<i><b>

░     В этой жизни помереть не трудно

Тринадцатый апостол

</i></b>

◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌

<i>

«Я УЖЕ ПЕРЕСТАЛ БЫТЬ ПОЭТОМ. ТЕПЕРЬ Я ЧИНОВНИК»

В 1928 году в Монте-Карло он проигрался в пух и прах, не оставалось даже франка на еду. Пришлось брать взаймы у художника Юрия Анненкова, уже несколько лет жившего во Франции. На вопрос Маяковского, когда Анненков собирается вернуться в Москву, тот ответил, что никогда, потому что намерен остаться художником. «Маяковский хлопнул меня по плечу, - вспоминал Анненков, — и, сразу помрачнев, произнес хриплым голосом: «А я возвращаюсь... Так как я уже перестал быть поэтом». Затем произошла поистине драматическая сцена: Маяковский разрыдался и прошептал еле слышно: «Теперь я.... чиновник...».

Его выстрел вряд ли стал результатом спонтанного всплеска — предсмертная записка, написанная за два дня до этого, выглядит слишком внятной и подробной, а самоубийство как выход изо всех сложившихся положений, судя по всему, интересовал и тревожил Маяковского не первый год.

В 1925-м покончил с собой Сергей Есенин, с которым у Владимира Владимировича особой дружбы не было, и всегда таинственно молчавший в подобных ситуациях Маяковский вдруг разразился стихотворением, больше напоминающим авторское заклинание. В этом некрологе он не столько почтил память Есенина, сколько пытался уговорить себя не сделать того же.

Вы ушли,

как говорится,

в мир иной.

Пустота...

Летите, в звезды врезываясь.

Ни тебе аванса,

ни пивной.

Трезвость.

Нет, Есенин,

это

не насмешка.

В горле

горе комом -

не смешок.

Вижу -

взрезанной рукой помешкав,

собственных

костей

качаете мешок.

Прекратите!

Бросьте!

Вы в своем уме ли?

Дать,

чтоб щеки

заливал

смертельный мел?!

Вы ж

такое

загибать умели,

что другой

на свете

не умел.

Уговорить себя, что «в этой жизни по­мереть не трудно, сделать жизнь значительно трудней», не удалось.

В течение 1929-го Маяковский по разным причинам разругался почти со всеми товарищами, коллегами и соратниками по РЕФУ («Революционный фронт») — Николаем Асеевым, своим учеником Семеном Кирсановым... Выгнал Пастернака, который пришел к нему домой накануне выставки «20 лет работы» поздравить с творческим юбилеем. «Я бы и с тобой поссорился, — сказал Маяковский Осипу Брику, — но нас еще и другое связывает».

Он метался, сжигал мосты, рвал связи. После потрясения, связанного с замужеством Яковлевой, на фоне нарастающей обструкции со стороны критики и запретов со стороны властей Маяковский вдруг пишет стихотворение «Я счастлив!». Оказывается, поэт счастлив, потому что бросил курить. Курить он так и не бросил. Его последнее выступление перед молодежью за четыре дня до смерти было кошмарным и унизительным. Над ним открыто глумились, затопывали и засвистывали. «Вы ничего не понимаете в моих стихах!..» — кричал он залу.

За день до смерти, 13 апреля 1930 года, Маяковский пришел на генеральную репетицию своей пьесы «Москва горит» и попросил художника-постановщика Валентину Ходасевич прокатиться с ним в его автомобиле. Та ответила, что сейчас не может, так как занимается декорациями. «Нет?! — взвился он. — Опять нет?!! Все мне говорят: «Нет»! Только «нет»! Везде «нет»!».

Он умирал, сходил с ума и действительно не видел выходов. Он не был трусом и не был подлецом, но и всего лишь жертвой трагических обстоятельств тоже не был. И проще всего сегодня, из 2013 года, осудить поэта, покончившего с собой в 1930-м. Судил он себя сам. И было за что.

В августе 1929-го в продолжение идеологических чисток, начавшихся с Академии наук, «проповедовавшей аполитизм», поднялась кампания против писателей Бориса Пильняка и Евгения Замятина, опубликовавшихся на Западе. Маяковский принял участие в травле, выступив с публикацией «Наше отношение» («сдача в белую прессу усиливает арсенал врагов»), а параллельно воспел госбезопасность, посвятив своему другу чекисту Горожанину стихотворение «Солдаты Дзержинского».

Своему товарищу, футуристу, лефовцу, члену сибирской группы «Творчество», автору библиографии Велимира Хлебникова, преподавателю Высшего художественного института Владимиру Силлову, расстрелянному «за шпионаж и контрреволюционную пропаганду» в феврале 1930-го, Маяковский, как обычно, ничего посвящать не стал.

Зато на эту гибель отозвался Борис Пастернак в письме Николаю Чуковскому. «Если по утрате близких людей мы обязаны притвориться, будто они живы, и не можем вспомнить их и сказать, что их нет, если мое письмо может навлечь на Вас неприятности, — умоляю Вас, не щадите меня и отсылайте ко мне как к виновнику». Борис Леонидович наверняка знал, что письма литераторов тщательно отслеживаются и перлюстрируются, и все-таки рискнул высказаться хотя бы в письме. Маяковский не рискнул.

◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌

◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

►►   Продолжение следует…

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

❐   Фотопортреты

https://www.google.ru/search?q=%D0%BC%D0%B0%D1%8F%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9&newwindow=1&es_sm=122&source=lnms&tbm=isch&sa=X&ei=7YnJU4CQGMrjywO32YLoAw&ved=0CAgQ_AUoAQ&biw=1011&bih=697

</i>