&emsp;  &emsp; <b>Михаил Бару</b>

\ \

/ /

\ \

(o o)

\__/

|

^  &emsp; <i> В музее Москвы на выставке, посвященной военной и мирной жизни города, увидал я утюг. Самый обычный электрический утюг, который, как было указано на музейной табличке, произведен Московским производственным объединением «Электрозавод» имени Куйбышева в восемьдесят седьмом году прошлого века. Тотчас же вспомнилось мне, как в начале девяностых годов стоял я в очереди на этот утюг аккурат под восемьдесят седьмым номером. Я тогда жил в научном центре в городке Пущино-на-Оке и работал в одном из институтов Академии Наук.

Дефицитные товары, которые каким-то образом доставались нашему институту по квотам, которые непонятно кто утверждал и непонятно кто распределял, мы у себя, в лабораториях, получали в порядке живой очереди. Не то, чтобы я жил без утюга и вечно ходил в мятых шнурках, но жена велела мне записываться во все очереди. Утюг, как говорится, и в Африке утюг и на него, при случае, можно было выменять что-нибудь полезное. Тогда все было полезным. Можно было и вообще обменять свое место в очереди на утюг на место в очереди на женские сапоги. Хотя на сапоги, конечно, вряд ли. В такую очередь нашего брата женщины не пускали. Впрочем, иногда без всякой очереди нам, на нижний уровень пирамиды, где обитали младшие и просто научные сотрудники, лаборанты, инженеры и рабочие экспериментальных мастерских, сбрасывали сверху какие-то уж совсем мелкие товары народного хозяйства вроде лампочек. Тогда мы накручивали бумажек, бросали их в чью-нибудь шапку, если дело было зимой или в большую плоскодонную колбу, если летом, и устраивали лотерею.

/////////////////////////////////////////////////////////

Однажды к нам, в лабораторию, с верхних этажей пирамиды, вероятно по какому-то начальственному недосмотру, сбросили женские югославские сапоги на меху. Меня, понятное дело, не допустили к розыгрышу, поскольку моя жена у себя на работе могла выиграть такие же сапоги, а нашей молоденькой лаборантке не повезло – она их выиграла. Нет, деньги у нее, конечно, были. Тогда они были у многих, но вот одна из наших научных сотрудниц, проработавшая в институте лет тридцать, стала громко говорить, что у нее красный диплом и сорок лет беспорочной службы, и статьи в прекрасных журналах, и здоровье, которым она пожертвовала, и варикоз, который сразу отступит при виде югославских кожаных сапог на меху, и вообще, ей должны их дать просто за выслугу лет, а лаборантка еще молода и на ее веку разыграют еще сто тысяч пар сапог на меху и без него, туфель и даже мебельных стенок, которые она пусть себе и покупает, если такая богатая, как ее свекр, который работает строительным прорабом и каждый день домой на ужин приносит то кирпич, то ведро краски, то смеситель или даже два смесителя, а заслуженным научным сотрудникам, которым через год на пенсию и у которых, кроме войлочных ботинок, под названием «прощай молодость»… Лаборантка не растерялась и сама перешла в наступление, сообщив коллективу нашей лаборатории, что кое-кто хочет загрести сапоги раздора не себе, но своей невестке, у которой этих сапог столько, что хоть на руки надевай вместо перчаток, потому, что ее муж…

Через какое-то время наверху решили, что строить нас в очереди для получения утюгов не имеет никакого смысла, поскольку стало не до утюгов, и стали давать талоны, чтобы мы их отоваривали на свободной охоте за промышленными и продуктовыми товарами. 

//////////////////////////////////////////////////////////////////
В нашем маленьком научном городке немедленно появилась толкучка, где обменивали талоны. Мы обменивали ненужные нам талоны на водку на талоны на сахар или на носки, или на стиральный порошок, или на гречневую крупу. И все стало почти хорошо, насколько это могло быть хорошо тогда, в девяностые. Мне, как химику, на работе выдавали молоко из которого жена делала творог и даже сыр с помощью какой-то сырной закваски, которую можно было достать у микробиологов из соседнего института. Утюг у нас был, хоть и не новый.

Жить было можно. И тут наш сын, который учился в девятом классе, поехал по обмену в Соединенные Штаты, пожить там в самой обычной американской семье неделю или две. У них в школе была программа обмена, по которой сначала наши дети ехали к ним, а потом их дети ехали к нам. Сын вернулся оттуда немного ошарашенный – он попал в семью простого американского адвоката и видел собственными глазами и слышал собственными ушами, как папа его американского друга Джима из машины по мобильному телефону заказал ужин в ресторане.

Близился день приезда Джима и нам, чтобы мы могли достойно встретить американского гостя, выдали специальные талоны на шпроты, пачку индийского чая и банку майонеза. Это были не обычные талоны, с которыми можно было ходить и ходить в магазины, ожидая, пока в них завезут носки или, скажем, стиральный порошок, а такие, по которым в столе заказов выдавали сразу все – и чай, и шпроты, и майонез. Кто же мог тогда подумать, что Джим к чаю не приучен, а шпроты отродясь не пробовал. У них там, на побережье Атлантического океана, в штате Коннектикут, если и питались морепродуктами, то свежими. То есть сын нам, конечно, об этом говорил, но кто же поверит ребенку, что в здравом уме и твердой памяти можно отказаться от рижских шпрот, индийского чая и майонеза.

////////////////////////////////////////////////
По плану кульминацией визита должен был быть праздничный обед, на который обещались приехать из Серпухова мои родители. Предполагалось, что будут развернутые выступления с американской и российской сторон с рассказом о близких родственниках, а так же показ слайдов и фотографий. Понятное дело, что мы к обеду подготовились. Купили для подарка родителям Джима тульский электрический самовар, расписанный красными и желтыми цветами по зеленому полю, матрешек и альбом с видами Москвы. Предварительные испытания самовара, сделанного из тульских пулеметных обрезков, выявили серьезную течь в кране. Пришлось в срочном порядке кран пришлифовывать. Шлифовальным порошком и рекомендациями по шлифовке меня всего за стакан спирта снабдил институтский стеклодув.

Джим на правах гостя выступал первым. Рассказал о папе, простом американском адвокате, показал фотографию их двухэтажного дома, поведал о дедушке, который тоже был адвокатом, о маме, о бабушке и даже о джипе, которым ему давал порулить папа. Сын старательно переводил для дедушки и бабушки. Предстоял рассказ сына о нашем семействе. Надо сказать, что его рассказ был обсужден и утвержден на семейном совете заранее. С фотографиями нашей квартиры на шестом этаже панельного дома и двух детских велосипедов можно было не суетиться. Джим уже все видел. Про меня рассказывать было просто – я химик. Работаю в институте. Супруга тоже химик. Работает в другом институте. Да мы и сами Джиму об этом давно рассказали. Бабушка – полицейский. С некоторым трудом Валера объяснил, что его бабушка ловит и воспитывает малолетних нарушителей закона. Как поймает, так и воспитывает, пока тем не надоест, и они не отправятся в тюрьму, подальше от бабушкиных нотаций. С дедушкой было сложнее. Дедушка, работавший главным технологом на военном заводе, категорически запретил рассказывать, кем он работает и чем занимается.

///////////////////////////////////////////////////////

После долгих споров сошлись на том, что он простой инженер. Работает на заводе. Простом и машиностроительном. У нас таких заводов пруд пруди. Стоит ли о них рассказывать? Так сын и доложил. И тут любознательный Джим возьми да и спроси: «А что Вы, Борис, делаете на этом заводе?» Отец побагровел. Снял очки и стал их протирать. Нашлась бабушка: «Валера, переведи Джиму, что дедушка делает мясорубки». И, правда, кроме корабельных радиолокаторов и приборов управления ракетной стрельбой, папин завод делал по лицензии итальянские электрические мясорубки. Тогда как раз выяснилось, что ракет у нас завались, а с электрическими мясорубками дело обстоит куда как хуже. Да и платили, если честно, за мясорубки лучше, чем за ракеты, за которые задерживали зарплату месяцами.

Папа так облегченно вздохнул, что мог бы задуть не один десяток именинных свечей на торте, если бы вдруг случилась такая необходимость. Сын начал переводить. Как будет по-английски «мясорубка» он не знал, но выручил большой русско-английский словарь, который на этот случай лежал рядом. Наконец он перевел. Мы приготовились перейти к столу и тут дочь, молчавшая почти все это время, произнесла: «… и за выпуск мясорубок нашего дедушку наградили часами и медалью к трехсотлетию российского флота». И усугубила свои слова смехом.

Что же до утюга… Так он мне и не достался. Пользовались мы старым, пользовались, пока не купили новый и красивый – китайский. Тогда уже можно было купить любой – и китайский, и голландский, и немецкий, но денег было только на китайский.

*******************************************

*Папины часы с нарисованным силуэтом атомного ракетного крейсера «Киров» и Андреевским флагом я носил много лет. С них потом облезла позолота и они стали отставать. В часовой мастерской, куда я их принес ремонтировать и заменять корпус, мне сказали, что новых корпусов у них нет и не будет. И по другим мастерским отсоветовали ходить. Часы, как оказалось, были выпущены очень небольшой партией. Вот и лежат они теперь дома, на заслуженном отдыхе, в черной бархатной коробочке. Крейсеру «Кирову» повезло меньше. Он выведен из состава флота и ожидает утилизации.

</i>