<i><b>

▒   Владимир Гиляровский - Человек без границ

Его называли королем рпортажа — самого скоропортящегося жанра журналистики, но эти репортажи с удовольствием читают и спустя сто лет.

</i></b>

  ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠          

<i>

«Ты — курьерский поезд», — сказал однажды Антон Павлович Чехов Владимиру Гиляровскому, тонко подметив оперативность, необыкновенно высокий ритм жизни и главное — вездесущность в то время уже известного всей Москве репортёра. Да и сам Гиляровский в воспоминаниях подтвердил мысль Чехова: «И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь — без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании, ни к одной партии».

Впрочем, нельзя сказать, что в его жизни не было остановок. Они были. В ситуациях значимых, требовавших наблюдения и исследования. Так, в августе 1883 года, возвращаясь ночью от художника Павла Яковлева, он увидел двух разбойников, которые несли пьяного ограбленного человека. Гиляровский достал из кармана полицейский свисток, который всегда носил с собой, и дал три свистка. Разбойники бросили человека и убежали. На свист мгновенно отреагировали дворник и городовой. О происшествии стало известно в полицейском участке. А репортёр решил исследовать трущобы Грачёвки, где и произошло всё это.

Нюансы, детали жизни всегда его волновали. Он изображал действительность так же многогранно, как её видел. Когда они с Глебом Успенским шли по Хитровке, их остановил оборванец и протянул руку за подаянием. «Мелочи нет, ступай в лавочку, купи за пятак папирос, принеси сдачу, и я тебе дам на ночлег», — сказал Гиляровский нищему. Как же потешался Успенский над другом: мол, так он и принесёт тебе сдачу. А дальше «...не успел он ещё как следует нахохотаться, как зашлёпали по лужам шаги, и мой посланный, задыхаясь, вырос перед нами и открыл громадную чёрную руку, на которой лежали папиросы, медь и сверкало серебро», — рассказал об этом эпизоде Гиляровский в книге «Москва и москвичи». «Чудаки господа! Нешто я украду, коли поверили?» — бродяги, нищие, воры, казалось бы, самые пропащие люди тоже умеют быть честными.

Чтобы исследовать изнанку жизни, погрузиться в мир трущобных людей, надо было войти им в доверие. И Гиляровский блестяще сумел это сделать. Никто не удивлялся появлению «чужака» в среде обитателей трущоб. Там его попросту называли «газетчик». А «газетчик» в то время писал очерк за очерком, жертвуя своим здоровьем, а порой и здоровьем семьи: «...приходилось слоняться по Аржановке и Хитровке. Там я заразился: у меня началась рожа на голове и лице, температура поднялась выше сорока градусов. Мой полуторагодовалый сын лежал в скарлатине, должно быть, и её я тоже принес из трущоб... вошь я занес, конечно, тоже с Хитрова рынка».

Получать нужные для прессы сведения Гиляровскому помогала грамотная работа с источниками информации. Когда надо было получить новости от других людей, он знал, к кому обратиться, как начать разговор. " Капитан , я сейчас получил сведения, что сегодня ночью нашли убитого на Цветном бульваре«, — обращался он к приставу Ларепланду («Ночь на Цветном бульваре»). Пристав тут же, после одной только фразы, рассказывал ему о ночных событиях. Секрет столь быстрого ответа Гиляровский объяснял вот чем: «Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли капитаном , хотя носил погоны гражданского ведомства».

Немаловажную роль в журналистской деятельности Гиляровского играло изучение документов. Они не раз помогали ему дополнить собственные наблюдения и создать полные объективных сведений тексты. Так, используя протокол санитарного осмотра, он знакомит читателей с жуткой картиной, которую представлял собой Охотный ряд80-хгодов XIX столетия: «...помет не вывозится, всюду запёкшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляною краскою; по углам на полу всюду разбросан сор, перья, рогожа, мочала... колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно».

Когда Гиляровский работал над воспоминаниями о Льве Николаевиче Толстом, ему удалось найти человека, который помнил писателя молодым, когда тот жил в Старогладовской станице. «И вот его-то рассказы я вполне точно и передаю здесь», — писал Гиляровский в очерке «Старогладовцы». Благодаря воспоминаниям очевидца Толстой открывается перед читателями совсем с другой стороны: «Помню я, у Толстого в конюшне были хорошие лошади — гнедая и чалая. Выведут, разгорячат лошадь, а он вскочит на неё и скачет по станице... Лихой джигит был. Только ведь потому все и обращали внимание на Толстого, что он джигит был да с дядей Епишкой дружил, а то разве знал кто, что он такой будет после!»

А что, казалось бы, интересного о жизни простого булочника Филиппова можно рассказать читателям? Но под пером репортёра Филиппов становится ярким персонажем, сумевшим вывернуться из непростой ситуации. И всё благодаря своей необычайной находчивости. Генерал-губернатор Закревский завтракал горячими сайками. Вдруг он обнаружил в одной из них таракана. «Подать сюда булочника Филиппова!» — закричал генерал-губернатор слугам. На вопрос, почему в сайке, которая была испечена в его булочной, оказался таракан, Филиппов ответил: «Это изюминка-с!» и съел кусок с тараканом. Потом «бегом вбежал в пекарню Филиппов, схватил решето изюма да в саечное тесто, к великому ужасу пекарей, и ввалил. Через час Филиппов угощал Закревского сайками с изюмом, а через день от покупателей отбою не было». Такова история появления саек с изюмом, изложенная на страницах всё той же книги «Москва и москвичи».

</i>

////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////

<i><b>

▒   Владимир Гиляровский

Продолжение

</i></b>

  ✠ ✧ • ✧ • ✧ ✠

<i>

Художники, булочники, парикмахеры, студенты, купцы, игроки — Гиляровский изображает весь социальный срез Москвы рубежаXIX–XX веков.Показывает саму жизнь. Разную. У кого-то изломанную и искалеченную. Например, у трущобных людей, о которых до Гиляровского никто не писал так подробно, так всесторонне. Творческим итогом, вместившим пятнадцать рассказов о жизни в трущобах, стала книга «Трущобные люди». Это была первая книга Гиляровского. И она была арестована. За что? «Там описание трущоб в самых мрачных тонах, там, наконец, выведены вами военные в неприглядном и оскорбительном виде... Бродяги какие-то... Мрак непроглядный...» — ответили в цензурном комитете. «Там правда!» — возразил Гиляровский. «Вот за правду и запретили», — сказал помощник начальника главного управления Адикаевский.

Гиляровский был подавлен. «Сожгли мою книгу, и как будто руки отшибло писать беллетристику. Я весь отдался репортёрству, изредка, впрочем, писал стихи и рассказы, но далеко уже не с тем жаром, как прежде». И разве мог сохраниться прежний пыл в работе, если он сам лично ездил смотреть, как сжигали его книгу? Он успел вытащить из огня лишь титульный лист и семь страниц текста... И несмотря на это, Гиляровский не опустил руки и, пусть «не с тем жаром», как раньше, продолжал кропотливо работать: «Славы у меня было много, а денег ни копья. Долги душили. Я усиленно работал, кроме „Русских ведомостей“, под всевозможными псевдонимами всюду: и стихи, и проза, и подписи для карикатур». В итоге, уже позже, напечатанные книги. «Забытая тетрадь», «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Друзья и встречи», «Люди театра». И кроме этого, работа в качестве корреспондента в изданиях «Московский листок», «Известия», «Вечерняя Москва», «Журнал спорта».

Всё это требовало здоровья и выносливости, но их у Гиляровского было с избытком. «Милый дядя Гиляй, твои „Люди четвертого измерения“ великолепны, я читал и всё время смеялся. Молодец дядя! После 20 апреля буду в Москве. Крепко жму твою ручищу», — писал Чехов в письме от 23 марта 1900 года, намекая на всю ту же физическую мощь своего друга. Гиляровский был настолько силён, что выходил без ружья охотиться на волков.

Но для работы в столичной прессе нужнее были силы моральные, и этим Гиляровский мог поистине гордиться. «Но вот мелькнул красный диск, вдали слышится свисток паровоза и сразу переносит от мира и покоя беззаботной степи в безалаберную суету столицы, где приходится быть осторожнее, чем здесь, в этой дикой пустыне, между степными волками и вооруженными жителями... Лишнее слово, иногда лишний стакан вина, неосторожное движение — и погиб скорее, чем в глухой ногайской степи...» — писал он, однажды возвращаясь с охоты.

Глеб Успенский называл Гиляровского Стенькой Разиным, Валерий Брюсов — степным орлом. Но пожалуй, точнее всего был Антон Павлович Чехов: «Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит. Не укладываешься ты, все рамки ломаешь. Тебе бы родиться триста лет назад или, может быть, лет сто вперед. Не нашего ты века». И продолжал: «Моя степь — не твоя степь. Ведь ты же опоздал родиться на триста лет... В те времена ты бы ватаги буйные по степи водил, и весело б тебе было. Опоздал родиться». Но даже тот век, в котором он родился, точнее, не век, а «грань двух столетий, перелом двух миров», Гиляровский сумел изобразить мастерски.

<b>Ольга Носкова</b>

</i>

Полностью читать  http://www.manwb.ru/articles/persons/fatherlands_sons/Gilyarovsky/