<i> <b>

▒  Мария Петровых

</i></b>

◖◗ ⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗

<i>

Этот нежный, чистый голос,

Голос ясный, как родник…

Не стремилась, не боролась,

А сияла, как ночник.

Свет и ключ! Ну да, в пещере

Эта смертная свеча

Отражалась еле-еле

В клокотании ключа.

А она все пряла, пряла,

Чтоб себе не изменить,

Без конца и без начала

Все тончающую нить.

Ах, отшельница! Ты лета

Не видала! Но струя

Льется — свежести и света —

Возле устья бытия.

Той отшельницы не стало,

Но по-прежнему живой

Свет лампада льет устало

Над водою ключевой.

(Давид Самойлов, 1979)

</i>

₰

<b> Давид Самойлов

«Наброски к портрету»</b>

<i>

Я впервые увидел Марию Сергеевну через несколько лет после войны, в обстановке для нее необычной: в Литовском постпредстве нескольким переводчикам вручались грамоты Верховного Совета.

За банкетным столом напротив меня сидела хрупкая большеглазая женщина лет сорока, бледная и как будто отрешенная от всего происходящего. Впоследствии я узнал, как мучительны были для нее многословные чествования и официальные мероприятия. Она чувствовала себя здесь чужой. Она была хороша, хотя почему-то трудно ее назвать красавицей. Во внешности ее была усталость, одухотворенность и тайна. Я попробовал с ней заговорить. Она ответила односложно. Мне сказали, что это переводчица Мария Петровых. Больше о ней я тогда ничего не знал. Мало знали о ней и в литературных кругах, с которыми я соприкасался. Мы встречались иногда в Клубе писателей, раскланивались. Никогда не заговаривали друг с другом.

Однажды в Клубе Павел Григорьевич Антокольский подозвал меня к столику, где сидел с Марией Сергеевной. Она протянула мне руку, маленькую, сухую, легкую. Назвалась. Назвался и я. Павел Григорьевич любил оживленное застолье. Еще кого-то подозвал, заказал вина. Возник какой-то веселый разговор. Павел Григорьевич был особенно приподнят, остроумен, вдохновен. Мария Сергеевна говорила мало, негромко, мелодичным приятным голосом. Она была другая, чем в Литовском постпредстве. В ней чувствовалась внутренняя оживленность, внимание ко всему, что говорилось, особенное удовольствие доставляли ей речи и шутки Павла Григорьевича. Деталь, которая мне вспомнилась, и которая характеризует женственность Марии Сергеевны: она всегда была скромно (чаще в темном) и необычайно уместно одета.

С этого вечера мы встречались уже как знакомые. Она даже как-то высказалась по поводу одной из моих первых публикаций, передала мнение Ахматовой, с которой была близка. Ее слова помогли мне отважиться на встречу с Анной Андреевной. Но это уже другой сюжет.

Именно эти предварительные обстоятельства способствовали быстрому нашему сближению, когда Петровых, Звягинцева и я были назначены руководить семинаром молодых переводчиков во время одного из мероприятий Московского отделения Союза писателей. Петровых и Звягинцева давно дружили. Вероятно, именно Вера Клавдиевна «втянула» Марию Сергеевну в перевод с армянского.

Семинар был рассчитан на неделю, но так оказался интересен для участников и руководителей, что продолжался и дальше. Мы регулярно встречались раза два в месяц (потом реже) в продолжение двух лет, а может быть, и дольше. На семинаре читались переводы и стихи. Порой приходили почитать молодые поэты, входившие в славу. Отношения были самые нелицеприятные. Хвалили друг друга гораздо реже, нежели ругали. Но все выступления были горячими, искренними, заинтересованными. Обижаться было не принято.

Мария Сергеевна и Вера Клавдиевна в резкой критике участия не принимали, часто брали обиженного автора под защиту. Иногда, когда что-то им очень не нравилось, смущались, стыдились за того, кто написал нечто дурное или безвкусное. Обычно первым подводил итоги обсуждения я. Тогда я был намного самоуверенней и задорней, чем сейчас. Рубил сплеча. Меня участники семинара между собой называли «Малютка Скуратов». Вера Клавдиевна что-то растерянно гудела под нос, не то одобряя, не то осуждая меня. Мария Сергеевна, взволнованная, слушала молча. Изредка, если я слишком уж зарывался, осаживала:

— Ну что вы, Давид. Это уж слишком.

В заключение часто выступала она. Она была доброй, но не «добренькой». Умея не обидеть, достаточно твердо давала оценку тому, что ей не нравилось, но с большим удовольствием отмечала достоинства обсуждаемого. Сама очень ранимая, понимала всякую ранимость и умела сказать главное, не обижая автора. Впоследствии с ее твердостью столкнулся и я — она несколько раз была редактором моих переводов.

Когда постепенно семинар угас — отчасти потому, что некоторым не под силу был его накал, отчасти потому, что многие уже не нуждались в постоянном творческом руководстве, — многие из нас подружились. Несколько верных друзей и учеников приобрела на семинаре и Мария Сергеевна. Наши с ней отношения тоже сложились и укрепились благодаря совместным занятиям.

</i>

₰ Полностью читать http://marie-olshansky.ru/smo/mpetrovih.shtml

≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡

БОЛЕЗНЬ

<i>

О как хорошо, как тихо,

Как славно, что я одна.

И шум и неразбериха

Ушли, и пришла тишина.

Но в сердце виденья теснятся,

И надобно в них разобраться

Теперь, до последнего сна.

Я знаю, что не успеть.

Я знаю — напрасно стараться

Сказать обо всем даже вкратце,

Но душу мне некуда деть.

Нет сил. Я больна. Я в жару.

Как знать, может, нынче умру...

Одно мне успеть, одно бы —

Без этого как умереть?—

Об Анне.. Но жар, но ознобы,

И поздно. Прости меня. Встреть.

₰

Какой обильный снегопад в апреле,

Как трудно землю покидать зиме!

И вновь зима справляет новоселье,

И вновь деревья в снежной бахроме.

Под ярким солнцем блещет снег весенний.

Взгляни, как четко разлинован лес:

Высоких сосен правильные тени

По белизне легли наперерез.

Безмолвие страницы разграфленной

Как бы неволит что-то написать,

Но от моей ли немоты бессонной

Ты слова ждешь, раскрытая тетрадь!

А под вечер предстал передо мною

Весь в перечерках черновик живой,

Написанный осыпавшейся хвоей,

И веточками, и сухой листвой,

И шишками, и гарью паровозной,

Что ветром с полустанка нанесло,

А почерк — то веселый, то серьезный,

И подпись различаю и число.

Не скрыть врожденный дар — он слишком ярок,

Я только позавидовать могу,

Как, не страшась ошибок и помарок,

Весна стихи писала на снегу.

</i>

◖◗ ⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗⋱⋱⋱◖◗