.Дон Жуан.
Сон разума рождает чудовищ.
(из газет)
В Перми, как известно, началась мировая премьера оперы Моцарта «Дон Жуан». Музыкальный руководитель постановки и дирижёр – Теодор Курентзис, режиссёр Валентина Карраско (Аргентина). Шесть спектаклей в Перми в конце сентября. Я смотрел пятый по счёту спектакль – 27 сентября 2014.
В увертюре на сцене безмолвно сидят персонажи. Кроме Дон Жуана. Но вот сверху падает на сцену Дон Жуан. Вскрик ужаса среди певцов и зрителей. Персонажи вообще разбегаются за кулисы. Мы остаёмся на местах.
Упал сверху всё-таки манекен в костюме Дон Жуана, не человек. И лежит с вывернутыми ногами, руками. Падение гордого Дон Жуана. Так рано, прямо в увертюре. Вдруг сквозь болотный мрак со стелящимися испарениями и клубы тумана труп Дон Жуана обступают какие-то люди в сером. В каких-то бинтах, перевязках. В общем, в дранье и ремках. Они что-то с Дон Жуаном делают, склонившись над ним и припадая к манекену.
Потом расходятся, довольные. К нашему ужасу - вытирая смачно рты. А на сцене остаётся только костюм – зелёная куртка и зелёные брюки Дон Жуана. Дон Жуан погиб. И был пожран адскими чудовищами. Собственно, всё: миф о Дон Жуане уже нам рассказан. Чуть лаконично, правда. Грех не явлен, только наказание. Поэтому зрители справедливо решили с мест не вставать, не расходиться, обождать немного. И правильно сделали.
Я раньше слушал эту оперу. С чистой и прекрасной музыкой Моцарта, с чудесными ариями, дуэтами. Дон Жуан виделся Моцарту и его либреттисту Лоренцо Да Понте положительным героем, дерзким и гордым. Противостоящим глупой, филистерской толпе. Командора убил в честном поединке, не из-за угла.
Любовь к женщинам и вовсе в глазах галантного 18 века – не тяжкий грех. Вот измены и обманы – другое дело. Постоянное издевательство над Эльвирой чего стоит! Это уже не гордость, а гордыня и цинизм. За что-то всё-таки Дон Жуана наказывают смертью. По Моцарту, романтичный и смелый герой превысил человеческие и божеские установки и поплатился за это. «…Рождён был хватом... Да жаль его, сражён булатом…»
То же происходит и в постановке Карраско – Курентзиса. Только общество, которому противостоит Дон Жуан, и которое приговорило его к смерти, пострашнее ханжей восемнадцатого века.
Надо вам знать, что тут у нас посёлок при фабрике. Все там работают, фабрика развивается, объём производственных и складских помещений неуклонно растёт. Фабрика - тут, рядом, вот на сцене, например. Взгляните на декорации, только не упадите в обморок.
Фабрика по производству манекенов – стеллажи на колёсиках до потолка. Заполненные манекенами - сидящими, стоящими, валяющимися, подвешенными головами, а то и ногами вверх. И запчастями к манекенам – те же головы, руки, ноги. Всё это сложено в затейливые комбинации.
Всё это в огромных количествах. На стеллажах места не хватает: манекены расставлены и разложены в разных местах сцены, то стройно, то вповалку. Герои оперы постоянно натыкаются на манекены, сбивают их с ног, пинают их, играют с ними. На сцене, что ни акт, толкутся рабочие фабрики. Не прущие к рампе и не бросающиеся до времени в глаза. Они в серых халатах, на них подвязки, бандажи, корсеты, стягивающие жгуты, бинты.
У некоторых обмотаны бинтами головы, как у Шарикова в «Собачьем сердце». А в руках ещё и костыли. Что напоминает выздоравливающих в фильме Михаила Козакова «Покровские ворота». Помните: все замотаны бинтами, но прогуливаются в парке и даже танцуют, ловко орудуя костылями? Но наши фабричные не пляшут, они работают. Измеряют части манекенов рулетками, протирают манекены тряпочками, разбирают и собирают манекены, складывают и перекладывают. Ещё и сноровисто сооружают статую – манекен погибшего Командора. Не на кладбище, а на фабрике. Хотя, в чём разница? А бандажи и бинты – это не признак болезни, это основополагающая сущность здешнего социума. Такое связанное, закрепощённое, засупоненное и занузданное общество.
А костыли у людей, вроде символа смирения и стянутости – для разрешённой, размеренной ходьбы, для самоконтроля. Мы постепенно видим, что перевязаны и затянуты не только рабочие, но и их манекены. На них тоже надеваются перетяги и жгуты – хоть на одну ногу, но обязательно. И персонажи оперы – бедные донна Анна, Эльвира, Оттавио, Церлина, Малетто – на всех какие-то жуткие корсеты, бандажи, фиксирующие повязки. Привет от художника по костюмам Меты Бронски из Германии.
Понятно, что и манекены, и люди в этом городе-фабрике – символ тоталитарного, деспотического режима. Кто правитель и Большой Брат – не сказано. Да и не надо: общество вполне само регулируется и воспроизводится.
Заведено, как часы. Вычищают «белых ворон», Дон Жуанов всяких. Дон Жуан – единственный персонаж оперы, который ходит без всяких корсетов и бандажей – в тёмно-зелёном костюме. Любовь – это, прежде всего, свобода. И Дон Жуан первым делом снимает с любовниц стягивающие повязки и крепления. За ним и другие персонажи, собираясь предаться любви, освобождаются от этого хлама.
Потом, правда, опять натягивают. Привыкли. Обычка – не плетень: враз не спрыгнешь.
Кто-то скажет, ну, ходят люди, серые, как мыши, что-то перемеряют и собирают, никому не мешают. Да только случилась тут вечеринка – в конце первого действия. Немножко разнузданная. Не пир Трималхиона, а скорее панк-тусовка. Ввалились в боковые двери, прошли через зал, залезли на сцену. И давай пить да танцевать. Под музыку Моцарта. Все напомаженные, одетые вычурно. Геи, словом, и опои. А одна девушка замотана в какую-то холстину. Её давай разматывать. Размотали, так она осталась в одних трусах, с обнажённой грудью, а на животе у ней краской написано: Femen. А холстину развернули на всю сцену, там другая надпись: Viva la Liberta! (Да здравствует свобода!)
Ну и, понятно дело, вскипел тут разум возмущённый. Спал мёртвым сном, но вскипел. Бросились рабочие манекенной фабрики и «выздоравливающие» горожане с арьерсцены на пьяных либертинов и буквально забили их костылями. Занавес. Во втором действии придёт очередь Дон Жуана. Только он такой остался. Ставит из себя!
Как известно, Моцарт написал оперу «Дон Жуан» в Праге. На вилле Бертрамка, под высоким холмом в Смихове. Рядом старинное Малостранское кладбище, увитое вечным плющём. Кто был в Праге, знает. Моцарт жил в Праге в состоянии счастья. Свобода, любовь и дружба окружали его. Все пражане обожали Моцарта. В первую очередь, хозяева Бертрамки - пианист Франтишек Душек и певица Йозефина Душкова. Может быть, поэтому в трагедии «Дон Жуан» столько светлой, счастливой и красивой музыки. Много юмора, шуток и улыбок. Несмотря на грядущую смерть-мщение.
Но на мрачную трагедию опера Моцарта всё равно не тянет. Играли премьеру в Сословном Театре в Праге. Сословный Театр навсегда связан с Моцартом: там проходит ежегодный фестиваль «Дон Жуан». А возле театра стоит знаменитая скульптура Анны Хроми «Командор» - дьявольская, призрачная пустота, закутанная в медный плащ…
Сон разума рождает чудовищ.
(из газет)
В Перми, как известно, началась мировая премьера оперы Моцарта «Дон Жуан». Музыкальный руководитель постановки и дирижёр – Теодор Курентзис, режиссёр Валентина Карраско (Аргентина). Шесть спектаклей в Перми в конце сентября. Я смотрел пятый по счёту спектакль – 27 сентября 2014.
В увертюре на сцене безмолвно сидят персонажи. Кроме Дон Жуана. Но вот сверху падает на сцену Дон Жуан. Вскрик ужаса среди певцов и зрителей. Персонажи вообще разбегаются за кулисы. Мы остаёмся на местах.
Упал сверху всё-таки манекен в костюме Дон Жуана, не человек. И лежит с вывернутыми ногами, руками. Падение гордого Дон Жуана. Так рано, прямо в увертюре. Вдруг сквозь болотный мрак со стелящимися испарениями и клубы тумана труп Дон Жуана обступают какие-то люди в сером. В каких-то бинтах, перевязках. В общем, в дранье и ремках. Они что-то с Дон Жуаном делают, склонившись над ним и припадая к манекену.
Потом расходятся, довольные. К нашему ужасу - вытирая смачно рты. А на сцене остаётся только костюм – зелёная куртка и зелёные брюки Дон Жуана. Дон Жуан погиб. И был пожран адскими чудовищами. Собственно, всё: миф о Дон Жуане уже нам рассказан. Чуть лаконично, правда. Грех не явлен, только наказание. Поэтому зрители справедливо решили с мест не вставать, не расходиться, обождать немного. И правильно сделали.
Я раньше слушал эту оперу. С чистой и прекрасной музыкой Моцарта, с чудесными ариями, дуэтами. Дон Жуан виделся Моцарту и его либреттисту Лоренцо Да Понте положительным героем, дерзким и гордым. Противостоящим глупой, филистерской толпе. Командора убил в честном поединке, не из-за угла.
Любовь к женщинам и вовсе в глазах галантного 18 века – не тяжкий грех. Вот измены и обманы – другое дело. Постоянное издевательство над Эльвирой чего стоит! Это уже не гордость, а гордыня и цинизм. За что-то всё-таки Дон Жуана наказывают смертью. По Моцарту, романтичный и смелый герой превысил человеческие и божеские установки и поплатился за это. «…Рождён был хватом... Да жаль его, сражён булатом…»
То же происходит и в постановке Карраско – Курентзиса. Только общество, которому противостоит Дон Жуан, и которое приговорило его к смерти, пострашнее ханжей восемнадцатого века.
Надо вам знать, что тут у нас посёлок при фабрике. Все там работают, фабрика развивается, объём производственных и складских помещений неуклонно растёт. Фабрика - тут, рядом, вот на сцене, например. Взгляните на декорации, только не упадите в обморок.
Фабрика по производству манекенов – стеллажи на колёсиках до потолка. Заполненные манекенами - сидящими, стоящими, валяющимися, подвешенными головами, а то и ногами вверх. И запчастями к манекенам – те же головы, руки, ноги. Всё это сложено в затейливые комбинации.
Всё это в огромных количествах. На стеллажах места не хватает: манекены расставлены и разложены в разных местах сцены, то стройно, то вповалку. Герои оперы постоянно натыкаются на манекены, сбивают их с ног, пинают их, играют с ними. На сцене, что ни акт, толкутся рабочие фабрики. Не прущие к рампе и не бросающиеся до времени в глаза. Они в серых халатах, на них подвязки, бандажи, корсеты, стягивающие жгуты, бинты.
У некоторых обмотаны бинтами головы, как у Шарикова в «Собачьем сердце». А в руках ещё и костыли. Что напоминает выздоравливающих в фильме Михаила Козакова «Покровские ворота». Помните: все замотаны бинтами, но прогуливаются в парке и даже танцуют, ловко орудуя костылями? Но наши фабричные не пляшут, они работают. Измеряют части манекенов рулетками, протирают манекены тряпочками, разбирают и собирают манекены, складывают и перекладывают. Ещё и сноровисто сооружают статую – манекен погибшего Командора. Не на кладбище, а на фабрике. Хотя, в чём разница? А бандажи и бинты – это не признак болезни, это основополагающая сущность здешнего социума. Такое связанное, закрепощённое, засупоненное и занузданное общество.
А костыли у людей, вроде символа смирения и стянутости – для разрешённой, размеренной ходьбы, для самоконтроля. Мы постепенно видим, что перевязаны и затянуты не только рабочие, но и их манекены. На них тоже надеваются перетяги и жгуты – хоть на одну ногу, но обязательно. И персонажи оперы – бедные донна Анна, Эльвира, Оттавио, Церлина, Малетто – на всех какие-то жуткие корсеты, бандажи, фиксирующие повязки. Привет от художника по костюмам Меты Бронски из Германии.
Понятно, что и манекены, и люди в этом городе-фабрике – символ тоталитарного, деспотического режима. Кто правитель и Большой Брат – не сказано. Да и не надо: общество вполне само регулируется и воспроизводится.
Заведено, как часы. Вычищают «белых ворон», Дон Жуанов всяких. Дон Жуан – единственный персонаж оперы, который ходит без всяких корсетов и бандажей – в тёмно-зелёном костюме. Любовь – это, прежде всего, свобода. И Дон Жуан первым делом снимает с любовниц стягивающие повязки и крепления. За ним и другие персонажи, собираясь предаться любви, освобождаются от этого хлама.
Потом, правда, опять натягивают. Привыкли. Обычка – не плетень: враз не спрыгнешь.
Кто-то скажет, ну, ходят люди, серые, как мыши, что-то перемеряют и собирают, никому не мешают. Да только случилась тут вечеринка – в конце первого действия. Немножко разнузданная. Не пир Трималхиона, а скорее панк-тусовка. Ввалились в боковые двери, прошли через зал, залезли на сцену. И давай пить да танцевать. Под музыку Моцарта. Все напомаженные, одетые вычурно. Геи, словом, и опои. А одна девушка замотана в какую-то холстину. Её давай разматывать. Размотали, так она осталась в одних трусах, с обнажённой грудью, а на животе у ней краской написано: Femen. А холстину развернули на всю сцену, там другая надпись: Viva la Liberta! (Да здравствует свобода!)
Ну и, понятно дело, вскипел тут разум возмущённый. Спал мёртвым сном, но вскипел. Бросились рабочие манекенной фабрики и «выздоравливающие» горожане с арьерсцены на пьяных либертинов и буквально забили их костылями. Занавес. Во втором действии придёт очередь Дон Жуана. Только он такой остался. Ставит из себя!
Как известно, Моцарт написал оперу «Дон Жуан» в Праге. На вилле Бертрамка, под высоким холмом в Смихове. Рядом старинное Малостранское кладбище, увитое вечным плющём. Кто был в Праге, знает. Моцарт жил в Праге в состоянии счастья. Свобода, любовь и дружба окружали его. Все пражане обожали Моцарта. В первую очередь, хозяева Бертрамки - пианист Франтишек Душек и певица Йозефина Душкова. Может быть, поэтому в трагедии «Дон Жуан» столько светлой, счастливой и красивой музыки. Много юмора, шуток и улыбок. Несмотря на грядущую смерть-мщение.
Но на мрачную трагедию опера Моцарта всё равно не тянет. Играли премьеру в Сословном Театре в Праге. Сословный Театр навсегда связан с Моцартом: там проходит ежегодный фестиваль «Дон Жуан». А возле театра стоит знаменитая скульптура Анны Хроми «Командор» - дьявольская, призрачная пустота, закутанная в медный плащ…
eliza_liza29 сентября 2014 | 21:12
eliza_liza: Продолжение.
Не знаю, думала ли Валентина Карраско о Праге, когда сочиняла многообразных своих манекенов, похожих на людей, иногда даже соблазнительных – одну стройную «манекеншу» Дон Жуан даже ласкает и обнимает? Ведь в Праге создали Голема, искусственного человека. Работники манекенной фабрики, похоже, поставили производство пластиковых «големов» на поток: создаётся ощущение, что сами манекенных дел мастера сошли когда-то с этих стеллажей-конвейеров. На что похожи уходящие в поднебесье шкафины с человеческими муляжами? Где всё чрезмерно, всё утрировано до жути, до озноба? А люди-манекены, копошащиеся с рулетками, одержимые бредом учёта и системы – чьих слуг напоминают?
В конце оперы они, как и в символической увертюре, снова наползают отовсюду, склоняются над мёртвым телом Дон Жуана и разбирают его на «запчасти», оставляя нам на обзор лишь смятую зелёную курточку героя. Вспоминаются лемуры, которые набежали и потащили куда-то бездыханное тело Фауста в великой драме Гёте.
Аналогия полная, подкреплённая в постановке нашей оперы подсветкой в виде колышущихся сполохов адского пламени. Мы и так понимали, что грешник Дон Жуан (как и грешник Фауст) попадает в ад - таков нравоучительный финал этих легенд. Но в пермской постановке оперы Моцарта этот ад сопровождает нас непрерывно - в виде декораций стеллажей с человеческими телами и фрагментами.
Мы в аду не бывали, но мы его узнали. По ужасу, который вызывают эти манекены. Один манекен никого не испугает. Но такое адское их количество, так прихотливо развёрнутое вокруг нас и заслоняющее собой всё на свете! Я вспомнил похожий ад, сотворённый в недавнем фильме «Лучшее предложение» режиссёром Джузеппе Торнаторе: ад, состоящий из бесконечной череды огромных часовых механизмов с крутящимися и вибрирующими шестерёнками, колёсами, осями, втулками… И снова: один часовой механизм не испугает, скорее восхитит своей рациональной красотой. Но когда механизмов много, когда они гигантского размера и когда они тупо работают с непонятной целью, то это страшно. Это ад. Туда попадает персонаж фильма Торнаторе – грешник, неправедный богач Вёрджил Олдмэн. Давайте вспомним, где это произошло? В Праге, в ресторане с красноречивым названием «Ночь и день». Ещё один привет из Праги! Но, может быть, я заблуждаюсь? Ведь настоящего ада не видел, а фантазия могла увести меня куда-то в сторону? Надо сказать, что фантазии у нас, в таком случае, схожие с Джузеппе Торнаторе. А также с Валентиной Карраско и Теодором Курентзисом. Чутьё меня не обмануло, если судить по забинтованным «лемурам», набросившимся на тело Дон Жуана. Вспомнилось, что доверять своему чутью призывал кто-то из великих, не помню точно кто, возможно Платон, в часто цитируемом изречении: что если, мол, ночью за баней кто-то возится и рычит в малиннике, а на ощупь мохнат, как медведь, то это, скорее всего, медведь и есть. Карраско завалила всю сцену своими жуткими манекенами, что вызвало ассоциацию с адом. Но она его и имела в виду…
Надо нам всем знать, что премьера оперы в Сословном театре в Праге заканчивалась, как и положено, смертью Дон Жуана. И он был просто смелый герой, выходящий за рамки общества. Но имперская Вена, в разы более ханжеская, чем Прага, потребовала усилить мораль. Дон Жуан - великий грешник, а у Моцарта это как-то слабо прозвучало. И Моцарт дописал концовку: целый акт. Оставшиеся в живых главные герои: Анна, Оттавио, Церлина, Мазетто и Лепорелло сошлись и поют-резюмируют. О том, что Дон Жуан справедливо поплатился, а они все будут жить без него спокойно и счастливо.
Конечно, опера всегда идёт с этой концовкой - всё-таки Моцарт. Отношение к такой концовке - двоякое: мы рады послушать ещё семь минут прекрасной музыки Моцарта (а музыка прекрасна!), но этот конец, вполне очевидно, искусственно пристёгнут. Подвязан, подбинтован. Замечу, что в концепции Карраско-Курентзиса такая концовка выглядит ещё более искусственной. Но мне страшноватая, антитоталитарная версия пермской постановки почему-то всё равно дорога…
Теперь о музыкальной части. Теодор Курентзис сказал, что пермская постановка «Дон Жуана» войдёт в новейшую историю, как первая с 18 века, которая воссоздала точную моцартовскую «раскладку» инструментов. Я перед спектаклем зашёл на боковой балкон, посмотрел сверху на оркестр: с удовольствием разглядывал диковинную архилютню – красавицу с длинным, прихотливым грифом.
Прочитал, что в этой постановке впервые использовали и рекомендованные самим Моцартом сакбуты – старинные медные духовые инструменты, дедушки нынешних тромбонов. Их было задействовано целых три штуки. Так Моцарт прописал…Оркестр, на мой взгляд, звучал отлично. Я иногда закрывал глаза от дьявольских манекенов и слушал оркестр – наслаждение. Теодор Курентзис дирижировал в своей, «энергозатратной» манере: приседал и тянулся ввысь, размахивал длинной чёлкой, не говоря уж о длинных руках с кружевами на запястьях стилизованного под восемнадцатый век камзола.
Артисты были, на мой взгляд, превосходны. Два года назад на премьере моцартовской «Свадьбы Фигаро» в главной роли пел великолепный Симоне Альбергини.
И снова он – в роли Дон Жуана. Прекрасный баритон, превосходные внешние данные, артистизм и даже отличная спортивная форма – вот грани таланта Альбергини. Да и в родном итальянском языке Симоне просто купается. Как и другой итальянец, Гвидо Локонсоло, в роли Лепорелло. Много комизма, простодушной хитрости. Но и голос мощный. На «Свадьбе Фигаро» в сентябре 2012 года Розину пела наша пермячка, очаровательная Наталья Кириллова. А теперь она - Эльвира. Красивое сопрано Натальи мне очень нравится. Наталья – заслуженно любимица пермских меломанов.
Она несколько лет ведёт абонемент камерного пения в Пушкинской библиотеке (Дом Смышляева). Любимицей стала в последнее время и певица Надежда Павлова – Донна Анна. С таким именем и фамилией (танцовщицу Надежду Павлову, пермскую воспитанницу, все в Перми обожают) суждено снискать в Перми популярность, но ведь и голос чудесный у Надежды…
И ещё мне удалось вычислить одну явную любимицу Теодора Курентзиса (помимо Симоне Альбергини и Натальи Кирилловой): греческую сопрано Фани Антонелу (землячку Теодора).
Она запомнилась пермякам в роли Барбарины в «Свадьбе Фигаро». А теперь вызвала восторг в роли Церлины.
Нужно назвать и остальных солистов: дивного тенора Бориса Рудака (Оттавио), баса Мику Кареса (Командора) и баритона Юрия Кисина (Мазетто). На мой скромный взгляд, все артисты были просто восхитительны. Им долго аплодировала публика на поклонах. Артисты развернули под овации плакат из первого действия: «Viva la Liberta!».
Но мы ведь и мига не думали, что симпатии артистов на стороне «зелёных человечков» в униформе, забивших участников вечеринки костылями, не правда ли?
Не знаю, думала ли Валентина Карраско о Праге, когда сочиняла многообразных своих манекенов, похожих на людей, иногда даже соблазнительных – одну стройную «манекеншу» Дон Жуан даже ласкает и обнимает? Ведь в Праге создали Голема, искусственного человека. Работники манекенной фабрики, похоже, поставили производство пластиковых «големов» на поток: создаётся ощущение, что сами манекенных дел мастера сошли когда-то с этих стеллажей-конвейеров. На что похожи уходящие в поднебесье шкафины с человеческими муляжами? Где всё чрезмерно, всё утрировано до жути, до озноба? А люди-манекены, копошащиеся с рулетками, одержимые бредом учёта и системы – чьих слуг напоминают?
В конце оперы они, как и в символической увертюре, снова наползают отовсюду, склоняются над мёртвым телом Дон Жуана и разбирают его на «запчасти», оставляя нам на обзор лишь смятую зелёную курточку героя. Вспоминаются лемуры, которые набежали и потащили куда-то бездыханное тело Фауста в великой драме Гёте.
Аналогия полная, подкреплённая в постановке нашей оперы подсветкой в виде колышущихся сполохов адского пламени. Мы и так понимали, что грешник Дон Жуан (как и грешник Фауст) попадает в ад - таков нравоучительный финал этих легенд. Но в пермской постановке оперы Моцарта этот ад сопровождает нас непрерывно - в виде декораций стеллажей с человеческими телами и фрагментами.
Мы в аду не бывали, но мы его узнали. По ужасу, который вызывают эти манекены. Один манекен никого не испугает. Но такое адское их количество, так прихотливо развёрнутое вокруг нас и заслоняющее собой всё на свете! Я вспомнил похожий ад, сотворённый в недавнем фильме «Лучшее предложение» режиссёром Джузеппе Торнаторе: ад, состоящий из бесконечной череды огромных часовых механизмов с крутящимися и вибрирующими шестерёнками, колёсами, осями, втулками… И снова: один часовой механизм не испугает, скорее восхитит своей рациональной красотой. Но когда механизмов много, когда они гигантского размера и когда они тупо работают с непонятной целью, то это страшно. Это ад. Туда попадает персонаж фильма Торнаторе – грешник, неправедный богач Вёрджил Олдмэн. Давайте вспомним, где это произошло? В Праге, в ресторане с красноречивым названием «Ночь и день». Ещё один привет из Праги! Но, может быть, я заблуждаюсь? Ведь настоящего ада не видел, а фантазия могла увести меня куда-то в сторону? Надо сказать, что фантазии у нас, в таком случае, схожие с Джузеппе Торнаторе. А также с Валентиной Карраско и Теодором Курентзисом. Чутьё меня не обмануло, если судить по забинтованным «лемурам», набросившимся на тело Дон Жуана. Вспомнилось, что доверять своему чутью призывал кто-то из великих, не помню точно кто, возможно Платон, в часто цитируемом изречении: что если, мол, ночью за баней кто-то возится и рычит в малиннике, а на ощупь мохнат, как медведь, то это, скорее всего, медведь и есть. Карраско завалила всю сцену своими жуткими манекенами, что вызвало ассоциацию с адом. Но она его и имела в виду…
Надо нам всем знать, что премьера оперы в Сословном театре в Праге заканчивалась, как и положено, смертью Дон Жуана. И он был просто смелый герой, выходящий за рамки общества. Но имперская Вена, в разы более ханжеская, чем Прага, потребовала усилить мораль. Дон Жуан - великий грешник, а у Моцарта это как-то слабо прозвучало. И Моцарт дописал концовку: целый акт. Оставшиеся в живых главные герои: Анна, Оттавио, Церлина, Мазетто и Лепорелло сошлись и поют-резюмируют. О том, что Дон Жуан справедливо поплатился, а они все будут жить без него спокойно и счастливо.
Конечно, опера всегда идёт с этой концовкой - всё-таки Моцарт. Отношение к такой концовке - двоякое: мы рады послушать ещё семь минут прекрасной музыки Моцарта (а музыка прекрасна!), но этот конец, вполне очевидно, искусственно пристёгнут. Подвязан, подбинтован. Замечу, что в концепции Карраско-Курентзиса такая концовка выглядит ещё более искусственной. Но мне страшноватая, антитоталитарная версия пермской постановки почему-то всё равно дорога…
Теперь о музыкальной части. Теодор Курентзис сказал, что пермская постановка «Дон Жуана» войдёт в новейшую историю, как первая с 18 века, которая воссоздала точную моцартовскую «раскладку» инструментов. Я перед спектаклем зашёл на боковой балкон, посмотрел сверху на оркестр: с удовольствием разглядывал диковинную архилютню – красавицу с длинным, прихотливым грифом.
Прочитал, что в этой постановке впервые использовали и рекомендованные самим Моцартом сакбуты – старинные медные духовые инструменты, дедушки нынешних тромбонов. Их было задействовано целых три штуки. Так Моцарт прописал…Оркестр, на мой взгляд, звучал отлично. Я иногда закрывал глаза от дьявольских манекенов и слушал оркестр – наслаждение. Теодор Курентзис дирижировал в своей, «энергозатратной» манере: приседал и тянулся ввысь, размахивал длинной чёлкой, не говоря уж о длинных руках с кружевами на запястьях стилизованного под восемнадцатый век камзола.
Артисты были, на мой взгляд, превосходны. Два года назад на премьере моцартовской «Свадьбы Фигаро» в главной роли пел великолепный Симоне Альбергини.
И снова он – в роли Дон Жуана. Прекрасный баритон, превосходные внешние данные, артистизм и даже отличная спортивная форма – вот грани таланта Альбергини. Да и в родном итальянском языке Симоне просто купается. Как и другой итальянец, Гвидо Локонсоло, в роли Лепорелло. Много комизма, простодушной хитрости. Но и голос мощный. На «Свадьбе Фигаро» в сентябре 2012 года Розину пела наша пермячка, очаровательная Наталья Кириллова. А теперь она - Эльвира. Красивое сопрано Натальи мне очень нравится. Наталья – заслуженно любимица пермских меломанов.
Она несколько лет ведёт абонемент камерного пения в Пушкинской библиотеке (Дом Смышляева). Любимицей стала в последнее время и певица Надежда Павлова – Донна Анна. С таким именем и фамилией (танцовщицу Надежду Павлову, пермскую воспитанницу, все в Перми обожают) суждено снискать в Перми популярность, но ведь и голос чудесный у Надежды…
И ещё мне удалось вычислить одну явную любимицу Теодора Курентзиса (помимо Симоне Альбергини и Натальи Кирилловой): греческую сопрано Фани Антонелу (землячку Теодора).
Она запомнилась пермякам в роли Барбарины в «Свадьбе Фигаро». А теперь вызвала восторг в роли Церлины.
Нужно назвать и остальных солистов: дивного тенора Бориса Рудака (Оттавио), баса Мику Кареса (Командора) и баритона Юрия Кисина (Мазетто). На мой скромный взгляд, все артисты были просто восхитительны. Им долго аплодировала публика на поклонах. Артисты развернули под овации плакат из первого действия: «Viva la Liberta!».
Но мы ведь и мига не думали, что симпатии артистов на стороне «зелёных человечков» в униформе, забивших участников вечеринки костылями, не правда ли?
Комментариев нет:
Отправить комментарий