28 сент. 2015 г.

<b> Помним</b>

   

<b> Пётр Вайль</b>

Дата и место рождения: 29 сентября 1949 г., Рига, Латвия
Дата и место смерти: 7 декабря 2009 г., Прага, Чехия


<b> Пётр Вайль: «Национальная принадлежность определяется только языком»

Интервью с Петром Вайлем — одно из последних, а возможно, и последнее</b>
<i>
Пётр Вайль из тех людей, которых называют гражданами мира. Русский литератор, эмигрировавший из Риги в Нью-Йорк, живущий в Праге и работающий главным редактором Русской службы радио «Свобода». С кем, как не с ним, поговорить о патриотизме…

<b> — Вы кем себя ощущаете — в национальном смысле? </b>

— Русским, естественно. Полагаю, что национальная принадлежность определяется только языком — и вообще, и уж непременно для тех, кто языком пользуется как профессиональным инструментом. (Точнее, кого язык использует в качестве своего представителя: тут старшинство надо соблюдать — язык главнее.) Иначе запутаемся безнадёжно. Кто такой Сергей Довлатов, сын питерского еврея и тбилисской армянки? Ясно ведь, что русский писатель.

<b>— Мне кажется, есть ещё вторая важная составляющая национальной принадлежности — вера. Ведь именно православие оказало определяющее влияние на русское самосознание…  </b>

— Вряд ли уж такое определяющее. По крайней мере что касается нашего времени, с ХХ века начиная. Да и раньше. Это что же, Чехов — уж на что церковно воспитанный — такой сугубо православный? Или — страшно произнести — отлучённый от церкви Толстой, по многим признакам протестантски ориентированный?

Или Розанов, всю жизнь боровшийся то за, то против православия? Ну, те, взращённые XIX веком, в самом деле во многом отталкивались от официальной веры и церкви. Но дальше вовсе уж непонятно, кто и что. Грандиозный русский стилист еврей Бабель, первые свои рассказы написавший по-французски. Платонов, творец новой гностическо-коммунистической религии в большей степени, чем любой Маркс. Булгаков с его популяризаторской ересью.

Пастернак с Голгофой, выстроенной для доктора Живаго и для себя. Лучшие русские стихи о Рождестве написаны Бродским, который считал, что, если уж говорить о сколько-нибудь оформленном христианстве, он предпочёл бы кальвинизм — за чувство личной ответственности. Разумеется, православие играет огромную роль в умственном и духовном обиходе русского человека — но прежде всего его культурное измерение.

Как, впрочем, такой же аспект католичества для образованного итальянца или протестантства для шведа. Без знания, понимания, чувствования этого не разобраться ни в родной истории, ни в родной культуре. Но хотелось бы подчеркнуть: самое важное, сделанное во славу русской культуры, совершено поперёк общепринятого православия.


<b>— Ваши многочисленные поездки по стране — это стремление понять, как она изменилась за время вашего отсутствия? Или вообще стремление её понять?  </b>

— И то, и то, конечно. Всё, что происходит и происходило в ХХ веке в России, ощущаю частью собственной биографии. Всё это имеет прямое ко мне отношение, потому что я — продукт этих хитросплетений. Возвращаясь к первому вопросу: кто такой сын русской, родившейся в Ашхабаде в семье молокан, когда-то ушедших с тамбовщины в Армению, а потом в Туркмению, и московского еврея, потомка эльзасского солдата, пришедшего в Россию с армией Наполеона? Многослойная шизофрения, если судить по букве, а если по духу — нормальное порождение перемешанной страны перемешанного века. Как Бродский написал: «В каких рождались, в тех и умирали гнёздах» — это не о нём и не о нас. Встретились мои отец и мать на фронте, поженились в Германии, родился я в Риге, гражданин США, жил в Нью-Йорке, живу в Праге. За каждым из этих слов — коллизии российской истории. Как же не стараться всё это осознать?

<b>— Эмиграция, как мне кажется, обостряет отношение писателя к тому, что осталось на родине. Например, Войнович — по его произведениям для меня это очевидно — ненавидит Россию и русских. А Довлатов — очень любил, если не сказать жалел. Ваше отношение к России как-то менялось с момента эмиграции в 1977 году до сегодняшнего дня?  </b>

— Не стану расставлять и судить. Скажу лишь, что не верю в творчество, произведённое ненавистью. Это Чонкин-то — ненависть к русским? Тогда Швейк — ненависть Гашека к чехам? И так далее. Господь с вами. Что до моего отношения, уже сказал: это отношение к себе. Россия конца 70-х — щемящая тоска от ощущения беспросветной предсказуемости: всё до смерти просматривается отчётливо, оттого невыносимо.

В конце 80-х — радужные надежды. В 90-е — период хоть и скептической, но эйфории. В общем, всё примерно так же, как у всей страны — из числа единомышленников, конечно, которых тогда было много. Теперь вижу тугой замес из того, что оставил в 70-е, и того, чему так радовался в 90-е. Слишком много советского дежавю, и становится всё больше. А единомышленников — всё меньше. Они не перерождаются, они адаптируются, что понятно: решительные шаги (протест, отъезд) — по определению для немногих, а жить-то надо и, значит, надо признавать окружающую жизнь полноценной и нормальной. Иначе получается, что неполноценен и ненормален ты.
</i>

   Полностью читать интервью  http://www.chaskor.ru/article/petr_vajl_natsionalnaya_prinadlezhnost_opredelyaetsya_tolko_yazykom_13314

Комментариев нет:

Отправить комментарий