<i><b>
░ В этой жизни помереть не трудно
Тринадцатый апостол
</i></b>
◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌
<i>
«МАЯКОВСКИЙ, ПЕРЕСТАНЬТЕ ЧИТАТЬ СТИХИ, ВЫ ЖЕ НЕ РУМЫНСКИЙ
ОРКЕСТР»
Служение не только музам, но и властям не терпит суеты. А
Владимир Владимирович был человеком неврастеничным. Шумный и скандальный,
нежный и ранимый, желчный, как старик, обидчивый, как подросток, наивный, как
ребенок. Самозабвенный игрок, игравший всегда, во все и со всеми — от карт до
маджонга, он непременно должен был лишь выигрывать.
Выигрывал действительно часто, над проигравшими с
удовольствием издевался, если проигрывал, всерьез расстраивался. Он и стихи
перед публикой тоже читал так, словно участвовал в турнире. По своей сути,
психофизике и органике Маяковский был первым эстрадным поэтом, и дар этот
пришелся весьма кстати в стране, где важнейшими из искусств являлись кино и
цирк.
Однажды в кафе «Бродячая собака» Мандельштам, наблюдавший
за Маяковским со стороны, не выдержал: «Маяковский, перестаньте читать стихи,
вы же не румынский оркестр». Это был редкий случай, когда Владимир Владимирович
так и не нашелся, что ответить, — обычно на шпильки он реагировал мгновенно.
Колкостей и шуток в свой адрес не выносил, а спеси в нем было столько, что ее с
лихвой хватило бы на литературную Россию нескольких веков.
Пожалуй, трудно найти другого поэта, который бы с таким упоением
и восторгом воспевал себя почти в каждом своем произведении. О чем бы ни шла
речь — о войне, классовой борьбе, паспорте, любви, солнце, Владимире Ильиче
Ленине и даже такой непростой философской категории, как время. Оборот «О
времени и о себе» принадлежит Маяковскому, и со временем поэт, как и почти со
всем остальным, был на ты: «Время, начинаю про Ленина рассказ». Время, замри и
ляг. Сам Маяковский начинает. Да что там Время, что там Ленин. Заносило поэта и
посильнее, и повыше.
Я, воспевающий машину и Англию,
может быть, просто,
в самом обыкновенном Евангелии
тринадцатый апостол.
И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть,
Иисус Христос нюхает
моей души незабудки.
Блоковский Христос в белом венчике из роз, благословляющий и
ведущий за собой 12 завшивленных провозвестников новой эры, по сравнению с
Иисусом, нюхающим Маяковского, конечно, сущее дитя. Владимир Владимирович и сам
был дитя. Очень большое. Почти двухметровое.
Безусловно, большого поэта всегда слишком много, но если
Пушкин по примеру Горация воздвиг в честь себя лишь «Памятник», то Маяковский
умудрился воздвигнуть себя даже в стихотворении в честь Пушкина. Вообще,
«Юбилейное», посвященное Александру Сергеевичу, — это такой клинический случай
поэта Маяковского.
Были б живы -
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
— вот так-то, мол,
и так-то...
Вы б смогли -
у вас
хороший слог.
По-моему, «хороший слог» Пушкина так еще никто не оценивал —
оказывается, мог бы и агитки рисовать. Ну это ладно. Владимира Владимировича
отличала особая экстравагантность в выражении сильных чувств. Поражает другое.
В этом юбилейном, казалось бы, стихотворении в честь одного
поэта Маяковский не преминул накостылять прочим своим коллегам — и Надсону
досталось, и Есенину, и Безыменскому. Некрасова, правда, пощадил и счел годным
для их с Пушкиным компании. Как и Асеева. «Есть еще Асеев Колька. Этот может,
хватка у него моя». В смысле накостылять равных пролетарскому глашатаю не было,
как и в смысле проигнорировать.
Владимир Владимирович чересчур деликатно и тактично
умудрялся не замечать трагедии, происходившие с его друзьями, товарищами и
коллегами, при этом раздражался от Надсона, почившего еще до рождения
Маяковского. Не заметил расстрел Гумилева, мучительную и страшную смерть Блока,
но нервничал из-за живого Северянина. Клеймил посредственного поэта и человека
Безыменского, но почти никак не реагировал на присутствие в литературе
Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Хлебникова... С Пастернаком общался много,
Борис Леонидович очень ценил Маяковского как поэта и никогда этого не скрывал,
ценил ли Маяковский Пастернака, понять сложно. «Вы любите молнию в небе, —
сказал он как-то Борису Леонидовичу, — а я в электрическом утюге». Возможно,
ценил. По-своему. Как утюг может ценить молнию.
Со своим другом чекистом Валерием Горожаниным, 1927 год. К
10-летию ЧК Маяковский напишет стихотворение «Солдаты Дзержинского», которое
посвятит Горожанину. «Есть твердолобые вокруг и внутри — зорче и в оба, чекист,
смотри!»
Отношения Маяковского с литературным цехом с самого начала
были сильно вывихнуты, и дело тут не только в особенностях психики и
предельном эгоцентризме поэта, но и в среде, его питавшей. Основным и
непременным кругом его общения на протяжении многих лет являлись Лиля и Осип
Брик, без которых Маяковский себя не мыслил. И будем честны — если бы не Брики,
неизвестно, как бы сложилась литературная судьба бывшего футуриста в стране
советов. Вполне вероятно, что никак. Страна со своей новой эстетикой и
культурной политикой футуризм, как и прочий авангард, не жаловала, Маяковский
к новой эстетике адаптировался тяжело, публиковали его неохотно, писал он в
первые послереволюционные годы мало.
Собственно, советским поэтом Маяковский стал под чутким,
хотя и жестким влиянием Лили Юрьевны, не упустившей шанса войти в историю
музой, и всяческом участии Осипа Максимовича — эрудита, литературоведа и
критика. Благодаря усилиям и связям Лили Маяковский все чаще стал появляться в
печати, начались первые успехи и комплименты, а после того как стихотворение
«Прозаседавшиеся» похвалил Ленин, все было предрешено.
В отличие от Маяковского, который, по меткому высказыванию
Пастернака, «был странен всеми странностями своей эпохи», Брики являлись
типичными продуктами эпохи, при этом их воспитательная роль в формировании
Маяковского-поэта, увы, оказалась ключевой.
Осип Брик помогал малообразованному гению как теоретически,
так и практически — вычитывал и редактировал его тексты, давал советы,
ориентировал. В том числе идеологически. Осип Максимович был не только
эрудитом, но и некоторое время работал в ЧК, и в их доме в Гендриковском
переулке собиралась специфическая богема — энкавэдисты, госдеятели, банковские
служащие, разного рода чиновники. Именно этот гостеприимный дом Пастернак позже
назовет «отделением московской милиции»...
◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌
◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌ ▫ ▪ ◌
≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡
►► Продолжение следует…
≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡
❐ Фотопортреты
https://www.google.ru/search?q=%D0%BC%D0%B0%D1%8F%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9&newwindow=1&es_sm=122&source=lnms&tbm=isch&sa=X&ei=7YnJU4CQGMrjywO32YLoAw&ved=0CAgQ_AUoAQ&biw=1011&bih=697
</i>
Комментариев нет:
Отправить комментарий