<b>Помним</b>
   ❖ ❦ ❥ ❖ ❧
❤
<b>
Максимилиан Волошин
В советские времена одним из обязательных для советского
интеллигента развлечений был Волошин-ленд. Оказавшись в Коктебеле, надо было
непременно подняться к могиле Макса, помянуть его, а потом рассказывать с
придыханием, как всё было. В ту же программу входили апокрифы, анекдоты,
истории про Волошина. Красочные и занимательные.
Клубок историй
</b>
﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌﹌
<i>
Вот он приходит к юной Цветаевой:
«Звонок. Открываю. На пороге цилиндр. Из-под цилиндра безмерное лицо в оправе
вьющейся недлинной бороды. Вкрадчивый голос» (про «вкрадчивость» пишут многие
мемуаристы). Кажется, вначале 32-летний поэт всё-таки хотел настроить 17-летнюю
Марину Ивановну на эротическую волну — иначе не начал бы просвещение её с
романа Анри де Ренье (о маркизе, периодически превращающемся в фавна) и с
мемуаров Казановы. Увидав, что попал не в такт, не особенно смутился и легко
переключился на Гюго и Жорж Санд. Отметим как судьбоносную подробность, что
знакомство Цветаевой с Сергеем Эфроном произошло именно в коктебельском доме
Волошина в 1911 году.
По литературной насыщенности дорогого
стоит и такой эпизод. Гумилёв оскорбил достоинство Лили Дмитриевой, знаменитой
Черубины де Габриак, рассказав в довольно развязной форме, что имел с ней
роман. И вот представьте себе: мастерская художника-декоратора Александра
Головина в Мариинке. Внизу Шаляпин поёт «Заклинание цветов» из «Фауста». На
последних словах арии Волошин подходит к Гумилёву и влепляет ему увесистую
пощёчину. «Достоевский прав. Звук пощёчины действительно мокрый», — невозмутимо
комментирует Иннокентий Анненский. Блок отстранённо молчит. «Вы поняли?» —
спрашивает Волошин. «Да», — отвечает Гумилёв.
А 22 ноября 1909 года происходит
настоящая, но притом более чем литературная дуэль. Во-первых, не где-нибудь, а
у Чёрной речки (вероятно, каждая сторона отводила другой роль Дантеса).
Во-вторых, секунданты — Алексей Толстой и художник Александр Шервашидзе со
стороны Волошина, Михаил Кузмин и секретарь «Аполлона» Зноско-Боровский со
стороны Гумилёва. Благодаря счастливому стечению обстоятельств дуэлянты
остаются целыми и невредимыми.
После этого они встречались всего лишь
раз — в Крыму, за несколько месяцев до гибели Гумилёва. (Стоит отметить, что
Волошин рассказывал Николаю Чуковскому о том, как летом 1916-го они с Гумилёвым
ловили скорпионов и заставляли их пожирать друг друга...)
Любопытна и знаменитая «репинская
история». Волошин как художественный критик вступился за Абрама Балашова,
который исполосовал (в январе 1913 года) картину Репина «Иоанн Грозный и его
сын». Он настаивал: «не Балашов виноват перед Репиным, а Репин перед
Балашовым», потому что в самой картине таятся «саморазрушительные силы».
Подобным «произведениям натуралистического искусства, изображающим ужасное, —
место в Паноптикуме», говорил Волошин. Какая-то правда в его речах была.
Подчиняясь духу времени (тогда все шли в
юристы: Леонид Андреев, Блок, Пастернак… и т.д.), Волошин выбрал себе правовую
стезю. Но, окончив два курса юридического факультета Московского университета,
без сожаления сошёл с неё. Он испытал едва ли не все возможные коллективистские
соблазны, представавшие в той или иной форме — иногда экзотической, иногда
эзотерической. Увлекался поочерёдно социализмом, буддизмом, католицизмом,
масонством, оккультизмом... Вступил — вместе с Андреем Белым — в ряды истовых
штайнерианцев. Летом 1914 года они строили по проекту Штайнера в Дорнахе
(Швейцария) антропософский храм Гётеанум. Можно назвать это родом безумья, а
можно — «блужданиями духа», которые на переломе века мучили многих.
Началась мировая война, Россия и Германия
стали врагами. Волошин послал военному министру отказ от воинской службы: он
был настроен пацифистски и — отчасти в результате общения со Штайнером —
прогермански. «Он совсем разил меня тогда своим «германофильством», — вспоминал
Сергей Маковский. — Дела наши на фронте в то время были из рук вон плохи. «Ну
что же? — вкрадчиво улыбаясь, утешал Макс. — Всё к лучшему. Европе предстоит
Pаx Germаnicа».
Потом он будет говорить с гордостью:
Я и германского дуба не предал,
Кельтской омеле не изменил.
Я прозревал не разрыв, а слиянье
В этой звериной грызне государств.
Умная Цветаева определяла своего любимого
старшего друга так: «Француз культурой, русский душой и словом, германец духом
и кровью». В его жилах действительно текла немецкая кровь по материнской линии;
по отцу же, коллежскому советнику и судебному деятелю Кириенко-Волошину,
происходил Максимилиан Александрович от казаков Запорожской Сечи...
<i>
<b>Молясь за
палачей </b>
До 1917 года
Волошин писал нормальные среднесимволистские стихи. «Не столько признания души,
сколько создание искусства», — говорил Брюсов (ему-то проблемы с душой были
хорошо известны). Стихи Волошина «декоративны и академичны, блестящи и холодны»
(Дмитрий Святополк-Мирский). «Недоставало его стихам той силы внушения, которая
не достигается никакими внешними приёмами. От их изысканной нарядности веяло
холодом» (Сергей Маковский).
Если бы не
революция 1917 года и не Гражданская война, оставаться бы Волошину в почётном
ряду «малых поэтов» Серебряного века и в качестве колоритной литературной
фигуры — источника анекдотов. Революция, которую он воспринимал (и не без
оснований) как мировую мистерию, смела какие-то заслоны в его душе, психике,
интеллекте. Его понёс поток связной, хотя порой и избыточной речи. От книжной —
«головной» — поэзии остались, кажется, только могучие ассоциативные поля. И вот
в этом потоке начали образовываться тверди великолепных стихов!
Кажется, все
измерения мистического опыта, которым он тренировал душу, вдруг сразу —
по-настоящему, до последнего предела — обострили его дар. Чутким стало его
восприятие, горестно точным — его слово.
С Россией
кончено... На последях
Её мы прогалдели,
проболтали,
Пролузгали,
пропили, проплевали,
Замызгали на
грязных площадях,
Распродали на
улицах...
⇝
Полностью читать ⇝ http://www.chaskor.ru/article/maksimilian_voloshin_tsena_poezii_23545
</i>
   ♥ ღ ♥
Комментариев нет:
Отправить комментарий