Продолжение <i>
<b>
░ Мятежные бесы Максима Горького
</i> </b>
<b>
Сплошное бесовство
</b>
<i>
Существует немало
свидетельств того, что одним из самых любимых слов Горького было слово «черт».
Причем он вкладывал в это понятие что-то ласкательное. «Черти лысые», «черти вы
эдакие», «черт знает как здорово» – это были его самые популярные выражения.
Три ранних рассказа
Горького «О чёрте», «Еще о чёрте» и «О писателе, который зазнался» повествуют о
том, как черт является писателю. В пьесе «На дне» фамилия главного персонажа
Сатина производна от Сатаны.
В книге «Заметки из
дневника» писатель рассказывает о колдуне-горбуне, который доказывает, что мир
состоит из чертей. Как тут не вспомнить колдуна с парохода «Добрый» Смурого? А
ведь Горький излагает его воззрения:
«Да, да, черти – не
шутка... Такая же действительность, как люди, тараканы, микробы. Черти бывают
разных форм и величин... Есть, например, черти лиловые; они бесформенны,
подобны слизнякам, двигаются медленно, как улитки, и полупрозрачны. Когда их
много, их студенистая масса похожа на облако. Их страшно много. Они занимаются
распространением скуки. От них исходит кислый запах и на душе делается
сумрачно, лениво... Черти голландские – маленькие существа цвета охры, круглые,
как мячи, и лоснятся.
Головки у них сморщены,
как зерно перца, лапки длинные, тонкие, точно нитки, пальцы соединены перепонкой
и на конце каждого красный крючок. Они подсказывают странное: благодаря им
человек может сказать губернатору – «дурак!», изнасиловать свою дочь, закурить
папиросу в церкви, да, да! Это – черти неосмысленного буйства... Черти
клетчатые – хаос разнообразно кривых линий; они судорожно и непрерывно
двигаются в воздухе, образуя странные, ими же тотчас разрушаемые узоры,
отношения, связи.
Они страшно утомляют
зрение. Это похоже на зарево. Их назначение – пресекать пути человека, куда бы
он ни шел... Драповые черти напоминают формой своей гвозди с раздвоенным
острием. Они в черных шляпах, лица у них зеленоватые и распространяют дымный
фосфорический свет. Они двигаются прыжками, напоминая ход шахматного коня. В
мозгу человека они зажигают синие огни безумства. Это – друзья пьяниц».
А дальше Горький вымещает
свою злобу на священнослужителей: «Страшны черти колокольного звона. Они –
крылаты, это единственные крылатые среди легионов чертей. Они влекут к
распутству... Они мелькают, как ласточки, и, пронизывая человека, обжигают его
любострастием. Живут они, должно быть, на колокольнях, потому что особенно
яростно преследуют человека под звон колоколов». Впрочем, ненависть к людям в
рясах прослеживается и в других произведениях Алексея Максимовича. Все
православное выглядело у него отвратительно: алкоголики, неряхи, дураки.
Собирался Горький написать и о преподобном Серафиме Саровском. Он представлял
его... «злым стариком».
Черти мерещились Горькому
и там, где их никогда и не было. Вячеслав Иванов вспоминал, как однажды подарил
писателю свой рисунок, на котором была изображена собачка на цепи.
"Любопытно, - заметил Алексей Максимович. – Да это же ведь черт со связкой
бубликов".
Русский писатель-эмигрант
Илья Сургучев дружил с Горьким, когда тот жил на Капри. Но вскоре дружба
расстроилась. Сургучев прямо связывал это с тем, что писатель продал свою душу.
В своем очерке «Горький и дьявол», опубликованном в 1955 году в парижской
газете «Возрождение», Сургучев приводил несколько примеров взаимоотношений
писателя с нечистой силой...
И именно Сургучев,
написал слова, удивляющие до сих пор:
«Я знаю, что много людей
будут смеяться над моей наивностью, но я все-таки теперь скажу, что путь
Горького был страшен: как Христа в пустыне, дьявол возвел его на высокую гору и
показал ему все царства земные и сказал:
- Поклонись, и я всё дам
тебе.
И Горький поклонился. И
ему, среднему, в общем, писателю, был дан успех, которого не знали при жизни
своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой, ни Достоевский. У него было всё: и
слава, и деньги, и женская лукавая любовь…”
Спустя много лет Сургучев
увидел портрет Генриха Ягоды, который, как утверждали обвинители на судебном
процессе «правотроцкисткого блока» в 1938 году, был причастен к смерти сына
Горького Максима и его самого. Ягода, писал Сургучев, «как две капли воды был
похож на диавола, пророчески нарисованного талантливым богомазом».
Возможно, Иван Сургучев и
несколько преувеличивает. Но чертизм Горького – это не его придумка. Отсюда и
страшный конец запутавшегося человека. Писателя, отрицавшего духовность и веру.
И в этом был определенный символ.
«Я пошла к Левину (врач
Горького, потом обвиненный в убийстве родоначальника социалистического
реализма. - Авт.), - значилось в разрешенных свыше воспоминаниях медсестры, - и
сказала: «Разрешите мне впрыснуть камфару двадцать кубиков, раз все равно положение
безнадежное?». Без их разрешения я боялась. Левин посовещался с врачами,
сказал: «Делайте что хотите». Я впрыснула ему камфару.
И оказалось, что
последней женщиной, с которой простился Горький, были ни его жены, ни Будберг,
а эта совершенно невзрачная и немолодая медсестра. «Я приложила ухо к его груди
– послушать – правда ли? - вспоминала она. - Вдруг как он меня обнимет
крепко-крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше в
сознание не приходил».
Тут все к месту.
Медсестру звали Олимпиада Черткова…
</i>
►► Читать полностью
►
http://www.softmixer.com/2014/03/blog-post_5289.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий