<i><b>
Дела давно минувших дней…</i></b>
⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰⋰
<i>
Исповедь
Ей посвящал стихи Бродский, а с Буковским она ездила за
водкой
Она родилась в знаменитом Доме на набережной в семье
сталинского наркома иностранных дел Максима Литвинова. Любимую внучку Машу за
необычный цвет глаз он называл Фиалкой. Если она когда-нибудь соберется писать
мемуары, это будут истории с географией. И не только. Журналистка Маша Слоним
говорит, что ей очень повезло, потому что она прожила несколько жизней.
— Маша, каковы детские воспоминания наркомовской внучки?
— Жили скромно, даже мебель была с бирочками НКИД — Народный
комиссариат иностранных дел. Помню продуктовые заказы, которые мы получали в
столовой во дворе. Помню дым, который шел из мусоропровода, потому что жгли
документы. Дедушка жег валюту. Бумажные деньги. А еще у него был шелковый
кисет, в котором хранились монеты разных стран. Я их подворовывала и раздавала
во дворе, что в то время было довольно опрометчиво. И однажды дедушка встретил
меня в нашем длинном коридоре, по которому мы катались на велосипедах, и
сказал:
“Машенька, мне надо с тобой серьезно поговорить! “У меня все
внутри упало, потому что я понимала, что речь пойдет о моих “валютных
операциях”. Но дедушке было некогда, и он, вероятно, забыл, но мое ощущение
дамоклова меча над головой осталось на всю жизнь. Еще у него были опасные
бритвы, острейшие, которые я тоже подворовывала и раздавала во дворе.
— Максима Литвинова сняли с поста наркома, когда СССР взял
курс на сближение с фашистской Германией, а в 41-м Сталин направил его в
Вашингтон. Странные виражи.
— Известно, что Гитлер не хотел, чтобы Литвинов, как еврей,
да к тому же человек, который еще в Лиге наций предупреждал об опасности
прихода Гитлера к власти, подписывал советско-германский пакт. А с другой
стороны, я уверена, что дедушка сам подал бы в отставку, рискуя чем угодно,
лишь бы не участвовать в подписании этого постыдного пакта.
Сталин вернул его на службу в самое тяжелое для страны
время, потому что знал, что Литвинову симпатизирует Рузвельт, да и вообще он
был популярен на Западе. И дедушка сумел его убедить открыть второй фронт,
добиться распространения на Советский Союз ленд-лиза. После войны, когда он
вернулся из Вашингтона, Сталин предлагал ему пост министра культуры, но дедушка
отказался. В последние годы жизни он был занят тем, что составлял словарь
синонимов русского языка. Ему это было интересно.
— Скажите, а ваш дедушка умер своей смертью? Есть версии,
что его убили.
— Он умер от инфаркта в своей постели. Известно, что на него
готовилось покушение, он должен был погибнуть в автомобильной катастрофе. Мама
рассказывала, что дедушка спал с револьвером под подушкой, потому что ждал
ареста. Уже посадили его коллег. Против него заводилось дело. На похороны
пришла только семья и его водитель. До сих пор помню его фамилию — Морозов.
Дедушка был идеалист по натуре. Он хотел думать о людях
лучше, чем они есть. Когда Молотов сказал ему: “Максим Максимович, составьте
список верных людей в МИДе, на которых можно положиться”, — дедушка, думая о
сохранении преемственности, составил такой список. Все эти люди были
арестованы.
— Ваша бабушка, Айви Лоу, была англичанкой по рождению.
Читала, что ей удалось сохранить британский паспорт.
— Бабушка вышла замуж за дедушку и, естественно, стала
гражданкой СССР. Она приехала сюда после революции и прожила здесь всю жизнь.
Впервые она смогла выехать в Англию в шестидесятые. Хрущев ее отпустил после
трогательного письма, в котором бабушка просила разрешения повидаться с
сестрами. Она съездила на год, но, поскольку мы все здесь оставались
заложниками, вернулась. А в 72-м году бабушка написала трогательное письмо
Брежневу, смысл которого сводился к фразе: “Отпустите умирать на родину!”. И ее
выпустили.
— Счастье, что ее не посадили в годы репрессий!
— Это на самом деле удивительно, потому что бабушка была
очень неполиткорректна. Она казалась мне очарованным странником в России, таким
английским эксцентриком. В молодости писала романы, два были напечатаны в
Англии, в шестидесятые печатала рассказы в “Нью-Йоркере”.
В самые трудные, опасные годы инстинкт ей подсказал уехать
из Москвы. В 36–37-м она уехала в Свердловск, где устроилась преподавать
английский в институте. Скорей всего это ее спасло от ареста. О своих опасениях
бабушка написала друзьям в США и попыталась передать письмо через знакомого
американского инженера. Но это письмо попало к Сталину. Он показал копию моему
деду и спросил: “Что будем делать?”. Дед сказал: “Разорвем!“
— Бабушка воспитывала вас в английском духе?
— Абсолютно. Мы снимали дом в Салтыковке под Москвой, тогда
это была деревня. Мне кажется, бабушка хотела нас уберечь от советской
пошлости. В Москву мы ездили раз в неделю помыться в ванне. Мы обтирались
холодной водой, ели овсянку без молока, конфеты не разрешались. Как-то бабушка
прочитала в “Ридерс дайджест”, что самый лучший утеплитель — это газета. Она
связала нам с сестрой шерстяные кофты, и мы ходили в школу, шурша газетами. Я
это ненавидела. Еще у нас были белые трусики на пуговичках, потому что бабушка
считала, что резинка сдерживает кровообращение. Все девочки в классе носили
байковые трусики голубого или розового цвета, а нам с сестрой и показать было
нечего!
— На каком языке вы говорили с бабушкой: русском или
английском?
— Она довольно забавно изъяснялась на русском. Читала нам
вслух Диккенса, Джейн Остен в подлиннике. В автобусе она с нами громко говорила
по-английски, а мы стеснялись, даже делали вид, что не знакомы, или отвечали
по-русски. Время было такое: пятидесятые годы…
Продолжение следует
</i>
Комментариев нет:
Отправить комментарий