ФБ
Леонид Парфенов: «Это не евреи пришли в Россию, а Россия пришла к евреям»
09.04.2016 17:05
Источник: parfenovonline.ru
– Леонид, во первых, поздравляем вас с премьерой, и начнем с самой яркой фразы, которая зацепила еще в трейлере фильма «Русские евреи» – «Это не евреи пришли в Россию, а Россия пришла к евреям». И вот весь фильм, на мой взгляд, построен на драматургии, сначала мы видим такой ущемленный народ за чертой оседлости, а потом они победители революционеры. Это такой намеренный ход впервой части, показать их трансформацию, их преображение?
– Ну, так было, это же не мы придумали, что они из, как это Витте говорил, «из патологически трусливых обитателей местечек вышли в бесстрашных бомбистов, революционеров и террористов», это так произошло. А что будет еще в 10-х, в 20-х, в 30-х годах, в советское время, когда половина всего кинематографа, разведка и прочее, прочее, сферы общественной, публичной жизни, которые почти из одних евреев и состояли. Собственно и вся история, русских евреев, русских немцев, русских грузин – это какой-то сравнительно не длинный период в их истории народа, когда они массово переходили в русскость. Вот это фантастическая история, которая даже каких-то аналогов не имеет. Сейчас это вообще невозможно представить, сейчас невозможно представить, что кому-то было бы круто намеренно отказаться от своей национальности, от своего языка, культуры, чтобы уйти в русскость. Это наверное какое-то свидетельство того, что не круто быть русским для них. А когда-то да, когда-то империя, на подъеме находившаяся, это было такое веление времени, потому что это такой способ жить, для, например, художника Левитана или певца Утесова, урожденного Вайсбейном. Ну и чего бы он делала как Вайсбейн? А когда он был русским Утесовым – ему принадлежит аудитория огромной страны.
– Большой пласт именно этой теме уделен, когда евреи отказывались от своего еврейства, от своих традиций и уходили именно, как герои русской культуры...
– Этому все и посвящено. Мы не вообще про евреев, мы только про русскость. И у меня на это русский взгляд. Евреи наверняка вычитают что-то в этом свое, но у меня-то русский взгляд. У меня вот это, как Исаак Ильич, лучше, тоньше, болезненней, страстнее, драматичнее чувствует русскую природу, чем Иван Иванович Шишкин. Вот это для меня и есть главный феномен и тема этой всей работы.
– И удивительно, как при царизме, антисемитизме царском, как вы говорите, сохранялась и толерантность, их принимали как героев русской культуры, как вы говорите про Рубинштейна, который был основатель консерватории...
– Ну, там в другом была проблема, проблема была в том, что было государственным православие и в этом смысле семья Рубинштейна, пусть и поздно, но покрестившаяся; этим исчерпывалась «претензия» власти к ним. Но феномен то в том, а зачем им нужно было креститься. Как им тогда как евреям не было возможности основывать консерваторию в Москве и в Петербурге, а вот как русским – да. И это был сознательный шаг, не то что они подлаживались под что-то, это веление времени было такое, они не чувствовали в этом какой-то измены и никто вокруг среди евреев не относился: «что вы такие клятвопреступники, зачем вы в русские записались». Нет, это был естественный ход времени. Ну, наверняка находились такие, кто осуждал, но вот так всерьез не было, никто ничего не терял в общественном сознании. Никто конечно не забывал об их происхождении, но другое дело, что вся их жизнь реализовывалась, как русская жизнь, они русские музыканты. И там Пинхус, который, кстати, стал зваться Петром, Соломонович Столярский – первый создатель вот этой уникальной, именно русской, педагогической школы, когда нужно набрать способных музыкантов, совсем маленькими. Среднее образование мы им как-то дадим, но в принципе их главное образование быть лучшими скрипачами мира. Он говорил на совершенно ужасающем русском языке, совершенно анекдотическом, да, но ведь он говорил не на идише, который был для него родной, он же не хотел из них делать музыкантов на свадьбах и похоронах еврейских. Он хотел большой русской карьеры и говорил, что «вот Додик будет великий музыкант», а это был Давид Федорович Ойстрах.
Вот все это огромная ценность, богатство и сила русской, культурной традиции, что она готова принять любого, кто сознательно творит по законам русскости, что ли.
– Но, с другой стороны, вы активно уделяете внимание статистике тех евреев, которые принимали участие в революции, увеличивали это революционное движение...
– Это тоже было веление времени. С одной стороны, они полагали, они не хотели уезжать из страны, а все, кто хотели, они выехали в Америку или в Палестину, основатели Израиля тоже все почти из Российской Империи. Но те, кто оставались, они полагали, что нужно изменить этот миропорядок. И вместе с русскими они, начитавшись Маркса, полагали, что да, вот так вот нужно устроить, и это будет правильный мир, так должно быть. И они шли на риск, на смерть, каторги, бежали из тюрем и ничего не боялись. Литвинов, скажем, Максим Максимович который... невозможно вспомнить, как его имя-то, Валлах, по-моему, фамилия, который сын торговца из Белостока. Вот как вот он возил «Искру», доставлял оружие, бежал из Лукьяновской тюрьмы в Киеве и потом он будет все 30-е годы наркомом иностранных дел. Это же фантастическая карьера. Это все в течение одной жизни происходило. Какой-то мальчишка из местечка, который ни о чем не думал, и казалось бы – ну повтори ты судьбу папаши и сиди там в лавке – нет, он проходит вообще совершенно другую жизнь и меняет свою жизнь и русскую жизнь в течение одной человеческой биографии.
– Большое время уделено делу Бейлиса, как переломный момент, как «судить еще можно, а приговорить уже нельзя». Несколько лет назад до этого во Франции было дело Дрейфуса, чем-то схожее с этим делом. Насколько именно российский пример отличается от других случаев антисемитизма в той же Европе?
– Это была последняя такая вспышка предрассудков, религиозных прежде всего, и в этом смысле было какой-то такой поверкой на уровень толерантности, которой Российская Империя достигла к Первой мировой войне. Это как будто вот такой экзамен. Но вот дальше будет этот двадцатый век, в котором будет так много русского еврейства, а к чему готова страна, к чему готово большинство населения, в смысле активности участия их в этой русской жизни и присутствия в ней. Да, это был действительно фантастический результат и сила тогдашней судебной системы, что еще возможно обвинить, но уже невозможно осудить. Это же русские люди приговаривали, что нет, Бейлис невиновен.
– И все поверили, кстати, решению суда, как вы правильно говорите.
– Тогда было просто немыслимо представить, что суд ангажирован, тогда немыслимо было представить, что власть вмешивалась, как бы она ни хотела осудить Бейлиса, как бы ни хотело государственное обвинение, невозможно. Вот присяжные, специально набранные из самых низов русской жизни. Умудриться в Киеве столько крестьян посадить в присяжные – это надо было конечно уметь, но вот они – вполне себе сиволапые мужики – сказали «нет».
– У Солженицына в «Двести лет вместе» в предисловии написано, что ему было так тяжело браться за эту тему, потому что «они то и дело клином входили в события, в людскую психологию, вызывали накаленные страсти. И я не терял надежды, что найдется прежде меня автор, кто объемно осветит на этот коленный вопрос». Удалось ли вам?
– Нет, я не думаю. За это время раскаленность, мне кажется, сильно поугасла, и повторяюсь, мы не вообще про евреев, мы только про то свойство их перехода в русскую жизнь, в русскость. Что было и с грузинами, что было с немцами. Никто не воспринимает Крузенштерна немецким мореплавателем – это великий русский открыватель земель. И я думаю, что при всех спорах о Сталине менее всего думают как о грузине. Или о Петре Багратионе, единственном полнозвездном генерале, который не мог пережить сдачу Москвы в 1812 году.
У Солженицына есть чудесная фраза, которая у нас будет эпиграфом к третьему фильму. Третий фильм – это когда евреи вышли из большевизма, перестали быть коммунистически убежденными и, напротив, влились в диссидентское движение и стали там активной ее частью; и есть чудесная фраза Солженицына, что без еврейской горячности русский большевизм – оленивил, обрежневел. Вот когда горячность ушла из коммунизма и перетекла эта горячность в диссидентство, это тоже было частью конца эпохи в России, которая была прикончена в значительной степени еврейскими силами. И установлена советская власть была в значительной степени еврейскими силами, ну и свергнута тоже.
– Последний вопрос. Про русских немцев и про русских грузин тоже будет кино у вас?
– Я бы хотел. Да, для меня, вот в моей теории в моем взгляде на русскую историю – это феноменальные три народа, которые массово и так ярко, отказываясь от своей национальности и от своей веры, от обычаев предков, уходили в русскую жизнь. Мне кажется, что это замечательное свойство и богатство русской цивилизации. Что она из столь многих течений, столь многих источников состоит.
Автор: Parfenovonline.ru
http://dom.co.il/news/view/2392
Леонид Парфенов: «Это не евреи пришли в Россию, а Россия пришла к евреям»
09.04.2016 17:05
Источник: parfenovonline.ru
– Леонид, во первых, поздравляем вас с премьерой, и начнем с самой яркой фразы, которая зацепила еще в трейлере фильма «Русские евреи» – «Это не евреи пришли в Россию, а Россия пришла к евреям». И вот весь фильм, на мой взгляд, построен на драматургии, сначала мы видим такой ущемленный народ за чертой оседлости, а потом они победители революционеры. Это такой намеренный ход впервой части, показать их трансформацию, их преображение?
– Ну, так было, это же не мы придумали, что они из, как это Витте говорил, «из патологически трусливых обитателей местечек вышли в бесстрашных бомбистов, революционеров и террористов», это так произошло. А что будет еще в 10-х, в 20-х, в 30-х годах, в советское время, когда половина всего кинематографа, разведка и прочее, прочее, сферы общественной, публичной жизни, которые почти из одних евреев и состояли. Собственно и вся история, русских евреев, русских немцев, русских грузин – это какой-то сравнительно не длинный период в их истории народа, когда они массово переходили в русскость. Вот это фантастическая история, которая даже каких-то аналогов не имеет. Сейчас это вообще невозможно представить, сейчас невозможно представить, что кому-то было бы круто намеренно отказаться от своей национальности, от своего языка, культуры, чтобы уйти в русскость. Это наверное какое-то свидетельство того, что не круто быть русским для них. А когда-то да, когда-то империя, на подъеме находившаяся, это было такое веление времени, потому что это такой способ жить, для, например, художника Левитана или певца Утесова, урожденного Вайсбейном. Ну и чего бы он делала как Вайсбейн? А когда он был русским Утесовым – ему принадлежит аудитория огромной страны.
– Большой пласт именно этой теме уделен, когда евреи отказывались от своего еврейства, от своих традиций и уходили именно, как герои русской культуры...
– Этому все и посвящено. Мы не вообще про евреев, мы только про русскость. И у меня на это русский взгляд. Евреи наверняка вычитают что-то в этом свое, но у меня-то русский взгляд. У меня вот это, как Исаак Ильич, лучше, тоньше, болезненней, страстнее, драматичнее чувствует русскую природу, чем Иван Иванович Шишкин. Вот это для меня и есть главный феномен и тема этой всей работы.
– И удивительно, как при царизме, антисемитизме царском, как вы говорите, сохранялась и толерантность, их принимали как героев русской культуры, как вы говорите про Рубинштейна, который был основатель консерватории...
– Ну, там в другом была проблема, проблема была в том, что было государственным православие и в этом смысле семья Рубинштейна, пусть и поздно, но покрестившаяся; этим исчерпывалась «претензия» власти к ним. Но феномен то в том, а зачем им нужно было креститься. Как им тогда как евреям не было возможности основывать консерваторию в Москве и в Петербурге, а вот как русским – да. И это был сознательный шаг, не то что они подлаживались под что-то, это веление времени было такое, они не чувствовали в этом какой-то измены и никто вокруг среди евреев не относился: «что вы такие клятвопреступники, зачем вы в русские записались». Нет, это был естественный ход времени. Ну, наверняка находились такие, кто осуждал, но вот так всерьез не было, никто ничего не терял в общественном сознании. Никто конечно не забывал об их происхождении, но другое дело, что вся их жизнь реализовывалась, как русская жизнь, они русские музыканты. И там Пинхус, который, кстати, стал зваться Петром, Соломонович Столярский – первый создатель вот этой уникальной, именно русской, педагогической школы, когда нужно набрать способных музыкантов, совсем маленькими. Среднее образование мы им как-то дадим, но в принципе их главное образование быть лучшими скрипачами мира. Он говорил на совершенно ужасающем русском языке, совершенно анекдотическом, да, но ведь он говорил не на идише, который был для него родной, он же не хотел из них делать музыкантов на свадьбах и похоронах еврейских. Он хотел большой русской карьеры и говорил, что «вот Додик будет великий музыкант», а это был Давид Федорович Ойстрах.
Вот все это огромная ценность, богатство и сила русской, культурной традиции, что она готова принять любого, кто сознательно творит по законам русскости, что ли.
– Но, с другой стороны, вы активно уделяете внимание статистике тех евреев, которые принимали участие в революции, увеличивали это революционное движение...
– Это тоже было веление времени. С одной стороны, они полагали, они не хотели уезжать из страны, а все, кто хотели, они выехали в Америку или в Палестину, основатели Израиля тоже все почти из Российской Империи. Но те, кто оставались, они полагали, что нужно изменить этот миропорядок. И вместе с русскими они, начитавшись Маркса, полагали, что да, вот так вот нужно устроить, и это будет правильный мир, так должно быть. И они шли на риск, на смерть, каторги, бежали из тюрем и ничего не боялись. Литвинов, скажем, Максим Максимович который... невозможно вспомнить, как его имя-то, Валлах, по-моему, фамилия, который сын торговца из Белостока. Вот как вот он возил «Искру», доставлял оружие, бежал из Лукьяновской тюрьмы в Киеве и потом он будет все 30-е годы наркомом иностранных дел. Это же фантастическая карьера. Это все в течение одной жизни происходило. Какой-то мальчишка из местечка, который ни о чем не думал, и казалось бы – ну повтори ты судьбу папаши и сиди там в лавке – нет, он проходит вообще совершенно другую жизнь и меняет свою жизнь и русскую жизнь в течение одной человеческой биографии.
– Большое время уделено делу Бейлиса, как переломный момент, как «судить еще можно, а приговорить уже нельзя». Несколько лет назад до этого во Франции было дело Дрейфуса, чем-то схожее с этим делом. Насколько именно российский пример отличается от других случаев антисемитизма в той же Европе?
– Это была последняя такая вспышка предрассудков, религиозных прежде всего, и в этом смысле было какой-то такой поверкой на уровень толерантности, которой Российская Империя достигла к Первой мировой войне. Это как будто вот такой экзамен. Но вот дальше будет этот двадцатый век, в котором будет так много русского еврейства, а к чему готова страна, к чему готово большинство населения, в смысле активности участия их в этой русской жизни и присутствия в ней. Да, это был действительно фантастический результат и сила тогдашней судебной системы, что еще возможно обвинить, но уже невозможно осудить. Это же русские люди приговаривали, что нет, Бейлис невиновен.
– И все поверили, кстати, решению суда, как вы правильно говорите.
– Тогда было просто немыслимо представить, что суд ангажирован, тогда немыслимо было представить, что власть вмешивалась, как бы она ни хотела осудить Бейлиса, как бы ни хотело государственное обвинение, невозможно. Вот присяжные, специально набранные из самых низов русской жизни. Умудриться в Киеве столько крестьян посадить в присяжные – это надо было конечно уметь, но вот они – вполне себе сиволапые мужики – сказали «нет».
– У Солженицына в «Двести лет вместе» в предисловии написано, что ему было так тяжело браться за эту тему, потому что «они то и дело клином входили в события, в людскую психологию, вызывали накаленные страсти. И я не терял надежды, что найдется прежде меня автор, кто объемно осветит на этот коленный вопрос». Удалось ли вам?
– Нет, я не думаю. За это время раскаленность, мне кажется, сильно поугасла, и повторяюсь, мы не вообще про евреев, мы только про то свойство их перехода в русскую жизнь, в русскость. Что было и с грузинами, что было с немцами. Никто не воспринимает Крузенштерна немецким мореплавателем – это великий русский открыватель земель. И я думаю, что при всех спорах о Сталине менее всего думают как о грузине. Или о Петре Багратионе, единственном полнозвездном генерале, который не мог пережить сдачу Москвы в 1812 году.
У Солженицына есть чудесная фраза, которая у нас будет эпиграфом к третьему фильму. Третий фильм – это когда евреи вышли из большевизма, перестали быть коммунистически убежденными и, напротив, влились в диссидентское движение и стали там активной ее частью; и есть чудесная фраза Солженицына, что без еврейской горячности русский большевизм – оленивил, обрежневел. Вот когда горячность ушла из коммунизма и перетекла эта горячность в диссидентство, это тоже было частью конца эпохи в России, которая была прикончена в значительной степени еврейскими силами. И установлена советская власть была в значительной степени еврейскими силами, ну и свергнута тоже.
– Последний вопрос. Про русских немцев и про русских грузин тоже будет кино у вас?
– Я бы хотел. Да, для меня, вот в моей теории в моем взгляде на русскую историю – это феноменальные три народа, которые массово и так ярко, отказываясь от своей национальности и от своей веры, от обычаев предков, уходили в русскую жизнь. Мне кажется, что это замечательное свойство и богатство русской цивилизации. Что она из столь многих течений, столь многих источников состоит.
Автор: Parfenovonline.ru
http://dom.co.il/news/view/2392
Комментариев нет:
Отправить комментарий