Ее, шатавшуюся от голода, пригласила
в гости одна писательница, обещала напоить чаем с пирогом. Вот только придя в
гости, Раневская обнаружила, что прежде долгожданного угощения она должна
послушать кое-что из творчества хозяйки. На голодный желудок трудно было
выносить утомительное чтение, к тому же из столовой доносился сводящий с ума
запах пирога… Фуфа измучилась, изображая интерес к посредственной литературе, но
и когда дождалась наконец приглашения за стол, испытала страшное разочарование.
Пирог оказался с морковью — более неудачную начинку даже трудно представить.
Что ж! Зато комический образ лег на полочку в памяти Раневской и со временем
пригодился!
В 1924 году
вся семья вернулась в Москву, где тогда кипела театральная жизнь. Поступили
сначала в передвижной Театр московского отдела народного образования, а через
несколько лет — в Театр Красной армии. Вообще-то Раневская мечтала работать во
МХАТе, и Василий Качалов устроил для нее встречу с Немировичем-Данченко. Но
когда Фуфа пришла к тому в кабинет, она так разволновалась, что вместо
Владимира Ивановича назвала Немировича Василием Степановичем, еще стала бурно
жестикулировать, вскакивать с места, вообще вела себя неординарно. А в конце
концов, смешавшись, и вовсе выбежала из кабинета, не простившись. Тогда
Немирович сказал Качалову: «И не просите! Я не возьму в театр эту ненормальную,
я ее боюсь!»
Что же
касается Качалова, Раневская познакомилась с ним, прислав восторженное письмо:
«Пишет Вам та, которая в Столешниковом переулке однажды, услышав Ваш голос,
упала в обморок. Я уже актриса — начинающая. Приехала в Москву с единственной
целью попасть в театр, когда Вы будете играть. Другой цели в жизни у меня теперь
нет и не будет». Качалов ответил ей очень любезно: «Дорогая Фаина, пожалуйста,
обратитесь к администратору Ф. Н. Мехальскому, у которого на Ваше имя будут два
билета. Ваш В. Качалов». Так они познакомились и подружились на всю жизнь. Хотя
со стороны Фаины здесь была не только дружба. Как она сама писала в
воспоминаниях: «Я влюбилась в Качалова, влюбилась на тяжкую муку себе, ибо в
него влюблены были все, и не только женщины». Она часто влюблялась таким
образом: в Осипа Абдулова, Александра Таирова, маршала Федора Толбухина… Для
того чтобы любить, Фаине Георгиевне не требовалось взаимности. Она на нее,
собственно, и не рассчитывала, считая свои женские шансы «ниже всякой критики».
Фуфа с
детства чувствовала себя несчастной из-за своей внешности. И ее муки только
усугубляло то обстоятельство, что сестра Белла выросла красавицей. Фаина очень
страдала из-за своего длинного носа и ненавидела всю свою семью, от которой она
его унаследовала! И все-таки ей хотелось быть красивой, хотелось нравиться! Но
в любви ей никогда не везло. Это не значит, что в молодости у Раневской не было
романов. Были, конечно, как и шанс стать матерью… Но Фаина Георгиевна этот шанс
упустила. О чем потом страшно сожалела, хотя старалась не подавать виду. Помню,
как нарочито спокойно она говорила об этом — будто это произошло с кем-то
другим, а не с ней.
</i>
♥ Ⴖ ♥
