17 сент. 2015 г.

<b> Помним</b>

   

<b> Семён Кирсанов</b>


<b> Циркач слова</b>
<i>
Семен Кирсанов одессит. Родился в 1906 году в семье портного (и сам всю жизнь прекрасно шил). Учился в гимназии, затем на филфаке Института народного образования.

Когда в 1924-м Маяковский приехал в Одессу, его ждал на перроне щуплый паренек. Представился членом местного отделения ЛЕФа, уполномоченным встретить высокого гостя. Тот не удержался: «А сколько вам лет?» Как ни странно, они подружились.

Вскоре юноша перебрался в Москву, где погрузился в самую гущу литературной жизни. Дружил с четой Брик и Асеевым. Вместе с Маяковским выступал в разных городах страны. Наставник был требователен и подчас язвил: «Вы, Сема, такое г... написали!»

Наверное, никто так глубоко не пережил самоубийство Владимира Владимировича, как Семен. В день похорон он «стоял взъерошенный у печки (на таганской квартире, куда привезли тело погибшего. — Прим. Л. Р.) и так рыдал, прямо как маленький ребенок... совершенно безутешно» (М. К. Розенфельд. Из стенограммы воспоминаний о В. В. Маяковском).
Началось «самостояние». В столице циркача стиха, как его называли, оценили. Одессит блестяще рифмовал, каламбурил, жонглировал словами. Среди коллег ходила эпиграмма: «У Кирсанова три качества — трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество». Со временем он отошел от футуризма и стал «правильным» поэтом. О чем свидетельствуют регулярно выходившие в свет поэмы и сборники: «Стихи в строю», «Пятилетка», «Актив» и т. п.

К счастью, мощный дар не ушел полностью в пафос социализма. Семен Исаакович умел быть задушевным рассказчиком. И увековечил бы свое имя, сочини он один лишь текст песни «У Черного моря» — визитной карточки Леонида Утесова.

Есть море, в котором я плыл и тонул,
Но на берег вытащен, к счастью.
Есть воздух, который я с детства вдохнул
И вдоволь не мог надышаться.

В войну Кирсанов был корреспондентом армейских газет, руководителем выпускавшей «Окна ТАСС» бригады. Газета «Труд» командировала его в 1945 году на Нюрнбергский процесс. Одна из самых известных поэм того времени — «Небо над Родиной», где удивительный набор персонажей: Земля, Небо, Облако, Низкие Обрывки Облаков, Вихрь, Летчик, Мотор. Прямо-таки космический размах. А иногда «космизм» мог быть заключен в хрупкую форму пейзажной зарисовки.

О, грибной дождь, протяни
вниз хрустальную нить,
все кусты ждут — дай ветвям жить,
дай цветам пить.

Приложи к ним световой луч,
миллион линз,
загляни в грунт, в корешки трав,
разгляди жизнь.

Лирик милостью божьей создавал дивные картины: «Как кувшин из белой глины, свет стоит в саду. А в кувшин из белой глины сыплется сирень». Поэт смотрел на мир, будто это первый день творения, а описывал так, будто пришел последний.

  http://leninka.ru/index.php?doc=2896
</i>
  
<i>
Шла по улице девушка. Плакала.
Голубые глаза вытирала.
Мне понятно - кого потеряла.

Дорогие прохожие! Что же вы
проскользнули с сухими глазами?
Или вы не теряете сами?

Почему ж вы не плачете? Прячете
свои слёзы, как прячут берёзы
горький сок под корою в морозы?..
[1945-1956]


<b> Воспоминание</b>
Тихое облако в комнате ожило,
  тенью стены свет заслоня.
Голос из дальнего, голос из прошлого
  из-за спины обнял меня.

Веки закрыл мне ладонями свежими,
  розовым югом дышат цветы...
Пальцы знакомые веками взвешены,
  я узнаю: да, это ты!

Горькая, краткая радость свидания;
  наедине и не вдвоём...
Начал расспрашивать голос из дальнего:
  - Помнишь меня в доме своём?

С кем ты встречаешься? Как тебе дышится?
  Куришь помногу? Рано встаёшь?
Чем увлекаешься? Как тебе пишется?
  Кто тебя любит? Как ты живёшь?

Я бы ответил запрятанной правдою:
  мысль о тебе смыть не могу...
Но - не встревожу, лучше - обрадую.
  - Мне хорошо, - лучше солгу.

Всё как по -старому - чисто и вымыто,
  вовремя завтрак, в окнах зима.
Видишь - и сердце из траура вынуто,
  я же весёлый, знаешь сама.

Руки сказали: - Поздно, прощаемся.
  Пальцы от глаз надо отнять.
Если мы любим - мы возвращаемся,
  вспомнят о нас - любят опять.
[1937-1939]
</i>

Комментариев нет:

Отправить комментарий