(¯`♥´¯)

`*.¸.* ღ Ϡღ&nbsp;  <b>Дмитрий Крылов (ФБ)<b>

Про "влюбиться". Это было 20 с лишним лет назад. Я тогда ещё делал передачу о тв "Телескоп". Мне запомнились слова Андрона Кончаловского, у которого мы взяли интервью. Не помню контекста, но он очень точно, мне кажется, дал определение этого состояния: он сравнил влюблённость с хрупкой бабочкой, что мимолётно села вам на плечо, вы восхитились её нежной трепетностью, она поморгала крылышками и... упорхнула. Ну, да, крылышками бяк-бяк... 

Я это к тому, что влюблённость и вправду сродни аватаровской бабочки, но тем она и отличается от Любви. А про неё, Любофф то бишь, на мой вкус, точнее всего сказал циничный и холодный Сомерсет Моэм (внимание, далее идёт длиннющая цитата из заключительной главы его книги "Подводя итоги", но она будет близка нежным душам моих друзей по fb, а их большинство. Прочтите и увидите, что это про нас с вами, про каждого: 

<i>

«… любовь проходит. Любовь умирает. Величайшая трагедия жизни состоит не в том, что люди гибнут, а в том, что они перестают любить. Тот, кого вы любите, больше вас не любит — это очень большая беда, и помочь ей трудно. Когда Ларошфуко обнаружил, что из двух влюблённых один любит, а другой разрешает себя любить, он в афористической форме описал разлад, который всегда будет мешать людям достичь в любви совершенного счастья.

//////////////////////////////2
<i>
Как бы это ни огорчало людей и как бы гневно они это ни отрицали, нет сомненья, что любовь зависит в огромном большинстве случаев от определённой секреции половых желёз. Последние не реагируют без конца на один и тот же объект, а с течением лет они атрофируются. Люди в этом вопросе проявляют большое лицемерие и не желают видеть правду. Они так усердно обманывают себя, что даже не горюют, когда их любовь вырождается в то, что они называют прочной, спокойной привязанностью. Как будто привязанность имеет что-то общее с любовью 
Привязанность создаётся привычкой, общностью интересов, условиями быта и страхом одиночества. Это скорее утешение, чем радость. 

Мы — изменчивые создания, перемена — это воздух, которым мы дышим; так неужели же второй по силе из наших инстинктов не подвластен общему закону? Сейчас мы не такие, какими были год назад; и те, кого мы любим, тоже. Если мы, меняясь, продолжаем любить человека, который тоже меняется, это счастливая случайность. Чаще мы, уже новые люди, делаем отчаянные, жалкие попытки любить в новом человеке того, кого любили прежде. Только потому, что любовь, когда она овладевает нами, кажется такой неодолимой силой, мы убеждаем себя, что она будет длиться вечно. Когда она угасает, нам стыдно, и мы, обманутые, виним себя в слабости, тогда как должны бы принимать эту перемену в себе как нечто естественное. Опыт веков выработал в людях двойственное отношение к любви. Они не доверяют ей. Они так же часто клянут её, как и восхваляют. 

////////////////////////////////////////3
<i>
Стремясь к свободе, человек, если не считать коротких мгновений, видит в отказе от себя, какого требует любовь, падение и позор. Счастье, которое она даёт, — это, вероятно, величайшее счастье, доступное человеку, но редко, очень редко ничто его не омрачает. Рассказ о любви — это обычно рассказ с печальным концом. 

Сколько раз люди роптали на её власть и, негодуя, молили небо избавить их от её бремени! Они лелеют свои цепи, но и ненавидят их, зная, что это цепи. Любовь не всегда слепа, и, может быть, нет ничего мучительнее, как всем сердцем любить человека, сознавая, что он недостоин любви. 


Милосердию чужда преходящность, этот неизлечимый изъян любви. Правда, оно не совсем лишено сексуального элемента. Это как в танцах: танцуешь ради удовольствия, которое доставляет движение в определённом ритме, и не обязательно мечтаешь оказаться в постели со своим партнёром; но приятно танцевать лишь в том случае, если это не было бы тебе противно. 


В милосердии половой инстинкт сублимирован, но он сообщает этому чувству частичку своей тёплой и живительной силы. Милосердие — лучшее, что есть в доброте. Оно смягчает более суровые качества, из которых она состоит, и благодаря ему не так трудно даются второстепенные добродетели: сдержанность, терпение, самообуздание, терпимость — эти пассивные и не слишком вдохновляющие элементы доброты. Доброта — единственная ценность, которая в нашем мире видимостей как будто имеет основания быть самоцелью. Добродетель сама себе награда. 

//////////////////////////////////4
<i>
Мне стыдно, что я пришёл к столь банальному выводу. При моей врождённой любви к эффектам я хотел бы закончить эту книгу каким-нибудь неожиданным парадоксом или циничной эпиграммой, которая дала бы читателю повод с усмешкой заметить, что он узнает мою манеру. А выходит, что мне почти нечего сказать сверх того, что можно прочесть в любых прописях или услышать с любой церковной кафедры. Я проделал долгий кружной путь, чтобы прийти к тому, что всем уже было известно. 

… Но доброта выражается в правильных поступках; а кто в этом путаном мире может сказать, что такое правильный поступок? Во всяком случае, это не тот поступок, который имеет целью счастье; если он приводит к счастью, то это счастливая случайность... Так что же такое правильный поступок? Для себя я не знаю лучшего ответа на этот вопрос, чем тот, который даёт брат Луис де Леон. Следовать его заповеди не настолько трудно, чтобы это отпугнуло человеческую слабость как нечто непосильное. Ею я заканчиваю свою книгу. «Красота жизни, — говорит он, — заключается всего-навсего в том, чтобы каждый поступал сообразно со своей природой и со своим делом».