<u><i>
1930
— Михаил Афанасьевич Булгаков, доведённый до отчаяния нападками «пролетарских»
критиков, да и всей окружающей жизнью, обратился с отчаянным письмом к
правительству СССР. «Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня,
писателя, который не может быть полезен у себя в отечестве, великодушно
отпустить на свободу».
</u></i>
<i>
Письмо
Правительству СССР
Михаила Афанасьевича Булгакова
(Москва, Пироговская, 35-а, кв. 6)
Я обращаюсь к Правительству СССР со
следующим письмом:
1
После того, как все мои
произведения были запрещены,
среди многих
граждан,
которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие
мне
один и тот же совет.
Сочинить "коммунистическую
пьесу" (в кавычках я
привожу цитаты), а
кроме
того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим
в
себе отказ от прежних моих взглядов,
высказанных мною в
литературных
произведениях,
и уверения в том, что отныне я буду работать,
как преданный
идее
коммунизма писатель-попутчик.
Цель: спастись от гонений, нищеты и
неизбежной гибели в финале.
Этого совета я не послушался. Навряд ли
мне удалось бы предстать перед
Правительством
СССР в выгодном свете, написав лживое письмо,
представляющее
собой
неопрятный и к тому
же наивный политический
курбет. Попыток же
сочинить
коммунистическую пьесу я даже не
производил, зная заведомо,
что
такая
пьеса у меня не выйдет.
Созревшее во мне желание прекратить мои
писательские мучения заставляет
меня
обратиться к Правительству СССР с письмом правдивым.
2
Произведя анализ моих альбомов вырезок, я
обнаружил в прессе СССР
за
десять
лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных -
было
3, враждебно-ругательных - 298.
Последние 298 представляют собой
зеркальное отражение моей писательской
жизни.
Героя
моей пьесы "Дни
Турбиных" Алексея Турбина
печатно встихах
называли
"сукиным сыном", а автора
пьесы рекомендовали как
"одержимого
собачьей старостью". Обо
мне писали как
о "литературном уборщике",
подбирающем
объедки после того, как "наблевала дюжина гостей".
Писали так:
"...Мишка Булгаков, кум мой, тоже,
извините за выражение, писатель, в
залежалом
мусоре шарит... Что это, спрашиваю, братишечка, мурло у тебя... Я
человек
деликатный, возьми да и хрястни его тазом по затылку... Обывателю мы
без
Турбиных, вроде как бюстгалтер собаке без нужды... Нашелся, сукин
сын.
Нашелся
Турбин, чтоб ему ни сборов, ни
успеха... " ("Жизнь
искусства",
N44-1927г.
).
Писали "о Булгакове, который чем был,
тем и останется, новобуржуазным
отродьем,
брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его
коммунистические
идеалы" ("Комс. правда", 14/X-1926г. ).
Сообщали,
что мне нравится
"атмосфера собачьей свадьбы
вокруг
какой-нибудь
рыжей жены приятеля" (А. Луначарский, "Известия, 8/X-1926г. ) и
что
от моей пьесы "Дни Турбиных
"идет "вонь" (стенограмма
совещания при
Агитпропе
в мае 1927г. ), и так далее, и так далее...
Спешу сообщить, что цитирую я не с тем,
чтобы жаловаться на критику или
вступать
в какую бы то ни было полемику. Моя цель - гораздо серьезнее.
Я не доказываю с документами в руках, что
вся пресса СССР,
а с нею
вместе
и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех
лет моей
литературной работы единодушно
и с необыкновенной яростью
доказывали,
что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.
И я заявляю, что пресса СССР совершенно
права.
3
Отправной точкой этого письма для меня
послужит мой памфлет "Багровый
остров".
Вся критика СССР, без исключений,
встретила эту пьесу заявлением, что
она "бездарна, беззуба,
убога" и что
она представляет "пасквиль на
революцию".
Единодушие было полное, но
нарушено оно было
внезапно исовершенно
удивительно.
В N22 "Реперт. Бюл. " (1928г.)
появилась рецензия П.
Новицкого, в
которой
было сообщено, что "Багровый
остров" - "интересная и
остроумная
пародия",
в которой "встает зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего
художественное творчество,
культивирующего рабские подхалимски-нелепые
драматургические
штампы, стирающего личность актера
и писателя", что в
"Багровом
острове" идет речь о "зловещей мрачной силе, воспитывающей илотов,
подхалимов
и панегиристов... ". Сказано было, что "если такая мрачная
сила
существует, негодование
и злое остроумие
прославленного драматурга
оправдано".
Позволительно спросить - где истина?
Что же такое, в конце концов,
"Багровый остров" - "убогая,
бездарная
пьеса"
или это "остроумный памфлет"?
Истина заключается в рецензии Новицкого. Я
не берусь судить, насколько
моя
пьеса остроумна, но я сознаюсь в том, что в пьесе действительно
встает
зловещая
тень и это тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает
илотов,
панегиристов и запуганных "услужающих". Это он
убивает творческую
мысль.
Он губит советскую драматургию и погубит ее.
Я не шепотом в углу выражал эти мысли. Я
заключил их в драматургический
памфлет
и поставил этот памфлет на сцене. Советская
пресса, заступаясь за
Главрепертком,
написала, что "Багровый остров" - пасквиль на революцию. Это
несерьезный
лепет. Пасквиля на революцию в пьесе нет по многим причинам, из
которых, за
недостатком места, я
укажу одну: пасквиль
на революцию,
вследствие
чрезвычайной грандиозности ее, написать
невозможно. Памфлет не
есть
пасквиль, а Главрепертком - не революция.
Но когда германская печать пишет, что
"Багровый остров" - это "первый в
СССР
призыв к свободе печати" ("Молодая гвардия" N1 - 1929 г., - она
пишет
правду.
Я в этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она ни
была и при
какой
бы власти она ни существовала, - мой писательский долг, так же, как и
призывы
к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю,
что,
если
кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он
уподобился
бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода.
4
Вот одна из черт моего творчества и ее
одной совершенно достаточно,
чтобы
мои произведения не существовали в СССР. Но с первой чертой
в связи
все остальные,
выступающие в моих
сатирических повестях: черные
и
мистические краски
(я - мистический
писатель), в которых
изображены
бесчисленные
уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой
язык, глубокий
скептицизм в
отношении революционного процесса,
происходящего в моей
отсталой
стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а
самое
главное - изображение страшных черт моего народа, тех
черт, которые
задолго
до революции вызывали глубочайшие
страдания моего учителя
М. Е.
Салтыкова-Щедрина.
Нечего и говорить, что пресса СССР и не
подумала серьезно отметить все
это,
занятая малоубедительными сообщениями о том, что в сатире М. Булгакова
-
"клевета".
Один лишь раз, в начале моей известности,
было замечено с оттенком как
бы
высокомерного удивления:
"М. Булгаков хочет стать сатириком
нашей эпохи"
("Книгоша", N6-1925г.).
Увы, глагол "хотеть" напрасно
взят в настоящем времени. Его
надлежит
перевести
в плюсквамперфектум: М. Булгаков
стал сатириком как
раз в то
время,
когда никакая настоящая (проникающая в запретные зоны) сатира в СССР
абсолютно
немыслима.
Не мне выпала честь выразить эту
криминальную мысль в
печати. Она
выражена
с совершенной ясностью в статье В. Блюма (N6 "Лит. газ."), и смысл
этой
статьи блестяще и точно укладывается в одну формулу:
всякий сатирик в СССР посягает на
советский строй.
Мыслим ли я в СССР?
5
И, наконец, последние мои черты в
погубленных пьесах -"Дни Турбиных",
"Бег"
и в романе "Белая гвардия": упорное изображение русской интеллигенции
как лучшего
слоя в нашей
стране. В частности, изображение
интеллигентско-дворянской
семьи, волею непреложной судьбы брошенной
в годы
гражданской
войны в лагерь белой гвардии, в традициях "Войны и мира". Такое
изображение вполне
естественно для писателя,
кровно связанного с
интеллигенцией.
Но такого рода изображения приводят к
тому, что автор
их в СССР,
наравне
со своими героями, получает - несмотря на свои великие усилия стать
бесстрастно
над красными и белыми - аттестат белогвардейца-врага, а получив
его,
как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР.
6
Мой литературный портрет закончен, и он же
есть политический портрет. Я
не
могу сказать, какой глубины криминал можно отыскать в нем, но я прошу об
одном: за
пределами его не
искать ничего. Он
исполнен совершенно
добросовестно.
7
Ныне я уничтожен.
Уничтожение это было
встречено советской общественностью с
полной
радостью
и названо "достижением".
Р. Пикель, отмечая мое уничтожение
("Изв.", 15/IX-1929г.), высказал
либеральную
мысль:
"Мы не хотим этим сказать, что
имя Булгакова вычеркнуто
из списка
советских
драматургов".
И обнадежил зарезанного писателя словами,
что "речь идет о его прошлых
драматургических
произведениях".
Однако жизнь, в лице Главреперткома,
доказала, что либерализм Р. Пикеля
ни
на чем не основан.
18 марта 1930 года я получил
из Главреперткома бумагу,
лаконически
сообщающую,
что не прошлая, а новая моя пьеса "Кабала святош" ("Мольер") К
ПРЕДСТАВЛЕНИЮ
НЕ РАЗРЕШЕНА.
Скажу коротко: под двумя строчками
казенной бумаги погребены - работа в
книгохранилищах, моя
фантазия, пьеса, получившая
от квалифицированных
театральных
специалистов бесчисленные отзывы - блестящая пьеса.
Р. Пикель заблуждается. Погибли не только
мои прошлые произведения, но
и
настоящие, и все будущие. И лично я, своими руками бросил в печку черновик
романа
о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа "Театр".
Все мои вещи безнадежны.
8
Я
прошу Советское Правительство
принять во внимание,
что я не
политический
деятель, а литератор, и что всю мою продукцию я отдал советской
сцене.
Я прошу обратить внимание на следующие два
отзыва обо мне в советской
прессе.
Оба они исходят от непримиримых врагов
моих произведений и поэтому они
очень
ценны.
В 1925 году было написано:
"Появляется писатель, не
рядящийся даже в
попутнические цвета" (Л.
Авербах,
"Изв.", 20/IX-1925г.).
А в 1929 году:
"Талант его столь же очевиден,
как и социальная
реакционность его
творчества"
(Р. Пикель, "Изв.", 15/IX-1929г.).
Я
прошу принять во
внимание, что невозможность
писать для меня
равносильна
погребению заживо.
9
Я
ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ
В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ
ПОКИНУТЬ
ПРЕДЕЛЫ
СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.
10
Я обращаюсь к гуманности советской
власти и прошу
меня, писателя,
который
не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на
свободу.
11
Если же и
то, что я
написал, неубедительно, и
меня обрекут на
пожизненное
молчание в СССР, я прошу Советское Правительство дать мне работу
по
специальности и командировать меня в театр на работу в качестве штатного
режиссера.
Я именно и
точно и подчеркнуто
прошу о категорическом приказе
о
командировании,
потому что все мои попытки найти работу в
той единственной
области,
где я могу быть полезен СССР как исключительно
квалифицированный
специалист,
потерпели полное фиаско. Мое имя сделано настолько одиозным, что
предложения
работы с моей стороны встретили испуг, несмотря
на то, что в
Москве
громадному количеству актеров и режиссеров, а
с ними и
директорам
театров,
отлично известно мое виртуозное знание сцены.
Я предлагаю СССР совершенно честного,
без всякой тени
вредительства,
специалиста
режиссера и автора, который берется добросовестно ставить любую
пьесу,
начиная с шекспировских пьес о вплоть до сегодняшнего дня.
Я прошу о назначении меня лаборантом-режиссером в
1-й Художественный
Театр
- в лучшую школу, возглавляемую мастерами К. С. Станиславским и В. И.
Немировичем-Данченко.
Если меня не назначат
режиссером, я прошусь
на штатную должность
статиста.
Если и статистом нельзя - я прошусь надолжность рабочего сцены.
Если же и это невозможно, я прошу
Советское Правительство поступить со
мной
как оно найдет нужным, но как-нибудь
поступить, потому что
у меня,
драматурга,
написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо,
в
данный
момент, - нищета, улица и гибель.
Москва,
28 марта 1930 года
► ► http://lib.ru/BULGAKOW/b_letter.txt
❍ Картинки
https://www.google.ru/search?q=%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%BE+%D0%BC%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB%D0%B0+%D0%B1%D1%83%D0%BB%D0%B3%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B0+%D0%BA+%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D1%81%D1%82%D0%B2%D1%83+%D1%81%D1%81%D1%81%D1%80&newwindow=1&source=lnms&tbm=isch&sa=X&ei=fl80U7nRN6iL4gTUzoGIAw&ved=0CAYQ_AUoAQ&biw=1067&bih=517
</i>
Комментариев нет:
Отправить комментарий