✔✔

 ♫░♫

░♫░♪░♫

░░♪░♫░♪░

  ░♫░♪░♫

♪░♫░♪░░░

░♫░♪░&emsp; &emsp;<b>Рассказывает Мстислав Ростропович.</b>

<i> 

С самой великой в мире виолончелью я встретился в 1956 году, в Америке...

По–моему, я был третьим советским артистом, появившимся там после революции.

Я играл в Нью–Йорке, в небольшом зале, знали меня мало, было немного народу, зато все виолончелисты Нью–Йорка пришли на этот концерт, а потом — за кулисы..

И пришел с ними один милый человек, Джером Ворбург, банкир и страшный любитель виолончельной музыки. И вот он спросил:

— Слава, хочешь взглянуть на Страдивари «Дюпор»?...

И тут меня затрясло. Дело в том, что все великие инструменты имеют имена. Обычно это имена великих музыкантов, которым они принадлежали. Однажды Дюпор играл в Тюильри императору Наполеону. И Наполеону так понравилось, что он сказал Дюпору:

— "Дайте–ка мне вашу виолончель, хочу попробовать сам"... Взял, уселся, и тут раздался истошный крик Дюпора. Дело в том, что у Наполеона на сапогах были шпоры. Но — поздно. Одной шпорой он уже процарапал виолончель...

Вот эту легендарную вещь с царапиной Наполеона мне и предлагалось посмотреть.

Ночь я не спал. Я думал об этой виолончели. Я понимал, что, поскольку никогда не буду ею обладать, может, не стоит и встречаться, но соблазн был велик, человек слаб. Наутро я отправился на свидание с ней. И мне ее показали...

----- 2

<i> 

Я попросил разрешения до нее дотронуться. И мне разрешили, а жена Ворбурга сделала «полароидный» снимок этого касания. Я коснулся мифа. И повез в Москву снимок — доказательство... Из Москвы меня вышибли 26 мая 1974 года. Все отобрав на таможне...

— Это же мои награды, — сказал я таможеннику, сгребавшему конкурсные медали, значок лауреата Сталинской премии.

— Это, гражданин Ростропович, — отвечал таможенник, — награды не ваши, а государственные...

— Но вот и международные награды, и они не из латуни, из золота...

— А это — ценные металлы, которые вы хотите вывезти за границу!...

Мне оставили только собаку Кузю. А в Англии бедного Кузю сразу схватили и бросили за решетку. В карантин. На полгода. И мне, самому оставшемуся без гроша, ничего не оставалось, как страдальца навещать и носить ему передачи...

Спасли друзья. Вдруг позвонил дядя Марк, Марк Шагал, и сказал:

— 10–го сентября открывается моя мозаика в Первом американском банке в Чикаго. Не смог бы ты сыграть на этом открытии Баха?...

Ну, я же не мог отказать дяде Марку. Взял аванс, прилетел в Чикаго, зашёл в гостиничный номер, услышал телефонный звонок, поднял трубку и услышал женский голос:

— Слава, может быть, вы меня не вспомните, я вдова Джерри Ворбурга. Он умер два года назад и перед смертью сказал: "Предложи нашу виолончель Ростроповичу. Если он ее не купит, пусть она навсегда останется в нашей семье"... Я знаю, купить ее вы не сможете, но звоню, выполняя последнюю волю мужа»...

----- 3

<i> 

Я покрылся мурашками от наглости и сказал:

— У вас единственный шанс безукоризненно выполнить волю вашего покойного мужа — немедленно прислать мне эту виолончель...

Вдова глубоко вздохнула:

— Хорошо, я сейчас посмотрю расписание самолетов и, если успею, пришлю ее вам...

И перед самым началом концерта распахнулась дверь, за ней стоял человек, держа в руках Страдивари «Дюпор». Я взял за горло это сокровище и на подгибающихся ногах отправился играть. В маленьком зале, у камина, я играл Третью сюиту Баха, все плыло у меня перед глазами, в руках моих пела моя виолончель...

Моя, потому что у меня был друг, Пауль Сахер, в Швейцарии. Я поехал к нему на другой же день и сказал:

— Ты можешь составить счастье моей жизни?...

Он спросил:

— Сколько?

И тут же выписал чек. А оформлена была покупка за один доллар. Так принято, когда продается вещь, не имеющая цены... И даже те деньги, которые я заплатил, — ничто, этот инструмент — достояние человечества. А я на нем играю....

С некоторых пор я не могу понять, где мы с ней разъединены. У меня есть портрет, сделанный замечательным художником Гликманом, он живет в Германии, ему за восемьдесят сейчас. На портрете виолончель стала таким красным пятном у меня на животе, вроде вскрытой брюшины...

И в самом деле, я ощущаю ее теперь так, как певец ощущает свои голосовые связки... Никакого затруднения при воспроизведении звуков. Она перестала быть инструментом...

Мстислав Ростропович.

♫❤ღ ▣

<i><b> 

Роберт Рождественский

</b> 

Марк Шагал

 

Он стар и похож на свое одиночество.

Ему рассуждать о погоде не хочется.

Он сразу с вопроса:

«А Вы не из Витебска?..» —

Пиджак старомодный на лацканах вытерся…

«Нет, я не из Витебска…» —

 

Долгая пауза.

А после — слова монотонно и пасмурно:

«Тружусь и хвораю…

В Венеции выставка…

Так Вы не из Витебска?..»

«Нет, не из Витебска…»

 

Он в сторону смотрит.

Не слышит, не слышит.

Какой-то нездешней далекостью дышит,

пытаясь до детства дотронуться бережно…

И нету ни Канн, ни Лазурного берега,

ни нынешней славы…

Светло и растерянно

он тянется к Витебску, словно растение…

 

Тот Витебск его — пропыленный и жаркий —

приколот к земле каланчою пожарной.

Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.

Там зреют особенно крупные яблоки,

и сонный извозчик по площади катит…

 

«А Вы не из Витебска?..».

Он замолкает.

И вдруг произносит, как самое-самое,

названия улиц:

Смоленская,

Замковая.

Как Волгою, хвастает Видьбой-рекою

и машет

по-детски прозрачной рукою…

 

«Так Вы не из Витебска…»

Надо прощаться.

Прощаться.

Скорее домой возвращаться…

Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.

Темнеет…

 

И жалко, что я не из Витебска.