▒▓▒ <i> <b> Хроника текущих событий

Из самого интересного…</i></b>

◈◈◈  ๚๚๚    ◈◈◈  ๚๚๚    ◈◈◈  ๚๚๚    ◈◈◈  ๚๚๚    ◈◈◈  ๚๚๚    ◈◈◈  ๚๚๚    ◈◈◈ 

<b>Инга Каретникова

Портреты разного размера</b>

Об авторе |

 Инга Каретникова родилась в Москве в 1931 году. Окончила искусствоведческое отделение Московского университета. Работала куратором в Гравюрном кабинете ГМИИ. После окончания Высших сценарных курсов писала сценарии для студии документальных и научно-популярных фильмов. В 1972 году покинула Советский Союз. Год жила в Италии, где опубликовала книгу об Эйзенштейне в Мексике. С 1973 года жила в США, преподавала сценарное мастерство в американских университетах, приглашалась кинокомпаниями Германии, Австрии и Швейцарии в качестве консультанта.

Была награждена Гуггенхеймовской премией за работу о живописи и кино, а также премиями Карнеги-Меллон и Радклифского колледжа. В Соединенных Штатах опубликовала несколько книг о кино, среди них исследования о «Казанове» Феллини, «Веридиане» Бунюэля, «Семь киношедевров 40-х годов». Книга о сценарном мастерстве «Как делаются киносценарии» получила широкую известность в Америке и Европе. В 2014 году в Голландии на английском был опубликован ее роман «Полин». В марте 2015 года Инги Каретниковой не стало.

 

Разрыв человека, привыкшего не просто говорить, но писать на родном языке, резкое погружение в чужой язык чаще всего завершается тем, что этот человек либо совсем перестает писать, либо продолжает свою работу на том языке, на котором писал прежде, стараясь не замечать двусмысленности создавшегося положения.

 Когда Инга Каретникова уехала из России, перед ней, как и перед многими другими людьми гуманитарных профессий, должен был встать этот катастрофический вопрос: возможно ли продолжение того, что она делала, там? Сорок два года жизни в Америке ответили на этот вопрос с предельной выразительностью: она продолжала работать в том же профессиональном ритме, с тем же напряжением и тем же блеском, только язык ее труда изменился: книги Каретниковой выходили не в переводе с русского, как это случается почти всегда, — она писала их по-английски. Помню, как она однажды сказала мне: «Знаешь, детка, я, кажется, справилась. Я не только сама понимаю, что говорят американские дети, но и они понимают меня».

«Портреты» — поразительный опыт возвращения не только в прожитую жизнь — лучше сказать «судьбу», — но и в лоно родного языка, вытесненного в силу обусловленных этой судьбой обстоятельств. Работая над «Портретами», она нанизывала человеческие характеры на стержень собственной биографии, с каждым из них возвращаясь обратно, в не остывшую за столько десятилетий колыбель своего, как говорят по-английски, «mother tongue», в буквальном переводе — «материнского языка».

   Ирина Муравьева

<i>

<b> ТЕНОР ИВАН КОЗЛОВСКИЙ</b>

— Вы должны впечатлить его, тогда он, знаете ли, много чего расскажет, говорил режиссер Миримов.

Работать с ним было трудно: напыщенный, с каким-то недобрым юмором; но выглядел он как барин — выхоленный, с сигарой, и темы на студии умел выхватывать привлекательные, как эта — фильм о теноре Леониде Собинове. Французы удивлялись: как среди русских медведей родился такой изысканный лебедь, как этот Собинов; итальянцы считали его итальянцем, своим; русские его боготворили.

Я писала сценарий для фильма о нем, и мне был важен разговор со знаменитым Иваном Козловским, кто почти полвека назад смог заменить Собинова — тому на сцене Большого театра (он пел тогда Ромео в опере Гуно) стало плохо с сердцем. Опустили занавес и выпихнули на сцену молоденького Козловского, он был там в какой-то второстепенной роли, натянув на него еще влажный собиновский парик. Козловский спел великолепно и стал, как заявил Миримов, звездой первой величины.

Так вот, Миримов, его жена Марианна и я шли к Козловскому. Он никого не принимал, от всех интервью отказывался, но Марианна, дочка его любимого художника Аристарха Лентулова, была много лет его приятельницей, и ей он отказать не мог.

— Не забудьте сказать, что вы знаете, что он берет ми третьей октавы, — продолжал Миримов.

Он ничего не знал ни про ми, ни про октавы — просто где-то про это слышал. Марианна напомнила, что Козловский давно разведен, его актриса-жена из украинских крестьян была очень красивой, но существом абсолютно вне культуры.

— Не знаю, на какой козе к Ивосику подъезжать, когда он готовит свои роли, — говорила она.

Дверь открыл он сам — стройный в свои семьдесят с лишним лет. Приветливый. В движениях и речи — аристократическая естественность, приятная простота, хотя происходил он из крестьян. В его улыбке, во внимании его глаз угадывалась его безграничная одаренность. «Вот какой он, лучший Ленский и, конечно, лучший Юродивый в Борисе Годунове», — думала я.

Гостеприимная квартира — московский старомодный уют, картины, павловский диван и кресла, обитые полосатой тканью, рояль. Огромный шелковый абажур над круглым столом, накрытым для чая, роскошный старинный фарфор. В правом углу столовой — икона Богоматери с горящей лампадкой.

Он говорил с искренним признанием завораживающего совершенства Собинова, говорил восторженно, но спокойно.

— Уникальная серебристость его тона, вы только послушайте. — Он завел пластинку с Собиновым, певшим бетховенского «Сурка». — Какой непрерывающийся поток звука, когда даже паузы кажутся звучанием — совершенное классическое bel canto.

В разговор включились Миримовы. Марианна сказала, что даже Шаляпин, который уверял, что тенор — это просто физический недостаток, считал Собинова исключением. А Миримов напомнил, как красив был Собинов, как изысканно одет, женщины боготворили его. — Сколько было у него романов — и ни одного скандала...

Марианна посмотрела на мужа.

В тот вечер я поняла, что мне на самом деле гораздо интереснее было бы писать сценарий о Козловском — как он, деревенский мальчик с прекрасным голосом, пел в монастырском хоре; как отпевал покойников; как, молоденький солдатик, по вечерам скидывал свою гимнастерку, надевал манишку и фрак (выменял их на селедку и кусок сала из своего пайка) и пел на сцене маленького полтавского театра. А потом — один успех за другим.

В сталинское время Козловский был частым гостем в Кремле, обычно со своей красавицей-женой. Иногда его привозили в Кремль ночью, петь только для Сталина. Как-то маршал Буденный, присутствовавший там, попросил Козловского спеть украинскую песню.

— А почему украинскую песню? — перебил его Сталин со своим сильным грузинским акцентом. — Может быть, он хочет спеть арию Ленского?

Вождь, как говорят, очень любил эту арию.

Обо всем этом я узнала гораздо позже, когда Козловского уже не стало. Сам бы он такое, я уверена, не рассказал.

</i>

► продолжение следует