✔✔
▓╣░╠▒╦╬╩▓╣
▓╣░╠▒╦╬╩▓╣
</b>
Мама моя, Анна Ивановна Айдинова, читала мне Есенина, когда мы шли по улицам. Потом я понял: помещениям мама не доверяла, поскольку стихи Есенина были под государственным запретом и в свое время ее выгнали из комсомола и из института за произнесение вслух “Песни о собаке” в рубежанском общежитии. Для восстановления мамы в химическом институте понадобилось вмешательство Серго Орджоникидзе, близким сотрудником коего был мамин отец Иван Христофорович Айдинов. Без комсомола пришлось обойтись, а “Песнь” все равно рвалась из маминого сердца.
Я же был благодарным слушателем: дрожал вместе с незамерзшей гладью воды и аккурат в тот момент, когда собака ошибочно принимала тонкий месяц над хатой за одного из своих щенков, неизменно начинал реветь. Я выл, но тихо, чтобы не привлекать внимания властей.
Как ни ужасна была эта история, но мамина любовь к потаенному Есенину побеждала страх, и, содрогаясь от сострадания, я готов был снова и снова переживать этот кошмар детоубийства и неутешного горя матери-собаки.
Мама читала без надрыва, немного по-заговорщицки, действительно веря поэту. Конечно, мне запомнился текст, и я довольно часто воспроизводил его в памяти. Это было даже удобней – безопасней.
Конспирация нужна была во многом: моя бабушка (с материнской стороны) Зина нелегально проживала в Москве, куда въезд ей был запрещен еще в 1944 году, когда она вернулась из лагеря для членов семей врагов народа.
===== 2
<i>
Зинаида Петровна Айдинова была женой того самого друга Орджоникидзе, который отвечал за анилиновую промышленность, которого арестовали сразу после гибели Серго и, как выяснилось только недавно, тогда же и застрелили. Моя запрещенная бабушка жила у своих запрещенных друзей, квартиру которых я хорошо помню, поскольку мы с мамой раз в неделю посещали там бабушку. Всегда было боязно заходить в подъезд, но и оглядываться небезопасно.
В комнате с занавешенными окнами на кровати всегда лежал больной сердцем хозяин этой квартиры – запрещенный Ян. Как-то он попросил меня прочитать запрещенную “Песнь о собаке” и слушал вместе со своей женой, моей ограниченной в правах мамой и моей запрещенной бабушкой. Это было, наверное, в 1949 или даже в 1950 году; до оттепели оставались годы и годы... Я старался подражать маминому стилю.
Еще мама позволила мне с ее голоса разучить есенинское “Все живое особой метой...”.
Так вот оно как... Эти мои теперешние дни простынут, мамы уже не будет, а будут чужие и хохочущие люди, и надо будет делать вид, что ты еще только ранен! Как сказал бы Блок, “притворяться непогибшим”.
Читала мамочка еще из “Персидских мотивов”, и “Письмо матери”, и “Цветы мне говорят — прощай...”. Так что ко времени реабилитации Есенина де-факто, в эпоху “оттепели”, когда выходили его сборники, открыто пели народные песни на его слова, я был готов декламировать любимые мамой строки Есенина в школе и делал это неоднократно.
А потом пошли субъективные открытия объективной гениальности Сергея Александровича, его прорывов в тайны стиха и философии, и, главное, — в благоговение перед жизнью. Да, много дум он на земле продумал!
Упиваясь мощью его духа, я благодарю мою бедную и красивую мамочку за открывшийся с ее подачи таинственный, древний и новый, мир Сергея Есенина.
<b>
Комментариев нет:
Отправить комментарий