Старики обживают улицу, как траншею,
осторожным шажком: налево, направо — зырк.
И у каждого колокольчик на тонкой шее
обездвижен и безъязык.
Им понятно, что бой неравен, а ров неровен.
Всё труднее дышать под маской беззубым ртом.
Срок просчитан, а колокольчик пронумерован,
вписан в ведомость, и его заберут потом.
Старики семенят, сбивая в ходьбе набойки,
так прозрачны в апрельских сумерках, что дитя
пробегает сквозь них, тинейджер летит на байке,
оперяются клёны, гривами шелестя.
Безнадзорные, сокращающие до мига
путь извилистый от собеса к небытию,
слышат музыку: это вслед им поёт Доминго
на балконе, как на переднем своём краю.
И покуда ты, в добровольной томясь тюряге,
в сотый раз подсчитав, как список смертей подрос,
кипятишь молоко, отхлёбываешь из фляги,
очевидное, словно мантру, бубня под нос:
что не Юлиус Фучик ты и не Януш Корчак,
твой сосед внизу
всё звонит, звонит в беззвучный свой колокольчик,
сглатывая слезу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий