К 80-летию Иосифа Бродского

✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑

<b>Михаил Барышников </b>

✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑✒✏✑

<i>

«НЕ ОБРАЗУМЛЮСЬ… ВИНОВАТ…»

Отчётливо помню день, когда меня пригласили на ужин Лидия и Гриша Грегори – меценаты русского происхождения, родители Андре Грегори – режиссёра и актёра. Придя к ним, я оказался в компании Мстислава Ростроповича, его жены Галины Вишневской, Сальвадора Дали и Галы и Александра Галича, в честь которого, собственно, тот ужин и был устроен.
Ещё я увидел рыжего человека, сидящего в кресле в профиль ко мне, с сигаретой в руке. Сердце моё ёкнуло, потому что я узнал Бродского. У нас не было возможности поговорить в течение того вечера, но как-то так само собой получилось, что ушли мы вместе, и я, как загипнотизированный, отправился пешком провожать Иосифа в Гринвич-Виллидж.
Вскоре состоялась следующая встреча. Он позвонил, сказал, что заедет за мной. Помню, как, спустившись вниз, увидел, что он уже ждёт, непринуждённо присев на капот своей спортивной машины вызывающе красного цвета. Он как-то застенчиво улыбнулся и сказал, показывая на автомобиль: «Извините… Русскому интеллигенту, наверное, такая машина не идёт, да?»
На «ты» мы перешли довольно быстро, и по его настоянию. Ему почему-то «не показалось» моё имя Михаил, неполное «Миша» тоже не понравилось – он предложил перейти на «ты», но с одним условием: называть меня не Мишей, а, по созвучию, Мышью. Именно так: Мышь и на «ты». Его уже тогда прозвали Жозефом, а сам себя он называл котом – кот Жозеф, – так что он тут же прибавил: «Мяу!» Так мы друг друга всегда и называли, до последнего дня.

===== 2

<i>

Иосиф был необычайно чутким человеком в отношениях с близкими ему людьми. Звонил обычно утром: «Мяу… Что происходит? Какую музыку танцуем? Когда и где?» (т. е. когда и где встречаемся).

Хотя мы редко разговаривали о поэзии и танце, его интересовала моя жизнь во всех проявлениях. Это было мне ужасно дорого. Я осторожно произношу «разговаривали» – скорее это был один бесконечный и блестящий монолог Иосифа. Обо всём: о музыке – о его любимых Бахе и Гайдне; о театре – он его не любил, называл «лицедейством» и предпочитал хорошее кино (я же всегда любил театр и пытался переубедить его, но тщетно); о политике – он был консерватором, для него Буш-старший и Рейган были эталонами политического лидера, а я скорее либерал. Разговор у нас мог зайти о чём угодно: о кулинарии и живописи, об архитектуре и женщинах, о мореплавании и астрономии – одним словом, обо всём, что его интересовало…

В его обществе – когда мы были одни или в компании его друзей и коллег – я ощущал необычайно сильное излучение его интеллекта. Да и не я один…
…Мне трудно говорить о моей дружбе с ним, потому что я чувствовал себя таким хлебниковским кузнечиком, который, «крылышкуя», пытается «приобщиться», и был счастлив.
Кстати, он со всеми говорил одинаково уважительным тоном – будь то его студенты или нобелевские лауреаты.
Часто Иосиф читал мне только что написанное, говорил: «Мышь, сядь послушай. По-моему, получилось…» Ему было очень важно прочитать новое и услышать отклик.
Как-то раз я у него спросил, когда он впервые почувствовал слово. Иосиф ответил: «Когда прочитал у Грибоедова: “Не образумлюсь… виноват…”»

===== 3

<i>
Любил вспоминать детство, родителей, которых боготворил. Однажды рассказал, как в летнем лагере он без конца опаздывал на какие-то построения, за это его на линейке поставили перед строем отчитываться, он начал: «На мой взгляд…», тут пионервожатый заорал на весь плац: «Вы только подумайте, у Бродского есть свой взгляд!»
Я Иосифа обожал, восхищался им, невольно, как младший, пытался ему подражать и, даже не скрывая, завидовал его популярности у женщин – маленькой, но чёрненькой завистью – и подшучивал над ним. Я всегда чувствовал его старшинство. С годами его менторство сконцентрировалось в выразительной фразе, которую он время от времени мне повторял: «Be Good Мышь!» Её я услышал и в нашем последнем телефонном разговоре, за день до его смерти. Это, вообще, была такая типичная для Бродского вещь – взять какую-нибудь расхожую фразочку, в глубинный смысл которой никто уже давно не вслушивается, и превратить её в «философскую категорию»…
Прошло семнадцать лет со дня его смерти, но я по-прежнему ощущаю на себе пристальный взгляд Иосифа, его душевное присутствие. Иногда это чувство бывает довольно сильным. Я всегда чувствую себя одним из тех близких ему людей, о которых он пёкся и которым очень повезло.
</i>
<b> Иосиф Бродский</b>

О. Б.*<i>

Через два года
высохнут акации,
упадут акции,
поднимутся налоги.
Через два года
увеличится радиация.
Через два года.
Через два года.

Через два года
истреплются костюмы,
перемелем истины,
переменим моды.
Через два года
износятся юноши.
Через два года.
Через два года.

Через два года
поломаю шею,
поломаю руки,
разобью морду.
Через два года
мы с тобой поженимся.
Через два года.
Через два года.

1959</i>

* Стихотворение посвящено возлюбленной Ольге Бродович, свадьба с которой, отложенная на 2 года, не состоялась.