&emsp; &emsp;  ~ °l||l°~  <b> Кунсткамера </b>~ °l||l°~

<b> <i> Фазиль Искандер

ПИСЬМО

</i></b>

☝☟

<i>

    Какое это было блаженство -- опуститься на скамейку рядом с ней, видеть

в  этой сказочной близи ее миловидный профиль с привздернутым носом, длинной

шейкой и вдыхать, вдыхать аромат ее духов, тем более пьянящий, что я тогда и

потом еще долгое  время  принимал  его за натуральный  запах ее  собственной

цветущей юности.

     Трое моих друзей несколько раз демонстративно  прошли  мимо нас.  На их

замкнутых   лицах  было  написано,   что  они  оскорблены   моим   счастьем.

Встретившись с ними глазами,  я посылал им улыбки, какие мог  бы посылать на

землю  человек,  внезапно воспаривший в прекрасную,  но крайне  неустойчивую

высь. На эти  улыбки они  взглядами  мне отвечали и  взглядами же предлагали

слезть  с  этой  дурацкой  выси  и  вместе   с  ними  обсудить  случившееся.

По-видимому, уговаривая меня подойти к ней,  они ожидали  более  комического

эффекта.

     Наконец один из них, тот самый, что подтолкнул меня к этой скамейке  и,

видимо, поэтому чувствующий  наибольшую  ответственность  за  мое поведение,

подошел к нам и,  несколько  чопорно извинившись перед  моей девушкой, отвел

меня в сторону.

     Он  был эвакуированным  ленинградцем, и  мы считали,  а он  это  охотно

подтверждал, что  в  нем  сохранился  холодный светский  лоск потомственного

петербуржца. Мы отошли шагов на десять.

     --  Должен тебе сказать, что  ты  выглядишь как идиот,  --  сказал  он,

строго оглядев меня.

     Я вспомнил, что именно он подвел меня к ней и все  так  просто и хорошо

получилось,  и вдруг,  неожиданно  для  себя и  уж, конечно, для него, обнял

моего друга. Он с негодованием отстранился и отошел к ребятам. Я смотрел ему

вслед. Высокий и худой, он удалялся четким шагом парламентера.

     Мне и  в  голову не могло прийти  шантажировать ее этим письмом,  но  я

считал  необходимым теперь, когда  мы остались одни, намекнуть, что послание

дошло  до  цели, что великий акт  соединения душ  произошел  во  всей  своей

красоте и бескорыстии.

     --  Ой,  порвите его! --  сказала  она,  услышав про  письмо,  и  нежно

притронулась пальцами к моей рубашке. -- Я была тогда такая глупая...

     -- Никогда! -- пылко  соврал я, вкладывая в это слово всю правду своего

состояния.

     Я хотел  сказать, что чувство, вызванное ее письмом, вечно и теперь уже

ничего  нельзя  изменить, поэтому  этот  обман оказался  наиболее  наглядной

формой правды. Она вздохнула и убрала руку.

     Я почему-то победно посмотрел на капитана, который сейчас возвращался к

скамейке, держа под руку ее сестру, чего я еще, кстати говоря, не умел.

     С этого дня мы  довольно часто встречались  и вместе проводили  вечера.

Почему-то всегда вчетвером.

     Я  прекрасно  знал,  что  капитан этот ухаживает за  ней,  а  не  за ее

сестричкой,   но  никакой  ревности,   никакого  чувства   соперничества  не

испытывал.  Это  было невозможно, как невозможно ревновать человека, который

присел  у костра, где ты сидишь, и протянул к огню руки. А  точнее,  если уж

продолжать сравнение, ты сам  пришел из промозглой  ночи  к этому костру,  у

которого он уже  сидел и даже успел поставить  на  огонь  свой видавший виды

котолок  старого  вояки, в котором,  помешивая ложкой, готовил свою нехитрую

любовную похлебку.

Так что это он, а не  ты  подвинулся,  давая тебе место у

костра, правда  при этом не переставая помешивать ложкой в котелке.  И что с

того, что ты раньше  его  заметил этот  костер и даже, вернее,  он  сам тебя

заметил и даже подмигнул  тебе издали  язычками своего пламени, -- сейчас вы

оба греетесь возле него, и ничего в этом плохого нет.

     Так думал  я, принимая  временное равновесие сил за гармонию.  Рано или

поздно  соперничество или нечто в этом  роде  должно было возникнуть. И  оно

возникло.

     Как-то само  собой получилось, что во время  наших совместных  прогулок

все легкие дорожные траты,  как-то: выпить воды, съесть  мороженое, пройти в

парк, а иногда и в  кино, -- правда, это было очень  редко, -- капитан сразу

же взял на себя.

     В первое время, когда я в таких случаях вынимал свой редкий рубль, он и

она с такой настойчивостью  всучивали  мне его  назад, что вскоре я перестал

обращать на это внимание, ибо ни к чему так быстро не привыкает человек, как

к дармовому угощению.

     Однажды, когда он  угощал нашу общую возлюбленную виноградным соком,  а

мы с ее сестрой скромно стояли рядом, он кивнул в нашу сторону и сказал:

     -- Налетайте, Чарли угощает.

     Это прозвучало  как-то  хамовато.  Теперь-то я уверен, что он не  хотел

этой своей шуткой оскорбить или унизить меня, но тогда я почувствовал жгучий

стыд и впервые враждебность к этому славному парню.

     Самое  главное,  что я никак не мог отказаться, предчувствуя  неумные и

громоздкие последствия своего отказа, тем более что сок уже  был  разлит  по

стаканам и, что  особенно удивительно, выпить его мне  все-таки  хотелось, и

даже как бы еще сильней.

</i>

  ▻ Продолжение следует

&emsp; &emsp;  &emsp; ~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l°~ °l||l° ~