&emsp; &emsp;  ~ °l||l°~  <b> Кунсткамера </b>~ °l||l°~

<b> <i> Фазиль Искандер

ПИСЬМО

</i></b>

☝☟

<i>

А  хуже всего было то, что,  когда он произнес эту свою  шутку богатого

гуляки,  я  заметил,  что  она  улыбнулась  в  уже  пригубленный  стакан,  и

улыбнулась довольно язвительно. Это очень неприятно кольнуло меня, и потом я

много раз вспоминал эту улыбку, пока в конце концов однажды не решил, что, в

сущности,  никакой улыбки  не  было,  а был эффект  прохождения света сквозь

стекло и жидкость, придавший ее губам этот предательский излом.

     Но самое  ужасное, пожалуй, заключалось в том, что мы  уже договорились

идти  в кино, а денег  у меня, как  назло,  не  было. Теперь,  в создавшихся

условиях, идти в кино на его счет я никак не мог. Но и прямо отказаться было

как-то неловко, беспричинно, потому что, отказавшись, надо было их покинуть,

чего мне не хотелось.

     Разумеется, и до этого  мне иногда  приходило  в голову, что  не  стоит

пользоваться  его  денежными  услугами,  хотя,  повторяю,  услуги  эти  были

достаточно ничтожны. Но в том легком состоянии эфирного опьянения, в котором

я беспрерывно находился с тех пор, как подошел к ним и мы стали встречаться,

я  как-то привык воспринимать все это как мужское одолжение, мол, сегодня ты

угощаешь,  а  завтра  я,  хотя   это   завтра  все  время  откладывалось  на

непредвидимые времена.

     Кроме того, приходил и другой  оттенок  оценки положения, я его нарочно

не додумывал до конца, чувствуя, что он не слишком благородного свойства. Но

такая оценка  иногда легким контуром вставала перед моим мысленным взором, и

умолчать о ней я  теперь не вправе. Суть ее состоит в том, что мне казалось,

а возможно, начало казаться с  некоторых пор, что мы с ней в известной  мере

делаем одолжение, допуская  его  в  наше общество, за  что он расплачивается

мелкими материальными услугами.

     Конечно, если уж  еще дальше  продолжать это  сравнение с  костром,  я,

разумеется,  не  ревновал  за то,  что  он присел к моему  костру.  Но, черт

подери, я  же знал,  что  горит-то  он  все-таки  для  меня,  что  то  самое

замечательное письмо, может, и написано было пылающим прутиком,  выхваченным

из этого костра?!

     В том,  что  такого  письма  и вообще любовного  письма  она  не  могла

написать  другому, я не  только не сомневался,  но и вообще был уверен, что,

раз  в жизни  написав такое  письмо,  человек  всю остальную жизнь только  и

делает,  что служит этому  письму,  хватило бы только  сил удержаться на его

уровне, а о чем другом и думать немыслимо.

     И вдруг  эта небрежная фраза  насчет  Чарли, который  всех угощает.  По

дороге между  киоском и летним кинотеатром,  куда мы шли, я  только и думал,

как  с достоинством  увернуться  от  его новой благотворительности,  и никак

ничего не мог сообразить.

     В те годы в наших кинотеатрах крутили почти все время трофейные фильмы.

Как  правило,  это  были  оперы  или  пасторальные  истории  с  бесконечными

песенками или неуклюжие ревю с цветущими "герлс", широкобедрыми и мясистыми,

как голландские коровы, разумеется, если голландские коровы именно такие.

     Много лет спустя я пришел к убеждению, что эти трофейные фильмы ничего,

кроме вкуса руководителей рейха, не выражали.

     Как  раз один из таких  фильмов нам предстояло посмотреть. Назывался он

"Не  забывай  меня"  с  жирным и сладкогласым  Джильи в главной  роли.

Как и всякий житель провинциального города, я хотя еще и не видел картины,  но уже

из рассказов знал о  ее содержании.  Надо признаться, что  голос Джильи  мне

нравился, особенно если слушать его, не слишком обращая внимания на экран.

     Мы приближались к кинотеатру, и я с ужасом чувствовал, что через десять

минут на меня обрушится еще одно унижение, которого я не в  силах вынести, и

стал  ругать фильм. Все-таки это было искусство  жирных, и мне, чтобы ругать

это  искусство, да еще в  таких  условиях, ни пафоса, ни аргументов  не надо

было занимать.

     От этой  картины я перешел  ко всем трофейным  немецким  картинам с  их

слащавой сентиментальностью.

     Чем  больше  я  ругал  картину,   тем  упрямей  надувались  губы   моей

возлюбленной.  Тогда  я еще  не знал,  что останавливать  женщину  на пути к

зрелищу не менее опасно, чем древнеримского люмпена по дороге к Колизею.

     Когда я от картины "Не забывай меня" перешел ко всем трофейным немецким

фильмам, она вдруг спросила у меня:

     -- Ты, кажется, изучаешь немецкий?

     -- Да, а что? -- вздрогнул я.

     Мне  показалось,  что  она  увидела противоречие  между  моей  критикой

немецких фильмов и занятиями  немецким языком. Но вопрос ее  означал  совсем

другое.

     -- Поговори с Костей, -- предложила она, не подозревая,  какого  джинна

выпустила из бутылки, -- он два года жил в Германии.

     -- Шпрехен зи дойч? -- взвился я радостно, как если бы был чистокровным

немцем и после многолетнего плена у полинезийцев вдруг встретил земляка.

     -- Натурлих, -- как-то уныло подтвердил он, несколько оробев перед моим

напором.

     Тут меня понесло. В те годы  мне легко давались языки,  отчего я до сих

пор толком ни одного не  знаю. Немецкий  я уже изучал два года, уже  кое-как

болтал  с  военнопленными, которые хвалили мое произношение,  по-видимому, в

обмен на сигареты, которые я им дарил. (Прима Дойч!)

     Во  время изучения  языка наступает бредовое  состояние,  когда во  сне

начинаешь  быстро-быстро  лопотать  на  чужом  языке,  хотя  наяву  все  еще

спотыкаешься,  когда,  глядя  на  окружающие  предметы,  видишь,   как   они

раздваиваются  двойниками  чужеродных обозначений,  -- словом, наступает тот

период,   когда   твой   воспаленный   мозг    преодолевает   некий   барьер

несовместимости двух языков. Именно в таком состоянии я тогда находился.

     К  этому времени  я был нафарширован  немецкими  пословицами, светскими

фразами   из   дореволюционных  самоучителей,  антифашистскими  изречениями,

афоризмами  Маркса  и  Гете,  сжатыми  текстами,  призванными   развивать  у

изучающих язык  бдительность  против возможных немецких шпионов (получалось,

что   шпионы,  по-видимому  нервничая,  начинают  разговаривать  с  местными

жителями  на немецком языке). Кроме того, я знал наизусть  несколько русских

патриотических  песен,  направленных  против  оккупантов  и переведенных  на

немецкий язык, а также немецкие классические стихи.

     Все это выплеснулось из меня в этот горестный час с угрожающим напором.

     --  Вы  говорите  по-немецки? --  спросил  я  и,  обернувшись  к  нему,

продолжал,  даже  не  пытаясь  укоротить шаги перед приближающимся  в начале

следующего квартала летним  кинотеатром. -- Вундербар! -- продолжал я. -- Вы

изучали  его самостоятельно или  и высшем учебном  заведении? О, понимаю, вы

изучали его,  находясь  в Германии в качестве  офицера союзнической армии. Я

надеюсь, не в качестве военнопленного? Нет,  нет, это, конечно,  шутка. Карл

Маркс говорил, что лучшим признаком знания языка является понимание юмора на

данном языке, а знание иностранных языков есть оружие в борьбе за жизнь.

          </i>

▻ Продолжение следует

&emsp; &emsp;  &emsp; ~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l° ~